— Вы это куда? — подозрительно спросила Ника, упорно глядя на дорогу, чтоб не наткнуться снова на холодный изучающий взгляд.
— А куда надо?
— В дом базарника, э, колхозника.
Дорога с шелестом ложилась под колеса, прыгали длинные раструбы света, шаря далеко впереди и сливаясь с прерывистым светом редких фонарей.
— Там тебя еще кто ждет? — осведомился дядя Федя, как показалось Нике, весьма язвительно нажимая на слово «еще».
— Что? Кто ждет? — машинально переспросила и покраснела, когда он гмыкнул, не уточнив. Сказала с вызовом:
— А если и ждет?
— Значит, ждет.
— Нет. Мне ночевать надо.
— Ладно.
Теперь ей послышалась угроза в его спокойном голосе, и Ника украдкой искоса посмотрела на резкий профиль с торчащим светлым ежиком надо лбом. Ладно, раз ему ладно, подумала, слегка разозлясь, она возьмет себе номер, закроется изнутри и завтра будет дрыхнуть, не выходя вообще. А он пусть исчезнет туда же, откуда появился. Чего вообще он тут делает? Откуда взялся?
— А вы чего вообще тут делаете? — она постаралась, чтоб голос звучал независимо и спокойно, — опять дела?
— Тебя искал.
— Меня? — она попробовала свысока рассмеяться, — это еще зачем?
— Дело есть, — кратко ответил мужчина и, крутанув руль, завел машину за угол обшарпанного двухэтажного дома, с темным крыльцом, над которым горела ядовито-зеленая вывеска «Бар „Опунция“».
— Не надо мне с вами дел.
— Вылезай.
— Не пойду! — Ника вцепилась в пакет с колбасой и покрепче уперлась ногами в резиновый коврик.
Завез куда-то, что за «Опунция», тащит ее. Не хватало еще сидеть в колхозном баре со странным мужиком, который всем рассказывает, что он ее дядька и хочет провернуть какие-то дела. С ней.
— Тьфу ты. Хотела в дом колхозника? Вылезай.
Он вышел и, осмотрев трещащую вывеску, наклонился к машине.
— А. Это. Кооператоры, у них деньги на вывеску есть, а у гостиницы нету. Так что тут только табличка, вон у двери.
Ника нехотя вылезла и под тяжелым взглядом самозваного дяди поднялась по ступенькам, открыла старую дверь и отшатнулась, ударенная шумом и спертым запахом водки и сигаретного дыма. Справа от входа распахивался чуть ниже коридора большой зал, как старой кровью залитый по темноте багровым светом. По стенам ползли зеленые неоновые трубки, выгнутые в виде кактусовых лепешек. И все столики в этой орущей и брякающей музыкой преисподней были заняты черными, красными фигурами, которые чокались, пили, ели какие-то бутерброды и прочую еду. У дальней стены сверкал медицинской белизной прилавок бара, с зеркалом, заставленным импортными бутылками. Между черными, будто из бумаги вырезанными головами на высоких стульях и зеркалом двигалась фигура бармена, издалека неотличимая от посиневшего покойника в морге.
— К нам давай! — заорал кто-то.
Ника резко вильнула влево, влетела в первую дверь в длинном скучном коридоре, утыканном блинами настенных ламп у каждой двери.
Тут был совсем другой мир. И если бы не дикий гам за спиной, то будто за тысячу лет и километров от бара «Опунция». Облезлая ковровая дорожка вела к стойке из поцарапанного дерева, вдоль стены теснились колченогие стулья и пара серых кресел рядом с унылым столиком на рахитичных ножках. От стойки их отделяла огромная кадка с фикусом, который, казалось, тоже вырезан из такого же поцарапанного дерева — при взгляде на пыльные листья становилось сухо во рту. Ника подошла к стойке. Там за большим канцелярским столом сидела завитая под барашка дама в крепдешиновом костюме с вялыми обороками по всем местам. Пухлым пальцем листала затрепанный каталог импортной одежды. Мелькали под красным ногтем эластичные лифчики с тонкими лямочками, утягивающие трусы, колготки, блестящие от лайкры. Время от времени палец замирал на кружевных поясах с резинками и бюстгальтерах «анжелика» с застежечкой между грудей. И дама вздыхала, поднимая грудью вороха оборок.
— Здравствуйте, — сипло сказала Ника и, прокашлявшись, повторила еще раз, — здравствуйте… мне бы номер, на одну ночь. Пока.
— Паспорт, — сказала крепдешиновая, не поднимая головы.
— Да. Сейчас. Вот.
— Весы сдали? Прилавок оплачен?
В каталоге начались пальто, палец замер и, подумав, решительно перевернул просмотренные страницы, возвращаясь к кружевам, шелкам и атласу.
— К-какие весы?
