Оля морщится, касаясь ногами ледяного пола. В куче поспешно снятых ночью вещей она находит свое нижнее белье, платье и сумочку. Одевшись, оглядывается на своего мирно спящего любовника. Парню на вид едва ли лет двадцать. Почему вчера в баре ее это никак не волновало? Хотя, он был чертовски красивым. Намного красивее ее самой. Оля никогда не считала себя красавицей. Понимала, что в глазах мужчин была симпатичной, но красота эта, по ее мнению, словно была рассчитана на неискушенного зрителя, такого, как этот парень. Правильные черты своего лица Оля находила невзрачными, пышные волосы слишком прямыми, длинные ноги недостаточно тонкими. Ее смущали большие соски и растяжки на попе.
По пути в прихожую Оля ударяется о порог. Хватается за ногу и шепотом матерится. Втискивается в туфли, долго возится с замком от входной двери, потом понимает, что ночью они даже не закрывались, и навсегда покидает этот дом. На улице уже светло, но ночная прохлада пока никуда не делась. Оля выходит со двора, весьма убогого, по питерскому обыкновению, на пустой широкий проспект. Телефон сел. Оля курит. Пройдя пару улиц по еще спящему городу, она спускается в метро. Три станции спустя она почти дома. Прокрадывается в квартиру, через прихожую, комнату, мимо детской кроватки, ныряет в свою постель и, наконец, засыпает.
Встает где-то в полдень от того, что очень хочет писать. С кухни доносится запах кипящего куриного бульона и какие-то воодушевленные голоса, транслируемые древним плоским телевизором. Оля сидит на унитазе, когда до нее доходит, о чем говорят эти голоса. Она выскакивает из туалета и бежит в спальню. Лихорадочно роется в сумочке, пытаясь найти телефон. Тщетно. Оля вытряхивает все содержимое на кровать. Последним на смятую простыню плюхается мобильник. Оля ставит его на зарядку. Ждет, пока пройдут мучительно долгие минуты, прежде чем экран оживет. Оказывается, информация о посадке была еще вчера вечером. «Пока я трахалась», – проносится у Оли в голове. Ее слегка подташнивает.
Об успешном приземлении колонистов сообщили в соцсетях НАСА. Затем – дежурная ода человеческому гению и храбрости по центральным каналам. И, наконец, на следующий день заметка в один столбец где-то на задворках утренних газет, которые давно никто не читает, но они словно по инерции продолжают печататься. Послезавтра об астронавтах никто и не вспомнит. Вот так легко невероятное становится совершенно обыденным. Оля хорошо помнила время, когда начались первые межзвездные путешествия. Тогда она была совсем ребенком. Люди только и говорили, что о новых мирах и возможностях, пропитывая воздух ощущением чего-то великого, грандиозного. В то время каждый так или иначе чувствовал, что удивительное будущее из книжек и кино уже наступило, а впереди всех поджидает еще более невероятное будущее. Оля помнила и ту истерию, что охватила людей, когда была открыта внеземная жизнь. Все эти казавшиеся бесконечными передачи, где ученые, политики, священники и знаменитости спорили о том, как нам жить с этим дальше. А еще Оля помнила, как быстро общечеловеческий восторг забылся. И как ничего, по большому счету, не изменилось. Теперь все это просто работа. Корабли улетают регулярно. Рутина. О том, что очередной звездолет достиг цели, никому и дела нет. Если бы не Костя, Оле тоже не было бы дела.
– Я суп сварила. Иди, поешь. – На пороге спальни внезапно материализовалась мама с осуждающим взглядом.
Письмо от Кости пришло спустя мучительные сутки. Вдруг там что-то пошло не так? Вдруг он погиб во время полета? Оля успела почувствовать даже какую-то ревность оттого, что она не первая получила весточку. Это глупо, она понимала. Но больше всего она мучилась ожиданием, которое издевательски растягивало каждый момент времени до самого предела. Казалось, тот бесконечный год, что прошел с его первого письма, и то длился меньше. Второе письмо оказалось коротким. Оля перечитает его сотни раз, пока не выучит наизусть.
6. Семьсот пятьдесят семь символов
Привет, Солнце и Солнышко!
Пишу уже вам. Это самый долгоиграющий сюрприз в моей жизни. Словно ночь в канун Нового года из детства, когда не можешь дождаться подарка. Шестилетняя ночь в ожидании моего лучшего подарка. Ставлю на мальчика. Надеюсь, к прилету ты объяснишь ему, что незнакомый мужик из космоса – это папа. Если у нас девочка – исправь для нее письмо, пусть думает, что папа угадал. Верю, что у вас все чудесно, хоть вы по мне и скучаете.
Полет прошел по плану. А вот при приземлении я чуть не обосрался. Развернули лагерь. У нас тут целая планета, а мы теснимся в крошечных камерах. Теснее, чем в коммуналке. Гравитация здесь слабее нашей. Деревья огромные, и невероятно много птиц.
До хрена птиц. Никогда бы не подумал, что стану инопланетным орнитологом. Это красивая планета. Не хуже нашей. Возможно, когда-нибудь мы полетим туда вместе. Будем жить в стране птиц.
Люблю Вас.
Твой космонавт.
7. Счастье
– Ку-ку! Ты тут вообще?
– Да, Андрей Владимирович, я вас услышала.
– Ну, так скажи, что мешало вчера подать сдать отчет? Стандартный отчет, Оля. Его составлять полчаса! – Шеф склоняет голову на бок и буравит Олю взглядом.
– Ничего не мешало. Кроме тридцати других дел, Андрей Сергеевич.
– И что? Мне за тебя твое время распределять? Что мешало с утра пораньше выйти? Вечером задержаться?
Оля глубоко вздыхает.
– Ничего не мешало.
– Ну а какого хера тогда?!
Молчание. Скрип стула. Щелчок шариковой ручки. Вздох.
– Ладно, чувствую, уже бесполезно тебе объяснять что-то. Иди, работай. Жду отчет.
Оля выходит из кабинета. В офисе духота. Кто-то говорит по телефону, кто-то стучит по клавиатуре, туда-сюда крутится вентилятор, булькает кулер. Где-то там за окном тянется лето, и у людей счастливая жизнь. Оля падает в свое крутящееся кресло, кидает папку с документами на стол.
– До чего на этот раз докопался?
– Да как обычно, Миш. Отмудохай, пожалуйста, его, я тебя очень прошу. Я уже не могу это терпеть.
– С удовольствием, только он нам платить перестанет.
«А Костя бы отмудохал», – промелькнет у Оли в голове, прежде чем она растворится в потоке офисной возни.
Вечером в восьмом часу офисная возня перетекает в домашнюю. Мелкая хнычет, Оля успокаивает ее, Миша крутится на кухне. Оттуда доносятся запахи апельсиновой цедры, кунжута и чеснока. Гудит вытяжка, шкворчит масло. Когда шум стихает, Миша зовет всех к столу.
– Какой сегодня день? – спрашивает Оля, поднося палочки ко рту.
– Среда.
– Уже целая вечность среда. Другие дни недели еще остались?
– Ну, вот вчера вторник был. Завтра четверг планируется.
– Миша, почему мама грустная?
Миша неловко улыбается.
– Я не грустная, доча. Просто устала.
Оля тоже натягивает улыбку и на несколько секунд закрывает глаза.
– Ну чего ты зависла, Оль? – спрашивает Миша, еще не дожевав. – Попробуй хотя бы, я старался.
– Я знаю, что ты старался, – отвечает Оля.
– Рассказать, как я это приготовил?
Оля пробует. Пожалуй, стоит услышать, как он это приготовил. Она кивает.
– Ну, сначала я сам сделал терияки. Довел до кипения соевый соус с сухим белым вином, чесноком, имбирем и апельсиновой цедрой. Еще сахар коричневый и ложка меда в конце. Процедил это все, дал остыть. Нарезал говядину, вельветировал ее в кипятке.
«Вельветировал?»
– Закинул на полчаса в белок с крахмалом, солью и вином, потом на пару минут в кипящую воду опустил. Это чтобы мясо было мягче. Отварил удон, раскалил вок, обжарил на кунжутном масле сначала овощи, перец там, морковку, лучок. Добавил мясо, соус и лапшу, перемешал. Ну и все вроде. Посыпал кунжутом. Вкусно?
Оля кивает.
Ближе к ночи, уложив дочку спать, Оля возвращается на кухню. Миша разливает по бокалам дешевое белое, оставшееся после готовки. Какое-то время они сидят в тишине, лишь мерно гудит холодильник. Оля встает из-за стола и садится на подоконник. Смотрит на Мишу. Приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же поджимает губы и переводит взгляд в ночь за окном. Там в бледно-желтом свете уличного фонаря все неподвижно застыло, и глазу было не за что зацепиться.
