На Кваме был модный голубой спортивный костюм и добротное кашемировое пальто – еще одно подтверждение, что он не просаживает всю зарплату на выпивку и курево. Моррису подумалось, что из всех его знакомых этот здоровенный негр, как ни странно, наиболее схож с ним по складу ума и поведению. Изгой оказался в итоге гораздо более цивилизованным, чем общество, в которое он стремился войти и которое его постоянно отвергало.
Кваме показал трещину в оконном стекле: кто-то запустил камнем. Моррис пообещал поговорить с полицией. По дороге к машине он демонстративно взял парня за руку и обошел с ним просторный сад, где первоцветы только-только пробились сквозь росистую траву. Надо было показаться им всем и дать понять, что Моррис полностью на стороне Кваме. И конечно, резко обернувшись, он заметил колыхнувшуюся занавеску в одном из окон. Лючия из квартиры номер три. Шпионит. Отлично!
Они сели в «мерседес», и Моррис снова передал Кваме ключи:
– С сегодняшнего дня машина твоя. Ты только должен каждое утро заезжать к нам в Квинцано не позже полвосьмого. Потом мы с тобой едем туда, куда мне надо, и ты либо ждешь в машине, либо сопровождаешь меня. И так до вечера, пока не отправимся на боковую.
– Да, босс.
– Надеюсь, у тебя не будет проблем вовремя встать. Терпеть не могу, когда опаздывают.
– Никаких проблем, босс.
– Отлично, тогда поехали на завод, потом на Вилла-Каритас, а оттуда в церковь.
Моррис зажмурился, когда Кваме на редкость неуклюже развернулся в тупичке. Однако невозможно было не восхищаться апломбом этого парня, а также поразительной сдержанностью во всем, что касалось их общего преступления: ни расспросов, что Моррис сказал полиции, ни рассказов, как он сам вел себя на допросах, словно собственная судьба его вовсе не беспокоила. Кваме словно безоговорочно доверился Моррису, взявшему все в свои руки.
В некотором роде, подумал Моррис, – так же доверяла ему Массимина. Как восхитительно сравнивать людей и противопоставлять их друг другу… Минуты две он чувствовал себя совершенно счастливым.
– Кстати, – сказал он, – Азедину и Фаруку предъявили обвинение. Скоро суд.
Кваме только кивнул. Он приткнулся слишком близко к фургону, груженному металлоломом. Собачонка, устроившаяся на пружинах ржавой койки, смотрела на них с таким любопытством, будто собиралась запрыгнуть в «мерседес». Ее вид напомнил Моррису о лежавшей в кармане губке. Что за утро! Сперва подрядчик, после – доберман.
– Вряд ли их смогут прижать всерьез: доказательства слишком слабые. А ты как считаешь? Но все-таки хоть какая-то передышка для нас.
Кваме эти дела, сдается, ничуть не волновали. Что было, пожалуй, даже несколько бездушно, ибо Моррис не упускал из вида моральную сторону проблемы. За содеянное ими страдать приходится другим.
– Учитывая, чем занимались эти бедняги, они вполне могли подцепить СПИД…
Чернокожий проскочил очередной поворот, забыв переключить скорость.
– Тебе не кажется, что…
Кваме наконец открыл рот и ухмыльнулся.
– Мне жалко ту белую «ауди», босс, – сказал он. – Уж очень мне понравилась большая, здоровая тачка.
– Дай срок, раздобуду тебе такую же, – пообещал Моррис.
Похоже, в том, что касается морали, на Кваме особо рассчитывать не приходилось.
* * *
Доберман встретил их с обычной злобой, гавкая и кидаясь на дверь машины. Видимо, еще при Бобо кто-то из персонала получил указание спускать эту тварь с цепи по выходным. Псина уперлась лапами в стекло и свирепо рычала. Моррис нашарил в кармане пакет, вытащил пропитанную соусом губку, велел Кваме чуть приоткрыть окошко и отправил гостинец прямо в пасть ублюдку. Так лишний раз подтвердилась чудовищная наивность собачников: животное тут же потеряло к приезжим всякий интерес, занявшись жратвой, а они спокойно отперли офис и вошли.
Долгая мучительная агония, объяснил ему студент-ветеринар, сидевший за растление малолетних. Что ж, поглядим.