— Справка с направлением с собой? — барашковая голова все так же внимательно изучала призывные улыбки манекенщиц.
— Да мне просто переночевать! Мне номер нужен.
— Без справки не положено, — ответила дама и печально вздохнула, уперев палец в блондинку, украшенную розочками и бантиками.
Ника поняла, что вздох относится не к ней. Медленно протянула руку к паспорту, раздумывая, что же делать дальше.
— А что, мест совсем нет? Я же заплачу. Сколько стоит переночевать?
Барашковая голова, наконец, изменила положение, явив Нике пухлое лицо с синими тенями и румянами, наведенными до самых висков. На круглой щеке блеснули серебряные точки дискотечных мушек. Ника слегка содрогнулась, увидев блестящие губы сердечком, тоже усыпанные сверкающими точками, только золотыми, и поспешно нацепила вежливую и чуть просительную улыбку.
Глазки под синими тенями осмотрели Никины волосы, укрывающие плечи. Раскрылся красный блестящий ротик.
— Женщина! Я ж вам русским языком сказала! Не положено! Надо вам ночевать — идите вон, в бар. Может, кто подберет.
— Что? Да вы как…
— Там есть — сдают жилье, частное. Тока поздно ты хватилась, милая. Бухие уже все.
Голос у крепдешиновой дамы был резким и пронзительным, и каждое слово она выговаривала так, будто Ника глухая.
Открылась в стене обшарпанная дверь, оттуда высунулась серая голова в серой косынке, сощурилась на Нику.
— Ночевать ищет! — так же металлически пронзительно объяснила косынке дежурная, — и подумала, что я ее, к мужикам посылаю!
— Все они, — прошамкала косынка, — тока и думают. Тьфу, — и снова скрылась.
— Ну что вы стоите? — синие глазки обратились к Нике, — идите уже!
Ника покорно взяла со стойки паспорт. И тут над ее плечом протянулась рука, кладя на дерево красную книжечку.
— Этого хватит? Два номера, одноместных.
Оборки пришли в движение, пухлая ручка зацепила книжечку, барашковая голова заслонила от Ники ее нутро. Возвращая книжечку владельцу, крепдешиновая дама вскочила, волнуя оборки на пышной груди. Успокоила их прижатыми ручками.
— Ой. Ах. Да-да, конечно! Два. Сейчас, два.
Не сводя с дяди Феди боязливо-восторженных глаз, снова села, подвинула к себе затрепанный старый журнал.
— Только… а нету одноместных. Вот один только, у выхода. И двойной есть. В конце коридора, восьмой.
— Тогда нам двойной.
— Нет! — храбро сказала Ника, — и этот тоже, у выхода который.
Дама мазнула ее уничтожающим взглядом. Пожала круглыми плечиками. Наклонившись, сделала запись, сверяясь с поданным паспортом, и сунула журнал расписаться. Ника потянулась было, но крепдешиновая, покраснев, дернула журнал в сторону дяди Феди.
Подумаешь, решила Ника, взяв тяжелый ключ на медном кольце, буркнула:
— Спасибо.
И пошла навстречу пьяному гаму. С трудом открыла дверь и, захлопнув ее за собой, огляделась. Обстановка в номере была более чем спартанская. Кровать с полированными спинками, застеленная узорчатым вытертым покрывалом, тумбочка с навечно перекошенной дверцей, и шкаф без полочек, с одинокой вешалкой на перекладине.
Ника поставила сумку и села на кровать. Вздохнула, расстегивая пуговицу джинсов. С облезлых обоев ей строили рожи цветочные завитки, почему-то напоминающие разъяренных свиней с раздутыми пятачками.
Она потрогала мутный графин, на донышке которого стояла мутная вода. И прислушиваясь к крикам, стала решать проблему туалета. Ясно, что в него нужно пойти. И срочно! А где же он? Значит, надо снова тащиться к барашковой даме и спрашивать. Какая тоска… И даже полотенца у нее своего нету, и туалетной бумаги. Хорошо хоть пачка салфеток есть.
Ника покопалась в пакете. Вынула мешочек с вареными яйцами, нащупала в нем спичечный коробок с солью. Сунула обратно и, достав кольцо колбасы, откусила от одного конца. Нервно сжевала, пожимаясь и стискивая ноги. Надо идти.
В коридоре она снова, с трудом ковыряя в замке, закрыла дверь и пошла к дежурной, гадая, что ж за документ показал ей дядя Федя и вот бы себе завести такой же.
Крепдешиновая оставила в покое каталог и сидела, держа на вытянутой руке круглое зеркальце, тараща глаз и высунув розовый язык, рисовала на веке черную стрелочку.
Услышав Никин робкий вопрос, закатила глаз и, слюнявя кисточку, невнятно ответила:
— В баве. Чевез бав туавет.
Ника подавленно кивнула. Выходя, остановилась и спросила:
