— Ну, Сашу, естественно! — возмутилась она.
Федор Родионович удивился. Хотя зять и был хирургом…
— Но они живут в другом городе…
— Вот и переехали бы сюда! Он ведь очень способный человек. И неужели тебе не хочется передать кому-то близкому все, что накопил в своем деле? Именно одному человеку — все! Продолжателю.
— Оставь, Таня, это ерунда.
— Отнюдь! Не случайно очень многие значительные клиники — наследственные. — Она стала собирать на поднос посуду. Сегодня, судя по всему, она не торопилась.
— Спасибо. — Он поднялся из-за стола. — Тебе помочь?
— Не надо, мне к десяти.
— А насчет клиник, — уже от двери заметил Федор Родионович, — так значительность их в основном от той самой традиционности, а не от больших новаций. В науке, как и в искусстве, безразлично, в чью голову вкладывать. Важно, чтобы эта голова была способна и воспринимать, и думать самостоятельно.
Они шли по коридору, он — в кабинет, она — на кухню.
— Ты что, все еще на позициях антиморганистов? — донесся до него насмешливый ее голос из кухни.
Федор Родионович усмехнулся, подвигал бумаги на столе.
— Да нет! Просто мне нечего передавать.
— О-о-о! — весело сказала Татьяна. — Вам, мужчинам, обязательно нужно быть великими! Баб губят навязчивые мысли о тряпках, а вас — о величии! — Она появилась в дверях кабинета. — Все твои возражения нужно считать неприятием Саши?
— Нет, пожалуй…
— Это меня радует. — Она поцеловала его в лоб и добавила тихо: — Я скучаю по ним, Федя…
— Надо подумать, что можно сделать.
— Подумай. Ты умный, додумаешься. — Она улыбнулась. — Ну, занимайся, не буду тебе мешать. Да и сама займусь. Есть еще полчаса.
Федор Родионович тяжело положил руки на стол. За лекцию приниматься не хотелось. Собственно, нужно было только просмотреть прошлогодние, пришедшие из каких-то далеких уже лет, когда он впервые готовил эту лекцию, записи, внести в них изменения, дополнения, продиктованные быстрым течением науки, продумать акценты, выделить главное для дня сегодняшнего, определить тональность. Когда-то ему нравилась эта работа. Теперь он не смог, как обычно, взяться за нее накануне вечером, не мог и сейчас.
«А что, если бы у меня был сын? — думал Федор Родионович. — Стал бы я делать из него доктора медицинских наук к тридцати пяти годам?» Продолжателя. Чего продолжателя только? Семейных профессорских традиций? Наверное, ничего, кроме вреда, науке это не приносит. А собственно, велик ли вред? Вот ведь он сам не «наследственный профессор», а толку-то что? Без наследственных легче пробиться талантам? Настоящий талант всегда пробьется. В медицинской науке это не может быть инертный мыслитель, отвлеченный теоретик. — От безвольных «многообещающих» здесь решительно нечего ждать…
Нет, сын ничего не изменил бы в его жизни. Только сделал бы ее, возможно, еще более сложной. Нет, нет, главное — быть уверенным, что ты делаешь именно то, что должен, что лучше всего можешь… Нужно оправдать свое присутствие здесь, доказать себе самому… Что же доказать? Это очень важно: определить конечную цель.
Федор Родионович нервно поднялся, подошел к окну. Вид из него был отвратительный, не то что в больничном его кабинете, — скучный высокий дом на противоположной стороне улицы. Но Федору Родионовичу просто нужно было движение. Может быть, он подбирается к спасительной истине?..
В столовой часы пробили девять. И почти тут же появилась Татьяна, уже в плаще, с зонтом в руках.
— Сегодня я приду поздно: защищается одна наша девочка. Обед в холодильнике. Или ты поешь на работе?
— Не знаю, Танюша. Там видно будет.
— Ну, до свидания, дорогой. Не переутомляйся.
Вот пример естественной и ясной жизни. Но для этого нужно быть таким, именно таким человеком, как Татьяна.
