– Уф! На сегодня – да.
– Ты выглядишь измученной. Хочешь, дети поужинают со мной?
Карен думает, что могла бы посидеть с детьми, но она в таком физическом состоянии, что едва может говорить.
И Филлис тоже выглядит разбитой – она целый день приглядывала за Молли и Люком.
– Нет, не беспокойтесь, я приготовлю для них ужин. Отдохните. Хотите чашку чего-нибудь?
– Чаю с лимоном – это было бы здорово. – Но вместо того чтобы остаться на диване, Филлис идет вместе с Карен на кухню и тихо прикрывает дверь. – Хм, я не хотела упоминать об этом при других, – тихо говорит она, – но, думаю, тебе нужно знать: Люк сказал, что не хочет завтра идти на похороны.
– Как?
– Угу, – кивает Филлис. – Мне не очень хотелось давить, я чувствовала, что не надо делать этого. Наверное, для него это слишком тяжело – справиться со всем и осознать.
– Конечно, – говорит Карен, беря кружку.
На самом деле она бы не возражала, чтобы Филлис надавила на Люка. Карен не уверена, что у нее хватит сил справиться с Люком по-хорошему, как бы ей хотелось. У него трудный характер. После инцидента у Трейси Люк оставался замкнутым и угрюмым, и ей трудно сдерживаться, чтобы не прикрикнуть на него. Тем не менее она может понять, почему Филлис считает, что это не ее роль.
– Я думаю, ему все-таки нужно пойти, как вы считаете?
– Не знаю, дорогая, – хмурится Филлис. – Да, пожалуй, нужно. Но он ни за что не хочет.
Карен быстро опускает в кружку чайный пакетик, отрезает ломтик лимона и протягивает Филлис ее чай.
– Оставьте это мне.
Люк может остаться дома со Стивом, прикидывает она, поэтому организационно это не проблема, но инстинктивно она чувствует, что если он не пойдет, то она – и он – будут вечно жалеть об этом. У него не будет второй такой возможности, когда он вырастет и будет вспоминать о случившемся. Карен возвращается в гостиную, она приняла решение.
– Прежде чем ужинать, – объявляет она, чувствуя, что в ее голосе многовато напускной строгости, – я хочу поговорить с вами обоими. Вы знаете, что завтра похороны папы?
Молли кивает, но Люк молчит и смотрит в сторону.
– Люк! В чем дело?
– Я не хочу туда идти. – Люк сидит на полу, играя с липучками на туфлях, с треском расстегивая и застегивая их.
Этот звук раздражает. Карен подавляет в себе желание заставить его прекратить делать это. Вместо этого она садится рядом с сыном, кладет ногу на ногу и произносит:
– Знаешь, милый, мне тоже не очень хочется идти, но я иду. Почему ты не хочешь?
– Не хочу, и всё, – потупившись, отвечает мальчик.
Карен знает, что Люк иногда может быть таким. Хотя физически он смел – незнакомые игры и занятия на улице редко его пугают, – но иногда отвергает что-то новое в окружающем его мире. Незнакомые пространства и люди его нервируют. Например, поступление в школу стало для него настоящим испытанием, гораздо более серьезным, чем для большинства детей.
Ей нужно подумать, крепко подумать. В путанице собственных волнений и тревог ей трудно понять, что происходит в душе ребенка, практически невозможно, ведь даже в собственных эмоциях ей трудно разобраться. У Люка, похоже, такое же психологическое состояние, как и у нее: в какой-то момент он справился с эмоциями хорошо – в конце концов, он сам захотел попрощаться с папой. И все же теперь, не прошло и семидесяти двух часов, он отказывается идти на похороны. Но не то ли происходило и с ней самой, когда она смеялась с Анной, а через минуту расплакалась? Может быть, это не так уж странно. Просто таким образом Люк показывает, как он расстроен. Он не хочет, чтобы его папа умирал, и потому не хочет идти на похороны.
Возможно, если Карен снова объяснит, что его там ожидает, это не станет для него таким ужасным событием.
– Я знаю, что мы раньше никогда не были на похоронах. Тебя это беспокоит?
Люк молчит. Молли снова заставляет Барби танцевать по комнате, словно забыла о присутствии мамы. Топ-топ-топ – стучат маленькие пластмассовые ножки вдоль каминной решетки, по крышке телевизора, по его стенке и вдоль подоконника.
– Я знаю, похороны – немного пугающее слово, – продолжает Карен, сдаваясь. – Оно звучит очень серьезно, и мы никогда раньше не ходили на похороны. Но на самом деле ничего страшного в этом нет. Это совершенно нормально, когда кто-то, как твой папа, умирает. И почти всем устраивают похороны.
– Зачем? – спрашивает Люк.
Карен колеблется. Снова она импровизирует, выискивая определения и ответы из путаницы своих мыслей. Она не уверена, что ее ответы хороши, но что ей остается?
– Понимаешь, это особая возможность для папиных друзей и родных встретиться, поблагодарить папу и попрощаться с ним. Тебе и Молли уже удалось попрощаться, но остальным нет, а так они тоже смогут попрощаться с папой. Там будет много твоих знакомых, в том числе твои друзья – Остин с мамой, и Трейси, и Лола – и мы все хотим быть вместе.
– И все будут плакать? – спрашивает Люк.
Может быть, это и беспокоит его. Но Карен не может обманывать сына.
– Да, наверняка некоторые будут. Они будут опечалены, что папа умер, как опечалены и мы.
– И многие взрослые будут плакать?
Ах, вот что его тревожит! Карен может это понять. Она помнит, как ее приводил в замешательство вид плачущих взрослых, когда она была маленькой; это совершенно сбивало ее с толку, поскольку совсем не сочеталось с их ролью в этой жизни. Но снова она чувствует, что нужно быть честной с мальчиком.
– Боюсь, что некоторые взрослые будут плакать, потому что будут опечалены, как я, и ты, и бабушка. Но, наверное, многие будут и смеяться. – Она молчит, думая, что еще можно сказать сыну. – Ты заметишь, что многие будут в черном или в темном, что поначалу может показаться странным, но ты привыкнешь. А мы поедем туда на очень большой черной машине – ты, я, Молли и бабушка. Она очень большая и блестящая.
– Правда?
Карен уверена, что это произвело на него впечатление.
– Угу. Ты ведь не хочешь пропустить такое, верно?
Люк засовывает верхнюю губу под нижнюю – Карен знает: это означает, что он думает.
Ей понятно его смятение. Знакомые ритуалы – Рождество, Пасха, дни рождения – сосредотачиваются если не на самом Люке, то все-таки на детях, и его участие в них вполне обоснованно. Он ключевой участник, его поведение определено, поэтому он эти ритуалы ценит и любит. Но с похоронами все не так, и Карен не помнит, чтобы в детстве присутствовала на похоронах. Родственники умирали, взрослые поминали их. Но хотя она отчасти чувствует, что должна уберечь Люка от этой боли, она решила не уклоняться от исполнения долга.
– Мой хороший, я знаю, что это немного странно и даже страшно, но я хочу, чтобы ты пришел. Это особое семейное событие, и мне важно, чтобы ты был со мной. Обещаю, что если тебе не понравится, когда ты окажешься там, или тебе покажется что-то странным, ты сможешь уйти поиграть, или погулять, или сделать то, что захочешь. Мы найдем кого-нибудь из взрослых – может быть, твою крестную Анну, или Трейси, – чтобы они побыли с тобой. Но поскольку ты для папы особый мальчик, а это для папы особый день, я хочу, чтобы все мы были вместе.
Люк больше ничего не говорит, и Карен понимает, что он недоволен, но она решает пока оставить его. Ей известно, что Люка лучше упрашивать постепенно, а не сразу – правда, ей никогда не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. И конечно, обычно рядом был Саймон, его помощь…
И все же, все же, она никак не может осознать, что больше никогда не сможет поговорить с Саймоном о детях.
17 ч. 14 мин.
– Идут! Идут! – Стуча шлепанцами, Карен бросается вниз по лестнице. – Собираемся за садом, все приготовились! Бросьте это, Филлис. – Она ласково хлопает свекровь по руке – мол, не время сейчас резать лук для салата из помидоров, – Анна, хватай эту шипучку, – и подталкивает их на улицу. Потом выходит сама и закрывает дверь.
Во дворе собралось три дюжины человек. Те, кто оказался ближе к окну, приседают на корточки, чтобы их не было видно из кухни. Получилась давка – двор примерно тридцать на двадцать футов, и даже в обычных обстоятельствах тут полно горшков с цветами, садовых скамеек и игрушек – пляжные мячи, ведерки и лопатки, маленькие пластмассовые теннисные ракетки.
– Где папа? – прорезает воздух тонкий голосок Молли.
– Ш-Ш-Ш! – Нервное возбуждение заставляет Карен шикнуть на дочку. – Извини, Молстер, – шепчет она ей на ухо. – Папа и дядя Алан уже поднимаются. Они вот-вот будут здесь.
