Он повернулся к Ханне – та смотрела на него с открытым ртом. Нейт отвернулся, воспользовавшись, как убежищем, кофейной чашкой, где к поверхности цеплялись крохотные маслянистые капельки, похожие на зеркальные призматические озерца. Посмотрел на другую женщину. Большое дело. Но делать что-то с этим повисшим между ними невыносимым, томительным напряжением не было никаких сил.
Он заговорил об обложке своей книги, о тех небольших изменениях, которые ему хотелось бы внести: поменять местами аннотации и оживить, сделать более ярким цвет суперобложки.
Теперь уже Ханна кивала ему рассеянно, крутя между пальцами стеклянную солонку. Нейта такое поведение задело как грубое и невежливое. Как-никак она ведь его подружка, а книга, о которой идет речь, – величайшее событие в его жизни. Не о моде же ему говорить!
Появилась официантка:
– Французский тост и яйца по-бенедиктински, так? Что еще? Кофе хватит? – говоря, она кивала, словно подталкивая их к нужному ответу. Потом взяла со стола белый кувшинчик со сливками и заглянула в него. – Сейчас принесу еще. Кетчуп к картошке? Есть. Сейчас вернусь!
Нейт снова повел речь об обложке. Хорошо, что он не согласился с первоначальным дизайном. Да, вообще-то поступать так не следовало, и он не любил совать нос в чужие дела и создавать кому-то проблемы, но тот вариант показался ему несовременным и неинтересным. В конце концов художник справился с работой блестяще. Новая обложка сочетала серьезность со свежестью и стильностью.
Нейт как раз объяснял это, когда Ханна перебила его:
– Я не могу.
– Не можешь… что?
– Сидеть здесь и быть твоей группой поддержки. У меня нет никакого настроения охать и ахать по поводу твоей великой книги и всех твоих успехов.
– Как мило с твоей стороны, – сказал Нейт. (По правде говоря, он даже испытал облегчение оттого, что она дала ему повод стравить раздражение.) – Ты пытаешься обсудить со своей девушкой нечто важное для себя, а слышишь такие вот добрые, заботливые слова. Хочешь поболтать о моде? Тебе это интереснее?
Ханна сглотнула и закрыла глаза, а когда открыла их, то посмотрела на него сердито, как на врага.
– А почему бы нам не поболтать о той женщине, на которую ты пялился? Она и впрямь очень красива.
– Не начинай…
– Не напрягайся. Я знаю, как ты все это подашь. Скажешь – или, что еще лучше, не скажешь, а просто дашь понять, – что я несу чушь, что я невротична, ревнива и невозможна. В конце концов, разве все либерально ориентированные люди двадцать первого века не понимают, что для мужчины засматриваться на женщин – совершенно естественно, и уж, во всяком случае, в этом нет ничего страшного! Это же просто биология. И шум из-за этого поднимают только глупые ревнивицы, выставляющие себя в нелепом свете.
Нейт насупился.
Ханна же продолжала:
– Но ведь мы оба знаем, что ты не просто засмотрелся. Ты делал это, нисколько не таясь, открыто меня уязвляя. Ты выражал мне либо свое презрение, либо скуку, либо что-то еще. Не беспокойся, послание дошло.
За другими столиками смеялись, веселись, живо что-то обсуждали, а Нейт уже вспотел и чувствовал себя неудобно, как будто все смотрели на него, как будто Ханна устроила сцену, хотя говорила она отнюдь не громко. От других их разговор отличался особенной горячностью. Есть ли среди обедающих здесь пар такие, которые не получают удовольствия от хорошей еды и уюта?
– Ты загнал меня в угол, – продолжала Ханна. – Если я пожалуюсь, то выставлю себя в нелепом свете, если же сделаю вид, что ничего не заметила, то что мне остается? Сидеть восторженной дурочкой и радоваться за тебя, потому что ты такой успешный, а твоя книга такая восхитительная! Это тоже будет нелепо. Как ни поверни – я кругом облажалась.
– Господи! Я… я… Может, мы просто поедим?
– У меня предложение. Я могу сыграть в ту же, что и ты, игру. Видишь вон того парня? – она кивком указала на мужчину в кожаном пиджаке, сидевшего с чашкой кофе на табурете у стойки. – Симпатичный, да? Такой высокий. Пойду, поболтаю с ним.
Нейт поймал ее взгляд.
– Ладно, иди.
Ханна моргнула. Покачала головой. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, с холодным удовольствием наслаждаясь откровенной враждебностью. Потом Ханна наклонила голову и накрыла глаза кончиками длинных, изящных, «музыкальных» пальцев. Волосы упали на щеки. Когда же она подняла голову, Нейт почувствовал – ее злость прошла. И это его напугало.