Федор Родионович заставил себя, отбросив все посторонние мысли, в течение часа заняться лекцией. Посмотрев ее до конца и наметив переделки и добавления, он задумался о тех, для кого готовил все это. О своих учениках. Как громко и гордо это звучит, и как мало соответствует… Ну, какие они ученики! Пришли, ушли… Полноте, нужны ли вовсе им эти лекции, профессор? Есть хорошие книги, от которых он, Федор Родионович, в общем-то и не очень отходит, в отличие от других профессоров, считающих в гордыне, что «свой» курс будет лучше «книжного». Как будто частности способны решать проблемы!.. Главное — заразить их, студентов, учеников, любовью. Он не смог этого сделать, не смог заразить своей любовью к хирургии. Это главное. И он знает, почему так получилось: ему нечем заражать! Так пылкая страсть уродца остается безответной. Конечно, ведь все они — молодые люди — романтики. И им необходима романтика, чтобы стать преданными какому-нибудь делу. Их навряд ли способна увлечь, особенно тех, что посвятили себя естественным наукам, даже логичность, правильность. Они ищут не истин, выбитых на холодном граните, а огня, который бы зажег хранящийся в них горючий материал. Они не знают еще, как часто этот материал постепенно и бессмысленно, словно пропан из испорченного баллона, покидает их с годами, так и не воспламенясь… Главная задача учителя — дать им огонь. Только воспламенив их, он сможет сказать: это мои ученики.
Но у него есть лишь старые истины, выбитые на холодном граните.
Федор Родионович вдруг вспомнил школьного учителя математики, пожилого, сухого человека. Собственно, вспомнил он тягостное чувство сожаления, связанное с этим человеком, высококвалифицированным педагогом, беззаветно преданным математике. Вспомнил уроки по алгебре и геометрии, едва ли не самые скучные в школе, и единственного одержимого математикой парня, который занимался ею во Дворце пионеров. Учитель любил этого парня, часто оставался с ним после уроков, но выглядело это как навязывание себя. Все так и понимали — «пристает»… Больше сорока лет прошло с тех пор, но Федор Родионович отчетливо видел их школьный актовый зал, стол под красным сукном на сцене. Парню вручали приз за первое место в областной математической олимпиаде, и он благодарил руководителя кружка из Дворца пионеров… Совершенно незначительное для Федора Родионовича событие! Но его поразило тогда лицо их учителя: перекошенное какой-то жалкой улыбкой, словно оправдывающееся. Это скорбное, страдающее лицо врезалось в память Федора Родионовича.
Не его ли это судьба? Да, да, успехи и его лично, и руководимой им клиники в воспитании влюбленных в хирургию людей ничтожны. Он должен признаться себе, что и здесь потерпел поражение. Он несет ответственность за тех, которые выходят за порог высшей медицинской школы бесстрастными, с холодными истинами в голове, не заинтересованными, не горящими ничем… И может быть, именно за них он достоин наибольшего наказания!..
Часы в столовой пробили одиннадцать.
Федор Родионович собрал со стола бумаги, сунул их в портфель с монограммой, пошел переодеваться.
Дождь прекратился, кое-где между тучами проглядывало голубое небо, но осенний холод, такой неожиданный после вчерашнего лета, стоял в ущельях улиц.
До начала лекции оставалось еще около получаса, но когда Федор Родионович проходил мимо аудитории (в больнице называли ее конференц-залом), там было уже много студентов. Идущие ему навстречу останавливались и здоровались, стоявшие в стороне не замечали его или делали вид, что не замечают. В общем-то он был безразличен им, как и его клиника. Он не вызывал у них интереса. Сухой лектор, может быть слишком деловой, пресный, может быть слишком замкнутый и необщительный человек, для которого контакт с этой молодежью, их уважение — недоступный сезам.
Федор Родионович поднимался по лестнице к себе в кабинет на четвертый этаж и с раздражением думал, что блестящие, краснобайские лекции, которыми чаруют иные профессора, — не его удел. Он хотел бы читать сжато, емко, может быть даже афористично, как это умел делать его учитель. Ведь единственной фразой можно выразить суть целого раздела, фразой, которая запомнится на всю жизнь и сделает эту суть той самой простейшей истиной, без которой невозможно понимание сложных проблем. Вот, например, фраза, раскрывающая суть гнойной хирургии, стоящая, несомненно, иных монографий: лучше маленький хирург с большим разрезом, чем большой хирург с маленьким разрезом… Но у него, к сожалению, мало подобных фраз, да и те не находят, скорее всего, отклика в слушателях. Ученики должны уважать учителя, восхищаться его делом. Лишь тогда они станут ловить подобные фразы. А добиться такого уважения можно только делами. Клиника должна решать сложные и большие проблемы. С учениками ведь тоже, как с малыми детьми: когда с ними разговаривают серьезно, по-взрослому, они понимают и слушаются… Этого нет у него и уже не будет. Поздно, время упущено.
