Юра трудно вздохнул. — Вековая наша беда, рав Бенджамин. Имперское сознание и… нулевое правосознание народной толщи. В дневниках Корнея Чуковского есть такое прозрение-презрение: «Мы хотим обмана и незнания, если обман и незнание дают счастье».
— Бог наш всевидящий! Как глупы русские! — воскликнул рав изумленно. Глупее их только наши евреи… Самое страшное, что прозрению этому две тысячи лет. Впервые его высказал философ Платон… Видимо, оно очень пришлось по душе вашему русскому Корнею, если он даже перевел его для своего дневника… Красные они все, Джордж, все эти рабины, пересы, израильские подражатели советской России. Сталинцами они были и тогда и сейчас. Большевизм, Джордж, зло непреходящее. И пусть мне не говорят, Ленин или Бен Гурион свершили, зато, такое и этакое… Никакие «зато» их не обеляют: оба они оставили после себя вместо людей нравственные руины, искренне славящие даже массовых убийц.
— Рав Бенджамин! — воскликнул Юра озаренно. — Я часто думал: не ущербен ли в XX веке сам сионистский замысел, если его почти сразу и дочерна, как мухи на липучей бумаге, облепили жулье, мздоимцы, высокомерные бездельники израильских мисрадов?
— Джордж, вы считаете ущербной идею Теодора Герцля, который после известного процесса Дрейфуса перестал верить в возможности еврею быть равным среди равных?
— Боже упаси! Идея еврейской страны, после разрушения римлянами Иерусалима, — святая!
— Джордж, дорогой, не кажется ли вам, что Бен Гурион со своим лозунгом «У нас должны быть, как в нормальном государстве, свои воры и проститутки», был уже заложен в благороднейшей идее Герцля.
— Я имел ввиду, равви, не это. А полное умерщвление идеи Герцля «поправочками» Хаима Вейцмана-Бен Гуриона: «Only the best!» Только лучшие! Хаим Вейцман и Бен Гурион начертали слово Государство с большой буквы, добавив еще «социалистическое», а слово «евреев» с маленькой…Их «поправочки», думаю, сродни ленинскому классовому подходу. Только классовый принцип заменен национально-территориальным… И от Ленина, и от Вейцмана-Бен Гуриона тянется кровавый след беспредела. Потому и чует в них рядовой уголовник что-то свое, нравственно-близкое. Или, как у нас говорят, куда конь с копытом, туда и рак с клешней… Вот ведь как сложилось, рав Бенджамин! И подумать страшно… Российские большевики Афганистаном и Чечней свой кровавый путь завершают, а Бен Гурион начал. Начал со своей еврейской Чечни!.. Рав Бенджамин, я виноват перед вами… Ваше убеждение, что Израиль возрожден большевиками, казалось мне фантастическим преувеличением. Какое уж тут преувеличение.
Чечня! Чечня номер раз! Из патриотиЦких соображений… отдали миллион евреев Европы на бойню. Отсюда все…
— Еврейская Чечня, — рав повторил в раздумье слова ученика. Справедливо и так сказать, Джордж. Это наша ужасная болевая точка. Тем более опасная для страны, что ее скрывали, как государственную тайну. Тридцать лет. Тем самым, тень пала и на меня, и на вас, которому даже поверить в такое преступление страшно… Как видите, спрятали от всех то, что должен знать каждый, кому дорог Израиль… Имею ли я право, ради вас, Джордж, ради самого себя, не обнародовать этой «новости». Я подготовил обширный отзыв на похороненную книгу «ПРЕДАТЕЛЬСТВО», и во что бы то ни стало опубликую его в нашей прессе, не закупленной еще на корню «стыдливыми» бен-гурионами.
— Рав Бенджамин! Стоит ли так пугать нас, птенцов, только что вылупившихся из яйца?!. И потом… как оживут на Руси юдофобы?!
— Лучше общая гангрена, Джордж? Не удалить гангрену — погибнет весь организм. И великий замысел, и геройское исполнение, запятнанное кровавым криминалом, которому нет оправдания…
Юра закрыл платком лицо. Продолжил не сразу: — В этом большая правда, рав Бенджамин. Я… признаюсь вам… я ее испугался. И, похоже, она не имеет конца. Отзвуки беспредела… — Он замолчал, наконец, произнес то, что возмущало, изводило его со дня приезда в Израиль. — Мне много рассказывали, как по-хамски, а то и бесчеловечно, не утруждая себя подготовкой, сионистский аппарат принимал здесь различные волны алии — марокканской, йеменской, российской… Сколько беженцев погибло, сколько разбежалось в никуда?!. Да и на себе, признаться, такое испытал. Отыгрались на нашей семье государственные воры… Видно, израильская бюрократия хорошо помнит о жутком, несмываемом клейме славных идеологов на нашем брате-иммигранте: «пыль»…
Раввин заметил, у помрачневшего Джорджа заходили острые скулы, быстро завершил разволновавший их разговор:
— … Предавали евреев, как видите, профессиональные политиканы красные, синие, серобуромалиновые в крапинку!. Они Jews?! Не о них я сказал, что еврей никогда не убивал еврея. Речь, дорогой Джордж, идет о Jеws, живущих по законам Торы. Более трех тысяч лет назад смерть еврея от руки еврея была проклята вовеки: «Кто убъет какого-либо человека, тот предан будет смерти». Взгляни, третья книга Торы, глава 24, стих 17.
«И рав, как Сулико… со сносками.» Это покоробило Юру.
— Рав Бенджамин, могу ли я от вашего имени сказать нашему дорогому Сулико, что он ошибается, Рабин вовсе не родеф?
Раввин долго молчал. Добродушное щекастное лицо его исказилось болью. Он произнес, казалось Юре, через силу:
— Родеф ли — не родеф…Убийство Рабина бессмысленно. Не он, так другой бен гурион сдаст территории, — ради идеи. Безо всяких гарантий… Вот это действительно важно остановить. Избиратель обязан выйти на улицы… И вот что знаменательно, Джордж: в России, прежде чем погубить людей, их отвергали, выталкивали из ряда вон, по сути, под воровскими кличками: «классово чуждые», «лишенцы», «уклонисты», «троцкисты», «сионисты», Рабин позволяет себе подобное с поселенцами. А его враги, чтоб прицелиться в Ицхака, потянулись к Торе — родеф! Направленность криминального мышления идентична…… Да, Джордж, вы, пожалуй, правы, эти страшнее обычного криминала, опаснее… Тем более, судите сами, какой Ицхак, черт побери, родеф?!. Мечтатель-социалист, оглупленный многолетним фимиамом. Путаник, как все они…
«Почему он не открыл на это глаза Сулико? — мелькнуло у Юры в тревоге. — Не вник, почему тот вдруг спросил о родефе? Или у Сулико в одно ухо вошло, в другое?.. Или, Бог мой?! ты повязан, великий равви? Неужто так?! Не захотел идти вразрез с заокеанским синедрионом? Но ты же не под ними… Значит, что, великий равви?! Ты отстранился?..»
Вспомнилось любимое до сердечного трепета, произнес тихо:
— Рав Бенджамин,
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется…»
— Опять Высоцкий?
Юра фыркнул.
— О, нет, рав. Великий поэт породил. Федор Иванович Тютчев!
Рав Бенджамин усмехнулся. — У вас, русских, все поэты великие. Россия свихнулась на величии. Это ваш пунктик.
— «Пунктик» своим чередом, равви. Увы, имеем. Но в данном случае речь идет о величии русской классики.
— Кто еще великий? — не без иронии поинтересовался Бенджамин.
— Из поэтов, вас интересует? На мой взгляд, трое… Пушкин, Лермонтов и Тютчев, которого, в отличие от первых двух, в советских школах «не проходили», а разве упоминали: Федор Тютчев опасно глубок.
Глава 12
«Не убий» Ицхака Рабина
… Юра вскачь слетел по крутой бетонной лестнице на улицу, торопился, не замечая лужи на каменистой мостовой, к Яффским воротам, мучительно думая свое: «А Бенджамин… уступил ряженым?..
На стенах Старого города появились новые плакаты. Еще более радикальные. Точь-в-точь такие же, которые поднимали над своими головами фанатики Эль Фрата: Ицхак Рабин уж не в арабской куфие, а в заломленной фуражке с высокой тульей гитлеровского офицера СС.
Юра замер, постоял возле фотомонтажа. Прямо по Константину Симонову, подумал: «Сколько раз увидишь его, столько убей…» Но там была война…
На Яффских воротах клеили увеличенные фотографом строки из газеты: «ЦАХАЛ выводят из Хеврона». Возле него пристраивали старый плакат, известный еще в послевоенном мире: еврейский мальчик из Варшавского гетто, в кепочке, с поднятыми вверх руками. Вокруг мальчика офицеры СС с оружием… На плакате — от руки, крупно: «Неужели это повторится?»
«Накал нарастает…» — мельком подумал Юра:
Тут же, на другом углу, огромная газетная «шапка»: «Рабин отказался встретиться с семьей убитого поселенца…»
В те дни все вокруг становилось отзвуком мучительных сомнений Юры.
Раввин из Кирьят-Арбы заявил журналистам: «На войне как на войне… Можно убивать и женщин и детей, швыряющих камни…»
«Это — раввин? Это — ряженый!»
Раввин Рабинович из соседнего поселения, великий, видно, теоретик, высказал новое слово в иудаике: отдача территорий — акция антигалахическая. Чтоб предотвратить разрушение еврейских поселений, следует разбросать вокруг них мины.
