— Усыновление, — в смятении произнесла она.
— Вот именно. Ты предлагала нам отправиться в какую-нибудь страну третьего мира, как Джоли с Питтом, и раздобыть себе какую-нибудь хорошенькую сиротку.
— Как это было самонадеянно! — произнесла Алиса, замерев от счастья, что она не соблазняла Бена. — Как навязчиво, противно!
«Но, — подумала она, — разве усыновление — плохая идея?»
— Ну так вот, — продолжала Элизабет, — я просто взбесилась. Когда Бен вернулся домой и все мне рассказал, я позвонила тебе, и мы сильно повздорили из-за этого. Как ты выразилась, настала пора «посмотреть правде в лицо».
— Я что, на самом деле так сказала?
— Ну да.
— Извини.
— Ничего страшного. Я думаю, ты нашла точное слово. Но прозвучало это так, как будто ты считаешь меня полной дурой. Как будто бы ты ни за что не завела дело так далеко. Как будто бы у тебя хватило ума не терпеть выкидыш за выкидышем. Как будто я… ну, не знаю… ну, как будто бы я чересчур эмоционально ко всему этому относилась.
— Прости, — повторила Алиса. — Прости меня…
— Ты этого даже не помнишь. Как только вспомнишь, сразу же почувствуешь себя иначе. Да и я тебе много гадостей наговорила.
— То есть?
— Ну что я буду их повторять! Я и не хотела ничего такого говорить. Но тогда я просто сорвалась.
Они помолчали.
— Джоли и Питт — это твои друзья? — спросила Алиса потом.
— Это Брэд Питт и Анджелина Джоли, — хмыкнула Элизабет. — Ты и все сплетни о знаменитостях забыла.
— Я думала, Брэд Питт был помолвлен с Гвинет Пэлтроу.
— О, да это было тысячу лет назад. С тех пор он успел жениться на Дженнифер Энистон и развестись с ней, а Гвинет родила дочку и назвала ее Эппл.[1] Я не шучу — Эппл!
— Ах вот оно что… — Алисе стало почему-то грустно из-за Брэда и Гвинет. — А на фотографиях у них был такой счастливый вид!
— На фотографиях у всех счастливый вид.
— А Билл и Хиллари Клинтон? Они не расстались?
— Ты имеешь в виду — после той истории с Левински? — уточнила Элизабет. — Нет, не расстались. Об этом все уже давно забыли.
Алиса посмотрела на Элизабет и быстро произнесла:
— Так я правильно поняла: ты против усыновления?
— Несколько лет назад я подумала бы об усыновлении. — Элизабет болезненно улыбнулась. — Но Бен даже слышать об этом не хотел. Он всегда возражал из идейных соображений, потому что и его самого ведь тоже усыновили, и его мать… Тут все сложно. Его детство счастливым не назовешь. Моя очаровательная свекровь говорила ему, что родной матери было не на что его содержать, поэтому Бен начал копить деньги. Он подумал: когда соберется сотня, он напишет маме, что теперь может содержать себя, так что пусть она приезжает и забирает его. Каждый день рождения он опрометью несся к почтовому ящику, надеясь, что, может быть, в этом году мама все-таки пришлет ему открытку.
Он считал свои детские фотографии безобразными — он был смешной такой мальчишка — и думал, что, может быть, маме не понравилось, как он выглядел, когда родился. Ему всегда казалось, что родителям хотелось мальчика постройнее, поаккуратнее. Все свое детство он тщательно прибирал свою комнату, почти ничего не говорил и чувствовал себя нежеланным гостем в собственном доме. У меня просто сердце болит, когда я начинаю об этом думать. Ты говорила, что Ник хотел быть хорошим отцом, чтобы обеспечить своего отца в старости, — вот в этом Бен очень напоминал его. Он хотел собственного ребенка. Чтобы этот ребенок походил на него всем — глазами, сложением. И я очень хотела дать ему то, к чему он так стремится. Очень, очень хотела…
— Ну конечно.
— Вот поэтому я всегда уважала взгляды Бена на усыновление.
— Могу себе представить.
Элизабет сухо улыбнулась.
— Что такое?
— В четверг ты сказала Бену, что ему нужно себя перебороть.
— Перебороть? Как это?
— Перебороть насчет усыновления. Ты говорила, что много кто не ладит с родными родителями, что это лотерея, но что тот, кому мы с Беном станем родителями, как говорится, сорвет банк. Кстати, спасибо, это было очень мило с твоей стороны.
— Не за что, — ответила Алиса, радуясь, что попала в точку. — Но Бен, наверное, не обрадовался, что я это сказала.
— В том-то все и дело! Вчера, когда я вернулась домой после обеда, он сказал, что долго думал о твоих словах и считает, что ты права. Нам нужно кого-нибудь усыновить. Он прямо разволновался. Получается, пять лет назад мне нужно было сказать ему всего лишь: «Перебори себя». Вот глупая, не догадалась! И нечего было плясать вокруг его тяжелого детства.
Алиса пробовала представить себе, как, угощая этого большого, похожего на медведя человека банановыми кексами, говорит ему: «Перебори себя». Банановые кексы… По какому же рецепту она их делала? Значит, у нее должны быть и формы…
Она никогда и ничего не думала о том, как Элизабет следует организовать свою жизнь. Элизабет же имела тысячу мнений, как следует жить Алисе. И это было хорошо — ведь она была старшей сестрой. Она обязательно должна была быть сообразительной, властной, платить вовремя налоги, отгонять машину на техосмотр, делать карьеру. А вот Алиса, наоборот, не могла не быть чудно́й, безнадежной, не могла не смеяться над мотивирующими картинками Элизабет — со всеми этими горными вершинами и восходами солнца. Сейчас, раздумывая обо всем, она понимала, что это Элизабет заставила ее вместе с Софи пойти на курсы тайской кухни, а не тратить время и не убиваться из-за того бывшего бойфренда.
А теперь заставлять приходилось Алисе.
— Так если Бен задумался об усыновлении, может быть, это и хорошо? — с надеждой спросила она.
— Нет, не хорошо, — твердо произнесла Элизабет и выпрямилась.
«Приехали», — подумала Алиса.
— Совсем даже не хорошо. Ты, Алиса, не знаешь, о чем говоришь.
— Но ведь…
— Сейчас уже поздно. Мы почувствовали это слишком поздно. Ты, кажется, не понимаешь, что усыновление — это очень долго. Ты не представляешь, через что нужно пройти. Ведь это тебе не заказ онлайн сделать, и мы — не Брэд с Анджелиной. Нам нужно одолеть множество препон и заплатить несколько тысяч, которых у нас нет. Это все занимает не один год, очень напрягает и не складывается, у меня просто сил никаких нет. Нет, хватит с меня… Когда мы получим наконец ребенка, нам обоим будет под пятьдесят. Я уже устала, не имею ни малейшего желания иметь дело с бюрократами, убеждать, что я буду хорошей матерью, рассказывать, сколько мы зарабатываем, и так далее и тому подобное. Уж не знаю, с чего это вдруг ты так заинтересовалась моей жизнью, но только ты опоздала.
— Это я-то ни с того ни с сего заинтересовалась?
Алисе стало больно, захотелось защититься, но вот только у нее не было никаких фактов. Она не могла этому поверить. Жизнь Элизабет интересовала ее всегда.
— Ты хочешь сказать, раньше она была мне безразлична?
— Конечно нет. — Элизабет шумно выдохнула, сдулась, точно шарик, и откинулась на спинку кресла.
— Зачем же ты тогда это сказала?
— Не знаю. Иногда я это чувствовала. Ладно, беру свои слова назад.
— Мы же не в суде.
— А я и не говорю про суд. Впрочем, ты и сама могла бы сказать обо мне то же самое. К детям я теперь отношусь не так, как раньше. Я могла бы сделать для тебя гораздо больше и после Джины, и после Ника. Но ты всегда такая… Я даже не знаю. Занятая, самодостаточная… — Она зевнула и закончила: — Все. Забудь.
— Что же все-таки не так между нами? — спокойно спросила Алиса, внимательно глядя на ее незнакомые руки в морщинках.
Ответа не последовало. Алиса подняла взгляд и увидела, что Элизабет опустила веки и оперлась головой о спинку кресла. Вид у нее был измученный и грустный.
— Пойдем… — произнесла она, не открывая глаз. — Ложиться пора.
Воскресенье, вечер, половина шестого. Через полчаса Ник привезет детей.
У Алисы противно ныло в желудке; она волновалась, как перед первым свиданием.
Она надела хорошенькое платье в цветочек, чуть подкрасилась, взбила волосы, чтобы походить на добропорядочную мать, но потом вдруг решила, что это перебор. Скорее всего, в обычной жизни она не одевалась как на маскарад — в стиле домохозяек пятидесятых годов. Поэтому она кинулась наверх, смыла макияж и торопливо, через голову, сдернула платье. Разыскала джинсы, белую майку, пригладила волосы. Никаких украшений, только браслет, подарок Ника, и обручальное кольцо, которое она нашарила в самой глубине шкафа, рядом с перстнем бабушки Лав. Она удивилась, почему не вернула его. Разве при разводе его не срывают с пальца и в припадке ярости не швыряют в мужчину?
Она посмотрелась в зеркало спальной. Так было куда как лучше, свободнее, непринужденнее — пусть даже лицо у нее бледное и очень старое. Одолевало сильнейшее искушение как следует пощипать себя, похлопать, чтобы понять, отчего так преобразилось ее лицо. В субботу вечером, дома, она, конечно же, не красилась.
