Киваю, тронутая тем, сколько эти фотографии для него значат.
Мы продолжаем вспоминать. Как поднялись на холм Святой Екатерины, и Джо, прощаясь с Олли, отпускал воздушные шарики. Как мы играли в «Мистера Лягушку» в лабиринте, и школьники смеялись над Джо в красных трусах.
– После такого дня мне бы не помешало как следует проораться. Пойдем? – предлагает он.
– Кажется, я и шага в гору не смогу сделать.
– Я тебя отнесу.
– И спину себе сломаешь?
– Еще десять дней, – рассуждает Джо вслух, – и все изменится.
– Знаю. Мне повезло, что я тут на подушках прохлаждаюсь. Двигаться дальше страшно, но я, кажется, нашла подходящую съемную квартиру…
– Я не хочу, чтобы ты уезжала.
– Ты можешь у нас гостить, плюс я буду постоянно сюда возвращаться. Даже не заметишь, что я живу в другом месте.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала.
– Джо?
Он делает глубокий вдох.
– Пита не зря ревновала.
– Что?
– Боже, поверить не могу, что сейчас это скажу. – Встав, он принимается мерить комнату шагами. – Понимаешь, Бекка, она была права. Частично мы расстались, потому что… ну, я ее не любил.
Я тоже поднимаюсь, ставлю кружку в раковину.
– Бекка, посмотри на меня.
Он стоит рядом. Берет меня за руку, поворачивает к себе.
– Я полюбил тебя еще в Бристоле, ты знаешь. Мы провели вместе одну ночь, но ты не могла стать моей. Ты встречалась с моим лучшим другом. Представляешь, каково мне было? Ты стала для меня всем, и это до сих пор так, и мысль о том, что я тебя больше не увижу, что тебя не будет рядом, разбивает мне сердце и…
Я отстраняюсь.
– Джо! Перестань. Не говори так.
– Я ничего не могу поделать со своими чувствами.
– Джо, прошу…
– Я тебя люблю.
– Нет! Это неправильно, все это неправильно.
– Бекка…
– Ты не сможешь заменить Олли. Никто не сможет!
– Да. Хорошо, я понимаю.
Он уходит из кухни. Хлопает задняя дверь. Я зажмуриваюсь, стараясь отвлечься от боли. Слышу шаги по дорожке. Что же делать? Что я натворила?
– Джо! Прости! – кричу я и бегу к двери.
Распахнув ее, я оказываюсь под ливнем. Мчусь обратно на кухню и хватаю телефон. Хочу позвонить, попросить его вернуться, однако по животу расползается тупая боль. А потом отходят воды. Я вытираю ноги кухонными полотенцами и, стискивая живот руками, снова добираюсь до двери. Джо уже слишком далеко.
– Джо! – зову я. Он не слышит. – Джо!
Он ушел.
Набираю его номер.
– Вы дозвонились Джо Лоусону…
Пробую еще раз, яростно нажимая кнопки. Боль возвращается, теперь уже сильнее.
Западный Лондон восемнадцать месяцев спустя
– Хватит! – Забираю у сына пачку имбирного печенья. Личико малыша тут же морщится, как чернослив, поэтому я быстренько веду его за руку к нашим любимым красным качелям. – Будешь как Супермен, – говорю я, пообещав раскачать его посильнее, – а Супермен никогда не плачет, правда? Он же супергерой!
Только я усаживаю его на качели, начинает моросить дождь.
– Вот почему мы живем в Лондоне, а? Вечно тут идет дождь, кап-кап-кап, даже летом.
– Ляп-ляп-ляп, – повторяет сын, ерзая на месте.
– Ну что, кроха? Готов полетать?
Он хихикает, нетерпеливо стучит ладошками по качелям, благополучно позабыв про печенье. Толкаю его вперед, и он снова смеется. Люблю его смех, потому что он напоминает мне об Олли. У малыша точно так же светятся большие карие глаза.
Алфи появился в моей жизни достаточно болезненно. Роды продолжались больше двадцати часов, и я до сих пор помню, как Китти упала в обморок, увидев красную лужицу. Рождение ребенка – волшебный процесс. И в то же время кровавый, грязный и тяжелый. Когда у меня отошли воды, мама с папой бросились домой. Я позвонила и Китти, которая пообещала немедленно прыгнуть в машину.
Отец кряхтел, как старик, и делано прихрамывал.
– Ну и чего ты так ходишь? – сорвалась мама, вытирая после меня кухонный пол. Какой там ручеек… скорее, будто прорвало трубу. – Иди за сумкой!
– Сумкой?
Папа нервничал. Одри лаяла и гонялась за своим хвостом.
– Которую мы собрали для больницы! В комнате у Бекки. Давай быстрее.
Папа, хромая, вышел из кухни.
– Чего он так ходит? – повторила мама, яростно оттирая пол шваброй.
– Мам, у меня просто было несколько схваток, пожалуйста, успокойся.
– Я так жду не дождусь, – сказала она, стискивая мои ладони.
А я снова начала думать о Джо. Чувствовала я себя ужасно виноватой. Он так меня поддерживал, был таким хорошим другом… а я не смогла спокойно отреагировать на его слова.
