Ртутный шар штурма жил своим внутренним смыслом, питался глубинным раскаленным ядром, из которого черпал энергию. Эта внеразумная энергия штурма складывалась из ярости мотострелка, холодной зоркости снайпера, ненависти горевшего в танке танкиста, бесстрашия взводного, поднявшего в атаку солдат. Она складывалась из отваги молодого чеченца, кинувшего на корму «бэтээра» гранату, из криков «Аллах акбар!», с которыми отряд смертников появился в русском тылу. Генерал знал предел своим командирским возможностям. Управляя боем, одновременно уповал на таинственную, витавшую над полем боя силу, именуемую Удачей Войны. Просил у этой грозной, полыхавшей страстью и ненавистью силы, чтобы она помогла войскам. Верил, что Бог Войны услышит русского генерала. Пошлет победу войскам, ведущим праведный бой за свой русский город Грозный.
К вечеру, когда солнце село в дымные развалины и город остывал, как огромный, спекшийся кусок шлака, ему сообщили, что у Музея искусств погиб сын начальника разведки, лейтенант Пушков. Эта потеря, одна из сотни дневных потерь, уколола его ноющей болью, и он устыдился, что в этом больном чувстве вместе с состраданием к полковнику присутствовали досада и опасение, – теперь начальник разведки выбит из строя, горе парализовало его ум и волю, и операция «Волчья яма» поставлена под угрозу. Он тут же забыл об этом, потому что из Москвы звонил начальник Генерального штаба. Требовал доложить обстановку, потери, уровень снабжения войск. Генерал обстоятельно, поглядывая в исчерканную карту, докладывал начальнику Генштаба. А когда окончил доклад и положил телефонную трубку, ему сообщили, что полковник Пушков просит его принять.
– Товарищ генерал, разрешите…
Полковник, появившийся на командном пункте, среди капроновых мешков с песком, маскировочных сеток, проложенных вдоль, стен проводов, выглядел черным, словно кожа его, как железнодорожная шпала, была пропитана креозотом. Глаза под костяными надбровными дугами казались провалившимися и огромными.
– Разрешите доложить. Противник по агентурной линии вышел на связь. Люди Басаева готовы обсудить мои предложения. Утром в районе одноэтажной застройки намечен контакт. Прошу разрешить пойти на контакт самому.
Генерал встал из-за фанерного, с выдвижными ножками, походного стола. Подошел к полковнику. Стиснул его за плечи, прижимая к груди.
– Анатолий Васильевич, родной, знаю твое горе… Слов нет… Держись по-мужицки… Тебе еще к жене возвращаться… Для этого силы нужны непомерные… Поклонись от меня ей в ноги… Не уберегли мы твоего Валеру…
Он посмотрел в лицо полковника, страшась увидеть в нем бездонное горе. Лицо казалось каменным, непроницаемым, с грубыми жесткими линиями, нанесенными каменотесом. Только глаза, не успевшие окаменеть, сверкали из глубины черного, как булыжник, лица.
– Разрешите, товарищ командующий, осуществить контакт самому.
– Зачем?.. Оставайся с сыном… Тебе его везти до родного порога… Будет слез море… Здесь у тебя есть заместители. Они пойдут на контакт.
– Лучше меня никто не знает задачу. Все тонкости у меня. Только я сумею навязать Басаеву нужное нам решение. Легенда отработана. Я лично работал с агентурным источником.
– Анатолий Васильевич, риск велик. Они могут вам не поверить. Захватят, станут пытать. Они шашлыки из наших пленных готовят. Они до правды огнем и ножом доберутся. Вырежут ее вместе с печенью.
– Мне нужно идти на контакт. Кроме меня некому. Из меня они правду не вырежут.
Генерал смотрел на полковника, который казался каменным истуканом. У него нет жил, которые можно вытягивать. Нет внутренних органов, которые можно отбить. Нет крови, которую можно сливать в эмалированный таз. Есть только дрожащие черным кристаллическим блеском глаза, глядящие из глубины грубо отесанного камня.
Генерал был бессилен ему отказать. Понимал, что полковник должен пойти на задание, смертельно рискуя, чтобы в этом смертельном риске, готовя врагу отмщение, сберечь свой разум от непосильного горя. Сохраниться в эти первые, непосильные часы страданий, чтобы приготовить себя к еще большим, предстоящим страданиям.
– Хорошо, Анатолий Васильевич, идите… Мы будем отслеживать ваш контакт… Вернетесь, немедленно доложите… С Богом… – Генерал снова обнял его за плечи, отпуская. Смотрел, как колышется задетая полковником драная маскировочная сеть.
Начальник чеченской разведки Адам шел на связь с офицером российской армии. За деньги русский предатель предложил указать коридоры, свободные от минных полей. По этим безопасным проходам отряды Шамиля Басаева могли беспрепятственно выйти из города. По условиям встречи оба, без сопровождения и охраны, должны были сойтись поутру в районе одноэтажной застройки, на ничейной полосе, в жилище блаженного художника. Адам, подозревая вероломство русских, выпустил к месту предполагаемой встречи летучий отряд разведчиков, и те прочесали сады и развалины, заглянули во дворы и дома. Убедившись в отсутствии засад, не встретив ловушек спецназа, засели на близком удалении от кирпичного, со снесенной крышей, дома. Сквозь голые яблони, мерзлые виноградники просматривали морозную синеву с красной, освещенной солнцем стеной, готовые к скоротечному бою.
Адам, одетый в кожаную турецкую куртку, в каракулевую шапочку, краснобородый, ладный, шел, засунув руки в карманы. Похрустывая снегом, бодро и зорко оглядывая изгороди и ворота, редкие, от дома к дому, отпечатки следов, оставленных последними обитателями выморочного района.
Нашел разоренный дом художника. Сквозь растворенные ворота, пробитые минными осколками, проник во двор и увидел на снегу два стула, приготовленные заботливым хозяином. На одном сгорбленно, глядя себе под ноги, сидел человек в осеннем нетеплом пальто и потертой кожаной кепке. Адам издалека почувствовал в человеке необъяснимую тяжесть, словно тот был отлит из чугуна. Казалось, ветхий стул едва удерживает его вес. И это первое наблюдение неприятно задело Адама. У него было хорошее настроение. Накануне удалась его военная хитрость. Штурмовая группа русских поверила магнитофонной записи, как фазаны на манок, вошла в заминированное здание и вся погибла от взрыва фугасов. Радиоперехваты, которые он изучал всю ночь, показывали, что во время взрыва был убит сын высокопоставленного офицера штаба, за что Адам получил благодарность от скупого на похвалы Шамиля.
– Здравствуйте, – по-русски приветствовал человека Адам. – Как дела? – легкомысленно, усмехаясь, спросил он, усаживаясь на стул. – Не замерзли?
Человек медленно поднял на него глаза, и Адаму показалось, что веки, прикрывавшие серые, глубоко запавшие глаза человека, были отлиты из тяжелого металла и человек, чтобы их приподнять, напружинил бицепсы, мышцы живота и плеч.
– Ближе к делу, – сказал он. – Я подполковник Мартынов Виктор Федорович, замначальника инженерно-саперной службы группировки. У меня есть карты минных полей на стыке полков вдоль Сунжи. Могу показать бреши в кольце блокады, проходы в минных полях, места предполагаемого минирования. Есть участки, слабо прикрытые, с малой концентрацией огневых средств. В течение ближайших дней их предполагается закрыть минными полями. Пока есть время, возможен проход. Если это вам интересно, давайте разговаривать.
– А что, если не секрет, заставляет вас, товарищ подполковник, идти на это? – Адам, почитавший себя за тонкого психолога, всегда старался разглядеть в собеседнике неразличимое ядро, которое каждый был склонен скрывать, помещая его в разноцветное мерцание маскирующих ложных эмоций. Сидящий перед ним человек казался непроницаемым, как железная дверь, сшитая из металлических листов, с заклепками, примитивными засовами и замками. «Тюрьма», – усмехнулся Адам, стараясь заглянуть в смотровой глазок, чтобы узнать, кто содержится в камере, какой узник скрывается за железной склепанной дверью. – Нужда заставила или любовь к нам, чеченцам?
Полковник Пушков, облаченный в гражданское пальто, с тесной кожаной кепкой, чувствовал тонкие чуткие щупальца, которые тянутся к нему от чеченца. Стараются проникнуть в сознание, угадать, подсмотреть, подловить. Словно осторожный, пульсирующий осьминог со множеством мелких присосок обшаривал его душу. Пушков закрывался угрюмым железным занавесом, которым заслонял свои мысли и чувства, следя за тем, чтобы они не просочились в случайную щель. Горе, которое он испытывал, и было железным занавесом, отделявшим его от чеченца.
– Нужда заставляет, – глухо ответил он. – Скоро на пенсию, а ни квартиры нет, ни черта. Хоть как-то на этой проклятой войне заработать!
Адам испытал разочарование. Дверной глазок оказался замазанным, внутренность камеры оставалась невидимой. По краткому глухому ответу было невозможно понять, лжет человек, ловко скрывая свои эмоции, или он – туповатый русский мужик, утомленный войной и безденежьем, решивший продать секретную боевую информацию, как продали его самого, послав из общежития в необустроенном гарнизоне прямо сюда, в холодные палатки, под пули и минные взрывы, чтобы после, когда завершится эта нужная политикам бойня, снова вернуть его в общежитие, в гарнизонную тоску и безденежье.
