Пытаясь хоть как-то уладить дела мужа, Пегги позвонила в архив Принстонского университета, чтобы получить необходимую информацию о нем, но в базе данных, к ее удивлению, не оказалось ни его имени, ни имени его отца – Лайнуса Торпа Точно таким же образом дело обстояло и в военных инстанциях – нигде, абсолютно нигде не нашли ни единого упоминания о капитане Джордже Торпе.
Зато Пегги обнаружила в доме тайник с целой коробкой писем сугубо интимного характера, написанных разными женщинами и адресованных Джорджу Торнтону, Джорджу Тарлоу, а также Джорджу Торстену.
В общем, Пегги так и не удалось отыскать ни единого документального подтверждения того факта, что ее муж был тем, за кого себя выдавал, а в сущности, и ни единого подтверждения, что он вообще существовал на этом свете. Хойт, которому к тому времени едва исполнилось шестнадцать, отверг для себя все сомнения и по-своему истолковал эту таинственность. Для него старик оставался – просто не мог не оставаться – мужественным и крутым героем-военным. Кто же будет выдавать архивные справки о человеке, который служит в спецназе, тем более в отряде «Дельта». Разбежалась мама, так ей и сообщили всю секретную информацию. Скорее всего, сведения о таких людях вообще не хранят ни в каких архивах, а попросту уничтожают.
В свое время, когда Хойт перешел из начальной школы в среднюю (это было еще в Гринвич-Каунтри), он был низкорослым, щуплым мальчишкой, которого избрали мишенью и жертвой двое переростков классом старше него. Больше всего им нравилось поймать Хойта и запереть его в кладовке уборщицы – в дальнем конце самого пустынного коридора школы. Ему подолгу приходилось кричать и барабанить в дверь, чтобы привлечь хоть чье-нибудь внимание. Не раз и не два мальчик пропускал из-за этого уроки, что даже начало сказываться на его успеваемости. Естественно, о том, чтобы рассказать учителям, почему так происходит, не могло быть и речи. В этом возрасте слово «ябеда» в мальчишеском лексиконе заменяется другим – «стукач». Суть дела от этого не меняется: более тяжкого обвинения, чем стукачество, выдвинуть против подростка невозможно. После трех недель издевательств Хойт не выдержал и рассказал маме, взяв с нее честное слово, что она ничего не скажет отцу. Само собой, Пегги первым делом все рассказала мужу. Отец улыбнулся Хойту мрачной ухмылкой закаленного во вьетнамских джунглях ветерана, бросил в его сторону грозный взгляд («найти и немедленно уничтожить противника») и совершенно спокойно заявил, что завтра же зайдет в школу и хорошенько потрясет директора на предмет того, что за хрень творится в его учебном заведении. Он так и сказал – «хрень». Дело в том, что Джордж считал необходимым вырастить из сына настоящего мужчину и предпочитал, чтобы тот узнавал многое о взрослой мужской жизни от отца, а не из сомнительных источников. Так и получилось, что многие ругательства и вульгарные выражения Хойт впервые услышал не на улице, а в собственном доме.
Пожаловаться директору? Боже ты мой, да ни за что! Пасть ниже того, кто стучит учителям, может только ничтожество, позволяющее мамочке с папочкой стать стукачами, хлопочущими за любимого сыночка.
«Ну что ж, – сказал старик, – тогда выбирай». Он коротко объяснил Хойту стоявшую перед ним дилемму: можно врезать по носу одному из издевавшихся над ним старшеклассников, а лучше – обоим; при этом папа продемонстрировал, как нужно наносить удар, чтобы он оказался неожиданным – не кулаком, а тыльной стороной предплечья (Хойт без лишних объяснений понял, что это один из секретных приемов, которому учат коммандос в отряде «Дельта»); или же отец завтра с утра отправится прямо к директору. Однако Хойт с трудом представлял, как он сможет дать по носу старшекласснику. Они же оба намного выше и сильнее! Они его просто убьют! Брось, не преувеличивай, сказал отец. Достаточно одного удачного тычка в нос, особенно если из этого носа кровь пойдет, – и оба парня больше никогда к тебе не полезут; и никто другой во всей школе не полезет – это у всех отобьет желание над тобой поиздеваться. Впоследствии в девяносто девяти случаях из ста в неизбежно возникающих между мальчишками конфликтах тебе будет достаточно лишь грозно взглянуть и добавить пару ласковых. А уж «парой ласковых» отец мог поделиться.
Да, звучало все заманчиво, но как на такое решиться? Хойту это казалось невозможным.
«Ну что ж, тогда я тебе не завидую, – сказал отец, пожав плечами. – Рано или поздно, когда ты явишься домой с очередными синяками и шишками, я хорошенько поддам – он так и сказал: «поддам», – отправлюсь в школу и там по-настоящему со всеми разберусь. А как к тебе будут потом относиться в школе – уж не мое дело».
Это сработало. Не желая доводить дело до такого позора, Хойт собрал в кулак всю силу воли и на следующее же утро воспользовался отцовским советом. Как только один из «шутников» подвалил к нему, Хойт, поборов страх и нервозность, без лишних предисловий коротко размахнулся и изо всех сил врезал обидчику по носу – тыльной стороной предплечья, как учил его старик. Кровь из разбитого носа потекла прямо ручьем. Все получилось именно так, как отец и говорил. С того самого дня всем стало известно, что с этим шестиклассником лучше не связываться. И все годы, пока Хойт учился в той школе, ему достаточно было в любой сложной ситуации бросить суровый немигающий взгляд и добавить пару ласковых.
Впрочем, так хорошо все шло в маленькой и респектабельной Гринвич-Каунтри. Потом Хойту пришлось перейти в обычную общественную школу Гринвич-Хай. С точки зрения качества обучения Гринвич-Хай имела неплохую репутацию – для общественной школы, но проблема заключалась в другом… На третий день пребывания Хойта в новой школе его отловили на перемене в коридоре четверо парней испанистого вида. Почетное право вести переговоры с новичком компания делегировала здоровенному бугаю с недельной щетиной на морде, одетому в футболку, под тонкими рукавами которой можно было отчетливо видеть не только его бицепсы, но и проходившие под кожей вены, что типично для качка. Первым делом Хойта спросили, как его зовут.
«Хойт, говоришь? Это чо, имя такое? Или кликуха? Не, на имя не похоже – с таким звуком только рыгать или пердеть можно».
Хойту вся эта история сразу не понравилась. Ему ужасно не хотелось участвовать в дурацкой перебранке и вообще во всех этих тупых ритуалах, предшествующих драке. Решив не оттягивать неизбежное, он, до последней секунды не меняя выражения лица, почти без замаха вмазал разговорчивому парню предплечьем по носу. Там что-то хрустнуло, и кровь полила просто Ниагарским водопадом. Разговорчивый, явно вожак в этой компании, не то упал, не то сел на пол, хныча и подвывая. Обеими руками он схватился за пораженный внезапным кровотечением нос и вдруг стал похож на обиженного ребенка. Кровь сочилась между пальцами и стекала по рукам на пол. Трое приятелей пострадавшего накинулись на Хойта и, скорее всего, отделали бы его под орех, если бы проходившие мимо учителя не обратили внимания на шум драки и не разняли их. Четверо крутых парней пообещали страшно отомстить белому ублюдку за нанесенную травму и оскорбление, но факт остается фактом: дальнейшие четыре года Хойт проучился в Гринвич-Хай совершенно спокойно – за ним раз и навсегда закрепилась слава белого ублюдка, к которому лучше не цепляться.
После этого случая он сам был записан в крутые, причем не только одними мальчишками. Едва лишь Хойт стал взрослеть и его лицо начало приобретать вместо мальчишеских мужские черты, вся женская часть школьного населения тоже занесла его в число крутых, правда, в несколько ином смысле этого слова. Первый раз он, если пользоваться бытовавшим тогда выражением, «забил гол» в четырнадцать лет. Случилось это на старом диванчике, стоявшем в гараже одной его знакомой девчонки. При этом ее родители находились прямо над ними, в собственной спальне. Та девчонка училась не в Гринвич-Хай, Хойт был знаком с ней еще по Гринвич-Каунтри. Не по расчету, а скорее бессознательно он продолжал поддерживать дружеские, а с некоторых пор и сугубо личные контакты с бывшими одноклассниками и одноклассницами из той школы. Хойт даже одевался в том же стиле, как ребята в Гринвич-Каунтри – в первую очередь чище и опрятнее, чем большинство его новых соучеников. Отрастив довольно длинные волосы, он, однако же, довольно аккуратно причесывал их, а не поражал окружающих дикими космами. Некоторое подобие «светского лоска» делало его еще более «клевым» в глазах девчонок из Гринвич-Хай – это определение было среди подростков сравнимо с «крутым». Надо сказать, что сам Хойт не пренебрегал и обществом девчонок из своей новой школы. В общем-то в первую очередь именно они помогли ему в кратчайшие сроки справиться со всеми сопутствующими подростковому сексу проблемами, такими как преждевременное семяизвержение и вопросы по теме «как это правильно делать».
