Ознакомительная версия.
— Мне уже не стать снова маленьким мальчиком, мам. Теперь все будет иначе.
Когда я уходил (первым делом мне надо было достать паспорт Лльва из ее сумочки в трейлере и уничтожить его, даже не открывая), она крикнула, чтобы я вернулся, но, похоже, была уверена, что зовет сына или мальчика, которого звала своим сыном. С ней все будет в порядке. Она справится. Уже через день или два будет всем говорить, что нашла утешение в своем искусстве, каким бы оно там ни было.
19
Воскресные колокола ликовали над всей столицей, но где-то поблизости, может быть, в еретической церквушке или в каком-то другом допустимом садке протестантства, одинокий колокол тянул и тянул похоронный звон. Прямо как специально для Лльва, где бы ни было его тело. Остаток ночи я провел в мансарде дома на улице Индовинелла, спал мертвым сном, не потревоженным ни Катериной, ни мисс Эммет, которые бодрствовали всю ночь среди своих упакованных сумок и чемоданов и, должно быть, уехали на такси вскоре после рассвета. Наверное, меня разбудил стук хлопнувшей входной двери. Я поднялся с постели и, после странно болезненного мочеиспускания, спустился в гостиную, где обнаружил записку, прижатую ключом, чтобы ее не сдуло свежим карибским ветром, веющим в окно: Отдать в агентство «Кунсуммату и сын» на Хэ-бис-роуд. И больше ничего.
Я не удивился, когда обнаружил, что тело Лльва исчезло из сарая. Я уже понял, что доктор Фонанта способен на многое, хотя его цели оставались для меня загадкой. Хотя какое-то разоблачение наверняка еще будет. А пока что, под радостный хаос колоколов, я перетащил произведения Сиба Легеру — во всяком случае, большую часть его произведений — в гостиную, более подходящее место, нежели сарай. С изумлением обнаружил, что он писал не только картины, стихи и прозу, но еще и музыку. Там была оркестровая партитура под названием «Блудная соната» с партиями для таких инструментов, как малайские барабаны чимбуру и тибетский носовой рожок. Тогда я еще не умел читать ноты (но потом научился читать их буквально с листа) и поэтому не мог судить о достоинствах произведения, хотя и не сомневался, что оно должно быть великим. Я не нашел ни единой скульптуры, хотя в некоторых коробках, слишком тяжелых, чтобы я мог их утащить, возможно, лежали какие-то статуэтки из камня или металла. Но пока я решил ограничиться только полотнами, пачками машинописного текста и записными книжками, которых и так было более чем достаточно.
И лишь потом, когда я уже сел читать избранные элегические гекзаметры за кружкой чая без сахара, меня сразила внезапная мысль, что ведь еще надо придумать, как переправить все это богатство в Америку. Денег у меня по-прежнему не было, но можно послать телеграмму с просьбой выделить мне небольшую сумму и плюс еще сколько-то на авиабилет. Однако опасность угона воздушного судна была в то время вполне реальной — вооруженные длинноволосые дядьки вдруг возникали среди добропорядочных авиапассажиров и требовали свернуть самолет с курса и лететь в совершенно другое место, в какую-нибудь Гавану. Цель этих угонов всегда оставалась неясной, но мне кажется, это была своеобразная форма протеста наподобие моего собственного «показательного выступления» с сексапильной Карлоттой. Нет, нет, нет, сейчас не надо об этом думать. Памятка на будущее: Спросить у Фонанты. Если мой отец погиб при крушении угнанного самолета, самолеты вообще не подходят для Сиба Легеру. Наверное, лучше всего отобрать самые интересные его работы и аккуратно перевезти их на «Загадке II», если эта сладкая парочка согласится. Я оторвался от чтения, чтобы по-быстрому сгонять в «А ну-ка, парни!» и посмотреть, нет ли там хотя бы пьяного Эспинуолла. Он был там, сидел перед почти полной бутылкой «Аззопарди», белого тростникового рома. Значит, пока можно не суетиться. Ну, скажем, до завтра. Он увидел меня и сказал:
— Этот мерзавец опять сбежал. Ну и пошел бы он на хрен. Выпей вот.
— Позже. Закажи еще бутылку.
— Мануэль! Мануэль! Мануэль!
Я ушел вполне довольный и как раз переходил через дорогу, когда к дому подъехал сверкающий монстр доктора Фонанты с Умберто за рулем. Умберто, кстати, упорно делал вид, что он меня не узнает. Доктор Фонанта в плаще и широкополой шляпе смотрелся весьма элегантно. Видимо, лысина предназначалась в основном для Манхэттена. Он вошел в дом на костылях, уселся в гостиной, сияя как медный таз, а потом сморщил нос при виде работ своего недосягаемого соперника по цеху изящной словесности.
— Ну и чё? — спросил я.
— «Ну и чё?» — это скорее в духе Лльва. Бедного парня изъяли из этого мира. Но он неудачно родился, совершенно ненужно и бесполезно, так что его и не жалко. Ночью Умберто вынес его в мешке, как у Верди. Верди. Вот эта музыка тут у вас — полная чушь. Нельзя ставить пять четвертей в такте, если размер — три четверти. Полный бред. Смотрите… партия фагота ушла к фа-диез ниже нотного стана. Так не бывает.
— А вы все-все знаете, да?
— Только не говорите мне о свободе художественного самовыражения. Фаготист не свободен брать это фа-диез. Разве что только мысленно, мысленно, мысленно. Берклианство, гонзианство, сплошная нелепость.
— Вы хорошо знали Гонзи, да?
— Он искал у меня философского наставления, он, философ. Я сочинил небольшую загадку про его имя. Она почему-то внушила ему ощущение силы.
— А какую загадку вы сочинили бы про свое имя?
— Ее лучше спеть, — улыбнулся он и пролялякал четыре ноты с интервалами, которые я с тех пор научился называть большой терцией, целым тоном и квартой. Потом добавил: — Последнюю букву имени невозможно сфинксифицировать, так что пусть это будет пауза в музыкальной нотации Тюдора, которая обозначается буквой R.
— А кем вы приходитесь мне, если вообще кем-то приходитесь?
— Дедом.
Я таращился на него пять секунд, вполне достаточно, чтобы спеть FABE и выдержать паузу[32], и едва сдуру не ляпнул бравурное: «С чьей стороны, матери или отца?» Вместо этого я сделал вид, что это для меня вовсе не новость, и сказал:
— А есть у меня еще родственники, кроме вас и сестры?
— Был еще совершенно ненужный и явно излишний брат-близнец. Но теперь, думаю, ты можешь быть вполне уверен, что я, ты и твоя сестра — это все, что осталось от некогда многочисленного и процветающего семейства.
Кое-что оставалось еще непонятным. Я достал из кармана измятый снимок Карлотты и показал ему. Он хмуро прищурился.
— Вы уверены, что это не моя мать? — спросил я.
— Совершенно уверен. Вчера вечером ты уловил слово тукань, да? Я сам узнал это слово от очаровательной хозяйки отеля «Батавия». Надо признать, удивительное совпадение.
— Совпадение? В самом деле?
— Без совпадений вообще ничего толком не сделаешь. Настоящая фамилия этой пишущей дамы, если я правильно помню, Селенидерос, как-то не очень подходит для фамилии популярной писательницы. Она попробовала «Тукан», но это уж явно слишком орнитологично. А в «Тукань» есть такой пряный восточный оттенок. Если тебе интересно, откуда я все это знаю…
— Да нет, не особенно.
— Я поручил мистеру Лёве в Нью-Йорке поискать для меня информацию. Регистрационная книга гостиницы «Лорд Камберленд» в Риверхеде, штат Массачусетс, подшивки старых газет, ну, все, что делается обычно. Я, видишь ли, беспокоился. Приближался какой-то великий момент.
— А эта женщина-птица, она как-то связана с Адерин?
— Похоже, мысли о взаимосвязях тебя прямо одолевают, да? Удивительно для человека, который так восхищается всей этой бессвязной дребеденью, плесневеющей теперь здесь. Нет, совершенно никак не связана.
— Что вы знаете про мальтийский язык?
— Вот уж точно: с пятого на десятое. Ничего, кроме того, что это северный арабский диалект, заимствовавший много слов из итальянского, и что письменность он получил чуть более века назад.
Значит, я дал неверный ответ. Приемлемый, но неверный. Насчет этой елизаветинской пьесы, золотой номинально. То есть золото было в самом названии? Может быть, что-то утерянное: «Царь Мидас и его золотое касание», «Не девица, а золото» (хотя мне смутно помнилось, что она была позже 1596 года), «Все золотишко для добрых господ», «Возвращение золотого века, или Триумф Глорианы», «Золотой пальчик и Серебряная шкурка». В общем, об этом можно уже не думать.
Я спросил:
— А зачем этот французский акцент, если вы явно воспитаны в англосаксонской традиции?
— В англосаксонской традиции?
— Печеная свинина и яблочный соус. Совмещение сладкого и острого. Совершенно не по-французски.
— Умно. Мне всегда импонировал галльский подход к жизни. Прекрасная традиция свободы и равенства. А братство, оно не имеет такого большого значения, верно? В Америке, при рассмотрении вопросов, требующих рассмотрения, мой французский акцент мне всегда помогал. Плюс к тому, это символ рационалистических, гуманистических и революционных принципов, ныне по большей части, увы, утраченных. Но твое замечание об англо-саксонской традиции пришлось весьма кстати. Я изучал язык. Я знаю значение имени Сиб Легеру.
Ознакомительная версия.
