Сергей Дигол - Старость шакала. Посвящается Пэт

– Но и не согласилась? – Мэри отчаянно помотала головой. – Черт, Пэт, лети к Энн прямо сейчас. Крутись вокруг нее, не отставай ни на шаг, даже если покажется, что ты ее чертовски достала.

– Зачем?

– Пэ-эт! Да включи же мозги! Если тебе что-то предлагает Энн, это означает только одно. Что Энн уже решила и что мне ничего не светит. Ты желаешь мне лучшего? Окей, поломай для порядка из себя скромницу – мол, не умею, недостойна, не уверена. Но предложение-то прими, черт тебя подери! Ты вместо Энн – это единственная зацепка и для меня, как ты этого не догоняешь? Послушай, а может, ты чешешь насчет лучшей подруги?

– Мэри, ты что? Как у тебя язык повернулся?

– Так ты не отказалась?

– Говорю же, нет.

– Лови момент. А за меня не беспокойся. Я, честно говоря, уже и не собираюсь.

– Не собираешься? В смысле?

– Ох, Пэт. Опять не догоняешь. Черт, кажется на мне уже дыру протрут, так я чувствую на себе эти взгляды. Смотрят, смотрят, словно у меня на спине порнографические комиксы.

– О чем ты, Мэри?

– О ком. О себе, конечно. О себе и о Марке.

– Он что, опять?

– Боже, Пэт. У меня… У Марка… В общем у нас…

– Что??

Кивок Мэри не оставлял сомнений – такое лицо могла состроить лишь девушка, закрутившая роман. В случае Мэри это означало роман с Марком.

– Как же это?

– А что странного? Он мужчина, я, – она взмахнула волосами, – женщина.

– Дааа, – только и ответила Пэт.

Марка Пэт увидела в первый же день турнира – Мэри постаралась. Теперь же Мэри, как могла, старалась женить его на себе. Марка-мерзавца, Марка-развратника, Марка-пошляка, для которого теннисное судейство – лишь приятное времяпрепровождение, которым он разнообразит дни в ожидании многомиллионного отцовского наследства. Почувствовала ли Пэт себя преданной? Скорее, она мысленно иронизировала по поводу Тони Марча – еще одного потерпевшего от изменившихся планов Мэри.

– Но как тебе удалось? – спросила ее Пэт.

– Марк из тех мужчин, которые думают яйцами. Можно считать, что оба полушария его мозга – в моих зубах, – сказала Мэри.

Они рассмеялись, и вдруг Пэт увидела стену. Она действительно была перед ее глазами – боковая стена гигантской столовой, но теперь даже бесчисленные дорожки теннисного городка казались ей всего лишь хитросплетениями одного гигантского лабиринта. Холод ужаса пронизал ее от одной мысли о том, что их с Мэри пути расходятся и, похоже, навсегда. Да и куда возьмет ее Мэри – в одну постель с Марком?

Все это время Пэт следовала тупиковым курсом, и даже планы Энн теперь не внушали ей доверия. Что, в самом деле за глупость? Ну какая из нее преемница? Теперь Пэт оставляла себе лишь две версии поведения Энн. Бесмысленная издевка или изощренный стимул для отстающей подавальщицы? Был, правда, еще вариант: сон, не отличимый от яви, но в последнее время в жизни Пэт было столько бреда, что эту версию она отбросила сразу и с нескрываемой брезгливостью.

Но Энн! Какое, к дьяволу, «не отставай ни на шаг»?!

В эти сумасшедшие две недели Энн Краддл была, казалось, везде и потому – вот ведь парадокс, – мелькать у нее перед глазами представлялось совершенно невозможным. Однажды Пэт попробовала выпендриться – покинула отведенный ей на разминке квадрат и повернулась лицом к обалдевшим от такой наглости ребятам. А что, разве не Энн учила ее наблюдать за занятиями со стороны? Смотреть шире? Видеть глубже?

Но Энн Краддл было не до шуток: она не считала Уимблдонский турнир подходящим местом для подготовки преемницы. Мигом загнав Пэт на положенную позицию, она до конца турнира не перекинулась с ней и словом. Даже после того, как упомянула ее имя в числе подавальщиков, выбранных на юниорский финал.

Удивительно, но выходя на корт, Пэт совершенно не волновалась. Она не вздрогнула от взрыва оваций в момент выхода финалисток из-под трибун. Ее не слепили фотовспышки и не смущали прицелы видеокамер. Она даже не узнала Габриелу Сабатини, приглашенную легенду тенниса, которой предстояло вручать приз победительнице.