Ближе к часу ночи мы вчетвером приехали в больницу. В темноте папа старался вести машину осторожнее, а мама расстраивалась, что мы едем слишком медленно.
– Харви, на дороге никого нет!
Бедный папа.
– На борту ценный груз, – спорил он. – Хватит меня доставать.
Чтобы разрядить обстановку, папа пожаловался, что я позвонила как раз, когда к нему пришли великолепные карты.
– Вот-вот получился бы «большой шлем».
Китти стискивала мою руку и твердила, чтобы я сосредоточилась на дыхательных упражнениях. Позже, когда схватки участились, я помню, что кричала имя Олли.
– Еще, мама! – требует Алфи.
– Высоко-высоко летим, до самого неба! – произношу, оживившись.
Главного акушера звали Вилли.
– Только тебе могло так повезти, акушерка по имени Вилли, – шепнула мне Китти, и я, несмотря ни на что, рассмеялась.
Вспоминаю первые минуты, когда держала ребенка на руках, прижимала теплое крошечное тельце к груди. Мне нравилось, как он хватал меня за пальцы. Я гладила его по волосам, вдыхала его запах. Он дарил мне ощущение, что Олли рядом.
Все мои друзья присылали нам открытки, шоколадки, детскую одежду. Моя комната превратилась в магазин подарков. Когда в палату вошли Пиппа, Тодд и близнецы, мне и вовсе показалось, что они принесли с собой весь отдел игрушек.
Китти присела на край моей постели.
– Кажется, я убедилась на твоем примере, что ни за что не захочу рожать, – призналась она, – но ты молодец, ты справилась.
Я взяла ее за руку.
– Мы справились. Ты станешь его опекуном, если со мной что-нибудь случится?
– Ничего с тобой не случится, – попыталась успокоить меня Китти и сказала, что я просто переутомилась.
– Я хочу знать, – никак не хотела успокаиваться я.
– И тогда ты перестанешь волноваться?
Я кивнула.
– Мои родители уже старые, для них это чересчур. У Пиппы – близнецы. А ты – моя лучшая подруга.
Китти улыбнулась, тронутая.
– Я обещаю, что позабочусь о нем. – Мы обнялись. – Придумала имя?
Я опустила на малыша взгляд.
– Альфред Оливер Салливан. Алфи, если кратко.
Больше всего мне врезалось в память то, что мама сказала, как она мной гордится. Я сразу вспомнила про Олли и Джо. Мы жаждали, в какой-то степени, именно этого: одобрения в глазах наших родителей.
– Я тебя люблю и очень тобой горжусь, – сказала мама, укачивая Алфи.
Мы идем домой из парка, и я думаю про маму с папой. Ужасно по ним скучаю. После рождения Алфи я провела дома еще месяц. Мама научила меня всему, что надо для ухода за Алфи, в частности, как пеленать его в старую вязаную шаль, в которую когда-то кутала меня.
Каждый день мне приходили голубые поздравительные открытки от друзей, но от Джо по-прежнему не было ни слова. Справедливо. Я предельно ясно дала понять, что думаю о его словах. Мы не смогли бы просто забыть это и вновь стать обычными друзьями, притвориться, что ничего не произошло.
Уехав из дома, мы с Алфи начали новую жизнь на западе Лондона. Я не стала возвращаться на работу к Глитцу. Алфи для меня – кусочек Олли. Может, моя привязанность к нему немного нездоровая, однако пока что я и представить не могу, как оставить его на попечение незнакомому человеку. Я уже говорила об этом с Виктором и Кэролин.
– Мы бы хотели тебя поддерживать, – настаивала Кэролин, – чтобы ты могла оставаться дома и не очень беспокоиться о деньгах.
Я почувствовала себя виноватой, когда она рассказала, что пришлось продать пару картин.
– Пожалуйста, возьми, – произнесла она, протягивая мне чек. – Мы хотим помочь.
– Я должен был больше поддерживать Оливера, пока он был жив, – добавил Виктор. – Позволь мне поддерживать тебя и Алфи. Ему нужна мать. А самое главное, позволь мне поддерживать вас ради Олли.
Есть еще одна причина, почему я не вернулась к Глитцу, – я снова начала рисовать. И это так замечательно, будто вернулась частичка меня. Конечно, у меня нет времени всерьез заняться творчеством, но я общаюсь с местным арт-дилером, которая устраивает частные выставки в центре Лондона. Ей понравились мои итальянские пейзажи, и она пообещала что-нибудь мне заказать. Когда Алфи пойдет в детский сад, а потом в школу, я приложу все усилия и попробую снова обеспечить нам жизнь искусством. С тех пор, как Олли умер, я все же получила один урок – не надо мучительно размышлять над тем, что делать, надо принимать каждый новый день таким, какой он есть. Сейчас я хочу побыть матерью Алфи. Матери-одиночке всегда тяжело, и теперь я понимаю, каково было Пиппе с близнецами и мужем, который вечно пропадает за границей. Жаль, что в детстве мы не были близки. Я поддерживала бы ее. Еще я поняла, почему ей так была нужна помощь мамы.
