— Кусок в горло не идет, — сказал он. — Меня тоже изводит жара. Ты же видишь, просто сил нет за что-нибудь взяться. Никогда еще я себя так плохо не чувствовал, а работы хоть отбавляй.
— Э, бог с ней.
— Нет, нельзя, надо работать.
Он встал из-за стола, взял ключ от калитки и вышел. Мать убрала посуду и пошла посидеть в саду. Было жарко, но такая духота бывала и в прежние годы. Вечерело. С холмов даже повеяло свежестью. Листья затрепетали, тишина оживилась, казалось, земля начинает жить ночной жизнью.
Мать сидела на скамейке, дожидаясь отца, и прислушивалась к дыханию сумерек. Он долго не возвращался; тогда она встала и дошла до конца средней дорожки. За калиткой его не было. Она вышла на улицу и, дойдя до угла, увидела его — он сидел на тротуаре. На улице было темно и безлюдно. Время от времени медленно, проезжали машина с потушенными фарами или велосипедист.
Она долго простояла молча, потом подошла к мужу и легонько тронула его за плечо.
— Послушай, Гастон, пойдем домой, ждать здесь бесполезно.
Отец встал.
— Я присел только на минутку, здесь после полудня всегда тень, и фонтан дает немного свежести.
И все. Больше он ничего не сказал. И они медленно вернулись домой по Школьной улице.
Мать опять провела бессонную ночь. Но на этот раз другие думы не давали ей спать. У нее было предчувствие какой-то беды.
С каждой минутой в ней крепла уверенность, что завтрашний день принесет несчастье. Она силилась прогнать навязчивые картины. Все виделось ей, как сквозь туман — мутное, серое, все, кроме лица сына. И лицо это было отчетливо — печальное, бледное, изможденное. Да, это было лицо ее сына, Жюльена Дюбуа, но от усталости оно стало похоже на лицо того безвестного юноши из Домбаля, до смерти напуганного бомбежками.
Мать встала с кровати, на которой похрапывал муж. Она боялась, что будет ворочаться и разбудит его, и легла на другую. В конце концов она все же заснула.
Вероятно, она спала недолго, но во сне она опять видела лицо сына. И от этого внезапно проснулась — она была вся в поту и сидела в постели. Ей приснилось залитое кровью, покрытое грязью лицо мертвого Жюльена. А позади ее сына, распростертого среди незнакомого пейзажа, стояли и смеялись какие-то люди. Язвительным смехом, уже где-то слышанным ею.
Когда мать совсем проснулась, она постаралась уяснить себе, кто это: позади мертвого Жюльена стояли и смеялись Поль и его жена.
— Это же глупо, совсем глупо, — пробормотала она. — Я отлично знаю, что они нас не любят, но все же…
Из-за одолевавшей ее мигрени она поднялась задолго до света. Вскоре встал и отец. Она не зажигала лампы, зажгла только спиртовку, чтобы согреть кофе. И села у отворенной двери. Голубоватые, розовые на концах язычки огня лизали дно кастрюли и по временам отражались в медной крышке бачка.
Ночь была не очень темная, так что передвигаться по кухне было нетрудно. Отец тоже сел, покашлял, повздыхал, потом проворчал:
— Старушка ты моя, какие мы с тобой бедные!
— Да-да, конечно, — вздохнула она и замолчала.
Когда кастрюля запела, она налила кофе в чашку и подвинула ее мужу.
— Нет, — сказал он, — я позавтракаю потом.
Она молча выпила кофе. Отец ощупью достал из стенного шкафа стакан и кувшин с водой. Стояла такая тишина, что слышно было, как он пил, — громко, большими глотками.
— Совсем это не полезно, не успел встать, и уже залпом пьешь холодную воду.
Отец ничего не ответил. После того как мать надела колпачок на спиртовку, из кухни ушла жизнь. Не было жизни и в том подобии света, что наползал снаружи, не свет, а какая-то муть, в которой слились последние меркнущие тени ночи с первыми, еще белесыми проблесками утра. Деревья были серые, стена была серая, железные перила на лестнице были серые, мир был обесцвечен.
День, который зачинался так, не обещал ничего хорошего.
Мать вышла на крыльцо, чтобы посмотреть на небо. И оно тоже было серое. Над горами, скрывавшими восходящее солнце, чуть проступила какая-то хилая желтизна.
Она сошла в сад. Кролики забегали по клетке.
«Обычно они не бегают так при моем приближении», — подумала мать.
Этот день не такой, как другие. Разве утро всегда такое серое? Разве заря всегда такая бесцветная?
«Правда, уж не заболела ли я?»
Мать дошла до сарая. Она собиралась принести сена кроликам, но тут вспомнила, что не взяла ключ, и вернулась на кухню. Отца там уже не было.
— Гастон, где ты? — спросила мать.
Она догадывалась, что он пошел к заставе или на площадь к фонтану.
Она взяла ключ и вышла. Небо чуть окрасилось. Желтизна на востоке стала ярче, земля уже была не такой однотонно серой.
Мать долго вглядывалась в эту полосу света, словно надеясь прочитать в ней ответ на все вопросы, которые задавала себе ночью.
Незаметно сад снова становился садом с зелеными деревьями, с выбеленной солнцем, растрескавшейся землей, с цветами, которые за ночь не подняли головок и как будто уже со страхом ждали полудня.
Каждый день мать видела то же самое, но прежде она никогда не смотрела так на свой сад. На деревья она смотрела как на плоды; на цветы — как на заказанный у нее букет; на небо она смотрела, стараясь понять, что оно сулит — дождь или вёдро. А сегодня она чего-то искала, всматривалась во все затененные уголки, стремилась проникнуть в тайну, от которой в то же время пыталась отмахнуться.
Господин Пиола вышел в свой сад. Мать заметила его слишком поздно и не успела уйти. Ей не хотелось никого видеть. Кроме того, она знала, что он не сообщит ей ничего нового. Они поздоровались. Сосед нес две лейки с водой.
— Сегодня опять будет жарко, — сказал он.
— Да, наверное.
Мать вернулась на кухню. Было уже совсем светло. Она подняла штору и в первый раз за это утро посмотрела на будильник.
Мать дала себе слово не ходить на угол. Ждать там было еще томительней. Она думала, что мужу, напротив, лучше было оставаться как можно дольше на улице, среди людей, где есть с кем поговорить и кого послушать.
Полно, только ли потому ходит он туда? Она задавала себе этот вопрос. Но чтобы получить ответ, ей достаточно было посмотреть на заброшенный сад, на незаконченную работу.
В полдень, когда отец вернулся, мать по выражению его лица поняла, что он что-то скрывает. Она видела, что ему до смерти хочется что-то рассказать, но он сдерживается. Каждый раз, когда мать поворачивалась к нему спиной, она чувствовала на себе его пристальный взгляд; она тут же оглядывалась, но отец опускал голову.
За работой, к которой она себя принуждала, ее тревога несколько улеглась, но теперь снова вернулась. Все же какое-то время она терпела, но наконец не выдержала.
— Ну? — спросила она.
Отец пожал плечами. Он помолчал и только потом, словно нехотя, сказал:
— Что поделаешь, не могут же все вернуться в один и тот же день.
Мать перестала есть. Она чувствовала, что за этими словами должны последовать другие. Отец снова принялся жевать хлеб и картошку, тогда она спросила:
— Вернулся кто-нибудь из тех, кого ты знаешь?
Отец кивнул и посмотрел на нее. Он казался очень несчастным. Он никак не мог собраться с духом и ответить.
— Твой сын с женой, да? — спросила она.
Выражение его лица сразу изменилось. Он сощурился, между бровями залегла глубокая морщина.
— Все-таки нельзя же ставить им в упрек, что они вернулись? А уж я-то тут, во всяком случае, ни при чем. Я предвидел, что мне и за это отдуваться придется. Лучше бы я молчал.
— Ты ничего не умеешь скрыть. — Это звучало почти как желание его оправдать. Однако она прибавила более суровым тоном: — Видишь, если бы они захватили Жюльена, он был бы уже дома. Он бы уже вернулся. Только они постарались от этого уклониться.
— Они уехали неожиданно… У них не было времени.
— Не рассказывай сказок. У них хватило наглости говорить это? Уж лучше бы молчали. Им было по дороге мимо нас.
— Они уехали ночью…
— Неправда!
— Почем ты знаешь?
— Даже если они уехали ночью, они могли заехать. Должны были заехать. Они вели себя как последние мерзавцы.
— Замолчи…
Отец попробовал накричать на нее, но голос изменил ему. Да и мать все равно не слушала. Ее как прорвало: она уже не могла остановить неудержимо рвущийся на волю поток.
— Если б ты слышал, как Поль уверял, что нет никакой опасности, что Жюльену незачем уезжать.
— Если бы он не уехал…
Мать не остановилась, и отец опустил голову.
— А Мишлина обещала мне взять его с собой, если только они уедут.
Вдруг она замолчала. Отец посмотрел на нее. Взгляды их встретились, и он сейчас же опустил глаза. Мать почти беззвучно, свистящим, как удары бича, шепотом прошипела:
