Голоса сзади становились все громче.
— Вон там, сержант! — крикнул кто-то.
Слышно было, как бегут люди в сапогах; потом, судя по звуку, они остановились примерно там, где был взрыв.
— Вы его убили! — внезапно закричала женщина. — Сволочи, вы его убили!
Услышав голос матери, мальчик дернулся.
— Мама! — закричал он.
— Там еще кто-то есть! — воскликнул один из солдат.
Держа в одной руке гребень, а в другой мальчика, я побежала к ограде. Мальчик вертелся и звал мать.
— Мама! — кричал он снова и снова. — Мама!
Я добралась до ограды и приподняла проволоку. Протолкнув в отверстие мальчика, я пролезла сама, потом снова взяла его на руки и побежала.
Не сходите с тропинки по обе стороны ограды, говорил господин Ка. Глянув себе под ноги, я увидела, что бегу по траве. Я ужасно боялась наступить на мину, как отец мальчика, но продолжала бежать. Сорняки хлестали по ногам, лодыжку разрывала боль.
Раздался выстрел; пуля пролетела в сухой траве совсем рядом со мной. Потом меня нашел прожектор. Еще один выстрел, на этот раз спереди.
— Стоять! Ни с места, — услышала я и остановилась, присев среди травы. Я тяжело дышала, сердце отчаянно колотилось. Луч прожектора светил прямо на меня.
Послышались шаги. Меня окружили три пары черных начищенных сапог. Я подняла голову. Солдаты целились из ружей в ограду у меня за спиной.
Прожектор выключили. Один из солдат наклонился и взял у меня мальчика, а другой помог мне встать.
— Будьте очень осторожны и ступайте только по моим следам, — сказал он. — Добро пожаловать в Республику Корея.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Август 2008 года. Сеул, Южная Корея
Миссис Хон словно бы не видит меня: она стоит у окна и рассказывает свою историю так, будто ее слушает весь мир. Солнце переместилось по небу, теперь она окружена его сиянием и в своем ханбоке кажется чуть ли не ангелом. Руки у нее сложены за спиной, она слегка покачивается во время рассказа. Я вижу, что морщины у нее на лице стали глубже, словно она стареет, повествуя о своей жизни.
— Через неделю после того, как я сбежала с Севера, я смогла отвезти маленького Сан Дона к дяде в Тэджон, — говорит она. — Дядя не очень-то обрадовался тому, что теперь придется кормить на одного человека больше. За спасение племянника он дал мне горсточку риса, а потом велел уйти. — Она вздыхает. — Я оказалась на улицах Тэджона, и все, что у меня было, — это одежда на мне, гребень в кармане и ребенок в животе.
Она несколько мгновений молчит, потом отворачивается от окна.
— Несколько месяцев я работала за еду, а потом родила девочку. Было пятнадцатое сентября пятидесятого года; прошло ровно три месяца с тех пор, как Север напал на Юг и начал гражданскую войну в Корее. А еще в тот день генерал Макартур высадился в Инчхоне, чтобы отразить нашествие.
— Эта девочка была моей биологической матерью? — спрашиваю я.
Миссис Хон кивает.
— Да. Я назвала ее Су в честь моей сестры Су Хи и Бо в честь матери Бо Сун. В Корее не полагается давать детям имена в честь старших родственников, но я все равно это сделала, чтобы вернуть хоть часть утерянного. Наверное, я поступила очень эгоистично. — Она добавляет с лукавой улыбкой: — Все равно никто об этом не знал. Хочешь еще поричха?
— Да, мэм, — отвечаю я. Мне начинает нравиться этот горький напиток.
Она идет к плите и наливает нам обеим чаю. Протянув мне чашку, она садится за стол напротив меня, обхватив свою чашку обеими руками. Она держится очень прямо, но голова чуть-чуть клонится вперед. Не знаю, от старости это или миссис Хон настраивается, чтобы рассказывать дальше.
— Су Бо появилась на свет преждевременно, — говорит она. — Роды были трудные. Я рожала восемнадцать часов, и было это во время битвы за Пусанский плацдарм. Север чуть не выиграл войну. Я ужасно боялась, что коммунисты победят, а потом найдут и убьют меня. Так что я отправилась в Пусан вместе с отступающей южнокорейской армией.
Пусан стал решающей битвой той войны, — продолжает она. — Американская авиация склонила чашу весов в пользу Юга. Бомбы взрывались днем и ночью. Тысячи людей погибли. И внутри меня шла не менее ужасная борьба, но в конце концов Су Бо все-таки родилась. Она долго болела, однако один американский военный врач о ней позаботился. Его звали капитан Чарльз Киган. Он был совсем молодой, ему не исполнилось и тридцати. Он нашел для Су Бо хлопковое одеяло и приносил мне еды из американской столовой, так что я смогла кормить Су Бо грудью. Как я слышала, его убило выстрелом из миномета несколько месяцев спустя.
Я делаю глоток поричха и пытаюсь себе представить, как все это происходило.
— Наверное, война была просто ужасная, — говорю я.
Миссис Хон смотрит в чашку и качает головой.
— Она не должна была случиться. Лучше бы американцы и русские оставили нас в покое после Второй мировой. Может, тогда мы смогли бы договориться.
Я наклоняюсь вперед.
— Когда мы ездили в Пханмунджом [10], нам сказали, что русские вооружили Север и побудили напасть на Юг. Американцы прибыли позже, и только затем, чтобы не допустить победы коммунистов.
— Все верно, — отвечает она, бросив на меня полный гнева взгляд. — Но потом ваша армия дошла до китайской границы. Бестактность генерала Макартура и его неуважение к китайцам заставили их поверить, что американцы готовы вторгнуться и в Китай. Так что они вступили в сражение на стороне Севера. В результате война на моей родине продлилась еще три кровавых года.
— По-вашему, нам следовало дать коммунистам победить?
— По-моему, американцам стоило вести себя осторожнее в чужой стране, — отвечает она. — Пойми, Чжа Ён, в той войне погибли миллионы людей. Миллионы! Это не просто цифры в учебнике истории. Это семьи, целые деревни, люди, которых я знала, мои друзья и соотечественники. А потом миллионам спасшихся негде было жить и нечего есть. После того как нас столетиями рвали на части китайцы, японцы и русские, после тридцати пяти лет жестокой японской оккупации мы просто хотели быть единой страной и жить в мире. Вместо этого Корея стала пешкой в игре мировых супердержав, игре, которая закончилась патом.
Она смотрит на меня с видом учительницы, которая пытается достучаться до упрямого ученика. Я невольно отворачиваюсь. Раньше я особо не интересовалась историей, но сейчас воспринимаю ее с точки зрения человека, для которого она стала частью жизни. Теперь я начинаю понимать, почему папа советует мне записаться в колледже на парочку курсов по истории.
— Что касается твоего вопроса, — говорит миссис Хон, — конечно, хорошо, что Ким Ир Сену не дали править всей Кореей. Он превратился в деспота, как я и ожидала. Хотя коррумпированная американская марионетка Ли Сын Ман [11] был немногим лучше.
— А с вами что происходило во время войны? — спрашиваю я.
Она откидывается на спинку стула и снова смотрит в чашку.
— Я была одной из нищих и бездомных. Как я уже сказала, я свободно владела английским, и это помогало. Но все равно мне пришлось трудно. Мы с Су Бо всегда были на грани голода. Посреди войны нищая молодая женщина с больным младенцем никому не нужна. — Она вскидывает подбородок. — Мы выжили благодаря труду и везению, остальное тебе знать ни к чему.
Я думаю о том, как трудно ей жилось в моем возрасте, и чувствую себя виноватой за жалость к себе и за страх. Нет, ну серьезно. В сравнении с тем, что пришлось пережить ей, чего мне-то бояться?
— Вам тяжко пришлось, — говорю я. — Мне очень жаль.
— Да, но я выжила, — отвечает она. — Для меня это самое главное. — Она разглядывает меня еще несколько секунд, потом спрашивает: — А как насчет тебя, Анна? Что для тебя самое главное?
Вопрос застает меня врасплох.
— Ну, для меня… Точно не знаю, — сбивчиво отвечаю я. — Я думала, что успех: ну, понимаете, хорошо учиться в колледже и тому подобное. Но я больше в колледже не учусь, — признаюсь я. — Пришлось бросить, когда мама заболела.