Как странно, подумал Моррис, возвращаться в эту грязную конуру. А ведь полгода не прошло (и тоже было воскресное утро… вот уж впрямь день поминовения!), как у них с Бобо случилась здесь первая стычка – предзнаменование всего дальнейшего. Однако ничего здесь не изменилось: стол, шкаф с папками, сейф, корзина для бумаг, распятие… все как было. Разве только календарная девица – на февральской картинке она многозначительно облизывала горлышко бутылки от братцев Руффоли. А теперь, в середине марта, судя по всему, пыталась откупорить сразу две таких посудины нагло торчащими коричневыми сосками вместо штопора. Моррис первым делом снял пакость со стены и уже собирался отправить в мусор, где ей было самое место, как вдруг сообразил, что календарь вполне можно пожертвовать Кваме, ничуть не оскорбляя Мими и распятие. В конце концов, нельзя же ожидать, что все сразу обратятся в веру Господню.
Негр с довольной улыбкой пролистал календарь, поворачивая то так, то эдак, словно вертикальные ракурсы его не слишком вдохновляли. Когда же Моррис полез в ящик с роковым «делом Массимины», сообщник гулко прокашлялся и пробасил в пространство:
– Знаешь, куда я засуну эту бутылку, братан? – Англичанину, торопливо перебиравшему бумаги, нужды не было гадать. – Я ее засуну прямо в эту сладкую белую задницу, вот, – заржал Кваме.
Моррис всю жизнь старался избегать подобных разговорчиков, но сейчас читать нотации Кваме было бы неправильно: ведь он сам дал ему эту дрянь. Так или иначе, если календарь его убережет от более опасных пороков, пускай любуется на здоровье. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось…
Бросать компрометирующие документы в корзину было слишком рискованно. Моррис спрятал их в карман пальто и повернулся к выходу.
– Сейчас у нас нет времени, – объяснил он, – но в ближайшие несколько дней я хочу, чтобы ты пролистал все папки в этом кабинете, просмотрел каждый документ, разобрался в делах компании. И если найдешь какие-нибудь заметки, записки или еще что-то личное, сразу сообщи мне, хорошо? На улице до пса постепенно дошло, что губка – не совсем то, на что он рассчитывал. Доберман судорожно тряс башкой и лязгал внушительными клыками. В последний раз, как надеялся Моррис. Как бы там ни было, пока тварь пыталась пристроить в своем брюхе то, чего ей глотать никак не следовало, люди спокойно прошли по раскисшей глине несколько шагов до «мерседеса».
– Вперед, – с облегчением скомандовал босс.
Когда они доехали до Вилла-Каритас, было полдесятого, но все еще спали. Моррис засомневался – как же Форбс будет заведовать школой, ведь мальчишек надо собирать на уроки и прочие мероприятия строго по расписанию. Однако вот приятная неожиданность: большой дом был старательно прибран, на столе стояла ваза с нарциссами, а на стенах висели рисунки, судя по всему, сделанные эмигрантами под руководством Форбса. Несколько топорных набросков сада и окрестных холмов, довольно гладкая серия живой натуры – молодой человек лежит на кушетке – и поразительно тонкий портрет мальчика с восточными чертами лица, в котором Моррис узнал Рамиза. Это, несомненно, была работа самого маэстро. Очень впечатляюще.
Моррис загляделся на портрет. Нет ли в нем сходства с Массиминой? Возможно ли такое? Ну нет, так можно скоро превратиться в параноика, психопата или что-то вроде. Всюду будет мерещиться она. Наверное, Форбс, не имея под рукой более благодарной натуры, просто наделил парнишку всей прелестью портрета, который он копировал с картины в Уффици. Красота Мими заразительна.
Мысль понравилась Моррису.
Он уже было собрался наверх, напомнить Форбсу, что тот просил отвезти его к мессе в церковь дона Карло в Квинцано, когда Кваме окликнул:
– Разрешите, босс, я займусь стариком?
– Нет, нет, все в порядке, – встревоженно отозвался Моррис с лестницы. Но Кваме смиренно объяснил: – Да нет, я говорю, может, мы его разбудим и сразу чаю принесем. Он это любит.
– Что ж, идея неплохая.
Ну вот, опять Кваме удалось произвести впечатление. Моррис вернулся на кухню.
– Когда-то и я вот так будил свою мать – приносил ей чай в постель, – заметил он. Хотя этого, возможно, и не стоило говорить: сразу вспомнилось, как разъярился папаша, когда после смерти матери Моррис наотрез отказался готовить чай для него и его баб. В кровь мигом проник прежний яд, а в душу – глубокая горечь. А вдруг какой-нибудь бульварный листок донес до папаши весть, что его сын в чужой стране парился в тюрьме по подозрению в убийстве? Что ж, было бы здорово. Может, старый распутник усвоит наконец, что не такой уж он маменькин сынок.
Кваме возился у плиты.
– Я мигом, босс, только заберу кой-чего со старого места, – сказал он, поставив чайник. И помчался наверх, перемахивая по три ступеньки.
Когда Моррис подошел с этим чайником к спальне Форбса, на его осторожный стук немедленно отозвались:
– Veni Creator Spiritus![17]