Как и было расписано еще в Мертоне, Пэт заняла место в углу, справа от вышки центрального арбитра. Уже на разминке в нее трижды летели мячи и стало понятно, что отдыхать не придется. Впрочем, и задыхаться от усталости не пришлось, и это при всей волнительности момента.

Финал заранее анонсировался как исторический. Англичанка в финале – это серьезно. Тем более, для самых компетентных в мире болельщиков, успевших состариться за десятителетия без побед соотечественников. Виктории Грэм было лишь шестнадцать, но ее шанс на победу уже раструбили как национальное достижение, а обычно желчная «Сан» объявило ее «восходящей британской принцессой, которая в один прекрасный день превратится в королеву мирового тенниса».

На оптисистичном для местных болельщиков счете пять-три в первом сете закапало, но внезапно налетевшие тучки также быстро разлетелись, словно испугавшись, что за вмешательство в творимую на корте историю им закажут путь в воздушное пространство Британии. Девочек не успел согнать с корта, а раскрытые зонты можно было пересчитать по пальцам.

Во втором сете и вовсе все стало ясно, и при счете четыре-ноль трибуны уже не сдерживали эмоций, и невозможно было представить, что же начнется, когда мяч совершит последнее в матче официальное касание травяного покрытия.

Когда же все закончилось, а последним оказалось касание соперницы Виктории Грэм, румынской юниорки, удар ракеткой по мячу, который она вместо корта отправила прямиком на трибуну, победительница, как подкошенная, свалилась на траву в пяти шагах от Пэт. Отряхнувшись, Виктория Грэм затрусила к боковой трибуне, первый ряд которой примерно на четверть состоял из ее команды. Тренеры, родственники, визгливые подружки.

Девочку втащили на трибуну и несколько минут мяли ей спину, шею и ребра, словно дорабатывая за проспавшего весь матч массажиста.

– Виктория Грэм!, – прогремело над стадионом, и триумфаторша, прикрыв ладонью рот, выбежала в центр корта.

Там уже стояла Пэт, в считанных ярдах от финалисток, Габриелэ Сабатини и, как всегда, разодетых в строгие костюмы членов оргкомитета.

– О боже, – сказала Виктория Грэм, взял в руки микрофон.

Трибуны восторженно засвистели.

– Мама, – позвала она и на большом экране Пэт увидела слезы, стекающие по ее щекам. Даже аплодисменты с трибун звучали как счастливые рыдания.

– Я хочу поблагодарить, конечно, в первую очередь спонсоров и организаторов турнира. Мама, папа, спасибо вам и, конечно, моему тренеру Гари Голдмену, – обливаясь слезами, Грэм умудрялась не сбиваться с мысли. – И еще, – она провела по глазам руками и это стало сигналом того, что она берет себя в руки.

– Вот еще что, – сказала она и шмыгнула носом на весь стадион. – Боже, мне не верится!

Она прикрыла глаза ладонью, и Пэт почувствовала, что сама вот-вот расплачется, но она лишь стиснула зубы. Ей была неподвластна эта роскошь – вытирать слезы при всех, и она лишь сильнее прижала ладони к бедрам.

– Я хочу поблагодарить своего первого тренера, Пола Бернхема, он здесь, на трибуне.

Вздрогнув, Пэт тут же увидела Пола на огромном мониторе. Он улыбался, открыв рот, затем сорвал с себя кепку и помахал ею всему миру. Судя по тому, что победительница улыбалась и махала в ответ куда-то поверх их голов, Пол находился где-то наверху, за спиной Пэт, но и этого она не могла себе позволить: развернуться и послать ему воздушный поцелуй. Или хотя бы приветствие раскрытой пятерней.

– Спасибо за годы мучений, Пол, – сказала Виктория Грэм, и лавина смеха, сорвавшись одновременно со всех четырех трибун, накрыла корт.

Она вдруг пошла навстречу трибуне с Полом, и телевизионщики, переключившиеся было на победительницу, вновь показали его. Приложив ладонь с кепкой к груди, Пол дважды раскланился по сторонам и помахал победительнице, теперь уже обеими руками, поднятыми высоко над головой.

– Я хочу поблагодарить еще одного человека, – услышала Пэт, и поняла, что слышит два голоса Виктории Грэм.