Теперь она переживала настоящую взрослую тоску по женщине, которую звали Джина.
— Ты это видела, — спокойно сказала Элизабет.
— Что я видела?
— Как погибла Джина. Вы ехали как раз за ней. Как же это было для вас ужасно! Представить не могу…
— На углу Роусон-стрит и Кинг-стрит? — перебила Алиса.
— Да. Ты помнишь?
— Не совсем. Скорее, помню ощущение… Со мной уже два раза было: как только вижу тот угол — сразу чувствую что-то тяжелое, кошмарное.
Теперь, когда ясно, что это значит, отпустят ли ее эти чувства?
Она не знала, хотела ли помнить, как прямо перед ней кто-то погибает в аварии.
На несколько секунд стало тихо — они молча пили молоко. Алиса взялась за нитку одного из шариков и потянула на себя. Она смотрела, как он запрыгал, и вспоминала розовые связки шаров, сердито плывшие в грозовом небе.
— Розовые шары… — сказала она Элизабет. — Помню розовые шары и страшное горе. Это как-то связано с Джиной?
— Это ты вспоминаешь ее похороны. Вы с Майклом, ее мужем, устроили так, что с ее могилы выпустили эти шары. Это было очень красиво. И очень печально…
Алиса попробовала представить, как разговаривала о шарах с убитым горем вдовцом по имени Майкл.
Майкл… Это имя было написано на визитной карточке, хранившейся в ее кошельке. Значит, Майкл Бойл, физиотерапевт из Мельбурна, был мужем Джины. Вот почему на обороте карточки он написал о «хороших временах».
— Джина погибла перед тем, как мы с Ником расстались?
— Да, примерно за полгода до того. Год у тебя выдался тяжелый.
— Похоже…
— Жалко мне тебя…
— Ничего. — Алиса виновато взглянула на нее, опасаясь, что выглядит так, будто жалеет сама себя. — Я даже не помню Джину. Как и развод.
— Тебе все же придется встретиться с неврологом, — сказала Элизабет, но без всякой убежденности, как будто желая быстрее закончить скучный разговор.
Они снова замолчали; в тишине было слышно только, как побулькивает вода в бассейне.
— Я что, должна кормить этих рыб? — осведомилась Алиса.
— Не знаю. По-моему, это должен делать Том. Мне кажется, больше никому не разрешается к ним даже прикасаться.
Том… Светловолосый малыш, который сердито говорил с ней по телефону. Она подумала, что с ним придется встречаться, и ей стало страшно до жути. Он заведовал рыбами. У него были обязанности, какое-то мнение. У всех троих детей должно быть какое-то мнение. Что-нибудь они думают и об Алисе. Вполне может быть, что она им не очень-то нравится. Возможно, она была слишком строга. Возможно, они ее стыдились. Она могла как-нибудь нелепо одеваться, когда ездила забирать их из школы. Может быть, им больше нравилось, когда это делал Ник. Может быть, они винили ее, что Ник уехал.
— Какие они? — спросила она.
— Кто — рыбы?
— Нет, дети.
— А-а, дети… Очень хорошие.
— Но расскажи мне о них! Опиши, у кого какой характер.
Элизабет открыла рот и снова закрыла.
— Глупо мне рассказывать тебе о твоих же детях. Ты знаешь их гораздо лучше меня.
— Я даже не помню, что родила их.
— Знаю. Но в это так трудно поверить… Выглядишь ты совершенно так же, как раньше. Я так и жду, что память вот-вот вернется к тебе и ты, наоборот, будешь просить меня: «Ну, только не рассказывай мне о моих же детях!»
— Ну пожалуйста, — попросила она сестру.
— Хорошо, хорошо. — Элизабет взяла ее за руки. — Попытка не пытка. Так. Мадисон. Мадисон… Нет, у мамы получится гораздо лучше. Она гораздо чаще меня с ними видится. Спроси лучше ее.
— Как это? Ведь ты же знаешь моих детей! Я подумала… Да, я подумала, что ты лучше всех их знаешь. Ты первой принесла мне подарок. Такие крошечные носочки…
После того как они с Ником разложили на столе положительные тесты на беременность, первый звонок Алиса сделала Элизабет. Она так обрадовалась… Она заявилась к ним с шампанским («Нам с Ником, не тебе!»), книжкой «Чего ждать, когда ждешь ребенка» и теми самым носочками.
— Правда? — отозвалась Элизабет. — А я и забыла совсем. — Она поставила кружку на столик и взяла стоявшую на нем фотографию в рамке. — Когда дети были совсем маленькие, я часто их видела. Я их просто обожала. Ну и сейчас обожаю, конечно. Только сейчас вы все ужасно заняты. У детей куча дел. Они ходят в бассейн. Оливия занимается танцами и нетболом. Том играет в футбол, Мадисон — в хоккей. А дни рождения! Они все время ходят на дни рождения. У них прямо-таки бурная светская жизнь. Помню, когда они были совсем маленькие, я всегда знала, кому что дарить на день рождения. Они так нетерпеливо разрывали бумагу… А теперь нужно сначала позвонить тебе, а ты уже говоришь мне, в каком магазине что купить. Или сама покупаешь, а я отдаю тебе деньги. И потом ты велишь им послать мне благодарственную открытку: «Дорогая тетя Либби, спасибо тебе за то-то и то-то…»
— Благодарственную открытку… — повторила Алиса.
— Да, знаю, знаю: они приучаются к хорошим манерам и так далее, но все равно я терпеть не могу эти благодарственные открытки. Так и слышу, как дети ноют, когда их усаживают и заставляют что-то выдумывать. Я, когда их читаю, чувствую себя старой-престарой теткой.
— Ой, извини…
— Не беда! Не могу поверить, что жалуюсь на эти несчастные открытки. Я просто становлюсь старой каргой. Заметила?
— Скорее это я становлюсь… — Алиса запнулась, не найдя слова, чтобы описать, кем она теперь, казалось, стала. Может, невыносимой?
— Ну что ж, — непринужденно произнесла Элизабет, — о твоих детях… Мадисон — это Мадисон.
Сказав это, она тепло улыбнулась.
«Мадисон — это Мадисон». За этими словами вставал целый мир воспоминаний. Страшно подумать, что они могут ничего не говорить Алисе.
— Мама всегда говорит: «И откуда только она у нас взялась?» — продолжала Элизабет.
— Ага… — произнесла Алиса. Пока она мало что понимала.
— С самого раннего детства она была такой. Знаешь, она очень сильно все переживает. Перед Рождеством ее чуть ли не трясло от волнения, а потом она не могла успокоиться оттого, что оно прошло. Бывало, она садилась в уголок и плакала, что следующего Рождества нужно ждать целый год. Что еще? С ней постоянно что-нибудь случается. В прошлом году она не заметила стеклянные двери и ей наложили сорок два шва. Это было очень больно. Крови было очень много. Том вызвал «скорую», а Оливия упала в обморок. Я и не думала, что пятилетний ребенок может упасть в обморок. Но Оливия очень боится вида крови. Вернее сказать, боялась. Не знаю, как сейчас… И все-таки она страшно обрадовалась, когда мама подарила ей форму медсестры, чтобы играть в больницу, так ведь?
Алиса посмотрела на нее без всякого выражения.
— Извини, — смущенно сказала Элизабет. — Просто не могу представить, как это должно быть странно, все время забываю!
— Расскажи мне еще что-нибудь об Орехе. Ну то есть о Мадисон.
— Она любит готовить. Вернее, я думаю, что пока еще любит. По-моему, в последнее время она как-то не в настроении. Она даже выдумывала свои рецепты, и очень даже хорошие. Только вот после нее кухня выглядела как после взрыва бомбы, потому что убирать за собой она не очень любила. Да еще в этих кухонных делах она вела себя как примадонна. Если не получалось именно то, что она задумала, она начинала рыдать. Я сама видела, как в мусорное ведро полетел трехслойный шоколадный торт, который она долго чем-то украшала. Ты просто взорвалась.
— Я? — недоуменно спросила Алиса, не понимая, как освоится с этой новой стороной себя самой.
Она никогда не взрывалась, скорее готова была надуться от обиды.
— Ты, по-моему, специально ездила в магазин, чтобы купить все для этого торта, поэтому я тебя прекрасно понимаю.
— Мадисон похожа на «чекушек», — произнесла Алиса.
Ей никогда не приходило в голову, что ее собственное дитя могло унаследовать гены сестер Ника. Почему-то казалось, что ее дочь будет миниатюрной копией ее же; этакой новенькой Алисой, которую со временем можно будет еще усовершенствовать, разве что — для интереса — глаза у нее будут такие же, как у Ника.
— Нет, не похожа она на «чекушек», — решительно сказала Элизабет. — Мадисон сама по себе.
Алиса прижала ладони к животу и вспомнила, как безумно они с Ником любили Орешка — чистой, простой, почти нарциссической любовью. А теперь оказывалось, что Орешек поранилась о стеклянную дверь, выбросила торт и из-за этого Алиса взорвалась. Все оказывалось гораздо сложнее и запутаннее, чем она себе представляла.
— А Том? Он какой?
— Очень сообразительный. Иногда просто удивительно остроумный. А еще очень недоверчивый. Его вокруг пальца не обведешь — сразу лезет в Интернет и все проверяет. Если уж он чем-то заинтересуется, то разузнает все досконально. Одно время он просто с ума сходил по динозаврам. Потом по американским горкам. Сейчас не знаю, чем он увлекся. Учится хорошо, его хвалят, и он староста класса — так, кажется, это называется.