– Это уже неважно. Я не могу. И не хочу.
Нейт погонял вилкой кусочек яйца по тарелке.
– Я пыталась сыграть в эту игру, – продолжала Ханна. – Притворялась, что мне все равно. И знаешь что? Получалось. Ты всегда на это попадался.
Усилием воли Нейт заставил себя не подать виду, не показать, что он уже понимает, к чему она клонит. Признать это было бы невыносимо унизительно: все равно что откровенно назвать пустой, банальной мелодрамой то, во что превратились их отношения.
– Но больше я так делать не хочу. В этой игре ты постоянно будешь победителем, потому что я только играю, а ты… ты… – Она уронила вилку и нож, которые уже некоторое время держала перед собой, как атрибуты некоего ритуала, и они, лязгнув, упали на тарелку. – В общем, я не знаю, что именно ты делаешь.
Глаза ее заблестели.
Нейт вдруг понял – с некоторым удивлением, – что ни разу за все эти месяцы не видел ее плачущей.
– И, кстати, – добавила Ханна с чувством, но уже без слез в голосе. – Думаю, это глупо. Все – глупо. Тебе ведь от этого не лучше.
У него не было ни сил, ни желания спорить.
– Конечно, нет, – сказал он негромко. – Послушай, давай выйдем, ладно?
Пару минут спустя они уже шли к парку в центре квартала. Шли по улице, не касаясь друг друга, спрятав руки в карманы и мило беседуя на темы, не имевшие к ним лично никакого отношения.
Ханна кивнула в сторону магазина кухонных принадлежностей на другой стороне улицы:
– Новый.
– Удобно. Когда тебе в следующий раз понадобится сковорода или что-то еще.
Он отвернулся, заметив бар, куда они пришли на свое первое свидание.
В парке было голо. Еще зеленая трава увяла, а деревья без давно облетевших листьев походили на скелеты. Они направились к скамейке на вершине холмика и некоторое время сидели молча.
– Наверно, мы оба знаем, что ничего не получается, – сказала наконец Ханна.
Руки ее оставались в карманах, но жакет выпятился вперед и накрыл их наподобие навеса. Нейт задумчиво кивнул, стараясь не выказать излишне рьяного согласия.
– Не знаю, почему. Я много раз пыталась найти причину, но теперь с уверенностью можно сказать только одно: не получается.
Голос ее звучал ровно, бесстрастно, но глаза, когда она повернулась к нему, смотрели так умоляюще, что Нейт невольно отвернулся. Наверно, она хотела, чтобы он возразил, попытался переубедить ее – как тогда, в ее квартире. Но сделать это еще раз он не мог. То глубокое, пронзительное чувство прожило недолго. Теперь ситуация прояснилась окончательно. Отношения не должны быть в тягость. С этим соглашались все. Думать иначе – безумие. К тому же он просто не хотел продолжения.
Нейт вспомнил Грир: как она улыбалась ему в «Укромном уголке», как он чувствовал себя при этом. То спонтанное, вспыхнувшее само собой желание, оно ведь должно что-то значить! Визитная карточка с ее номером все еще лежала у него на буфете.
– Глобальный бренд-менеджмент? – сухо спросила Ханна, заметив ее там, среди обкусанных карандашей и ярлычков из химчистки. – Подумываешь о смене карьеры?
Мысль о Грир принесла с собой чувство вины. Но с какой стати? Он ведь так и не позвонил. Однако ж оно пришло. Вместе с облегчением – оно ощущалось где-то в глубине, почти как мышечное расслабление – одновременно, словно обратная реакция, накатила волна печали и стыда.
– Мне жаль.
Вместе с дыханием с губ сорвалось жидкое облачко пара.
– Я, наверно, тоже не была образцом. – Ханна вынула руки из карманов и обхватила себя за плечи. – Зла не держу. Я была без ума от тебя, но, думаю, это уже прошло. Продолжать смысла нет.
Нейт заерзал, почему-то почувствовав себя неуютно, словно у нее были основания злиться, хотя какие именно, сказать бы не смог. Он знал, что задел ее чувства, но почел нужным, следуя кодексу чести двадцать первого века, не показать этого, чтобы не выглядеть самонадеянным или дерзким.
– Ты ж знаешь, я очень высокого о тебе мнения.
Ханна едва шевельнула бровями. Нейт и сам почувствовал, насколько банально прозвучали его слова.
– Что меня беспокоит, – сказала она немного погодя, – так это то, что вначале у тебя все было по-настоящему. Но потом… – она повернулась к нему: – Почему? Почему ты начал все это, если не был готов постараться в нужный момент? Постараться, чтобы у нас получилось?
Нейт с трудом удержался от вздоха. Начал все это? Ясно же, что начинали оба. Каждый приложил руку.
