Ознакомительная версия.
– Ой, ноги жжет! – Розка вырывалась, шатаясь на своих каблучищах. – Пусти. Пусти! Мне надо с ним бежать!
Вася коротко ударил ее под ложечку, чувствуя, как поддается под пальцами нежный детский жирок и мягкие косточки. Она задохнулась и замолчала. Он вскинул ее на плечо и потащил, она слабо била его кулачками по спине, проклятая сумка раскачивалась, мешая видеть, а еще он чувствовал страшный жар. Жар поднимался от ступней и заливал все тело, и это почему-то было хорошо и правильно.
Романюк, жесткий и страшный, выдвинулся из тьмы, схватил его за рукав и втащил в круг, вместе с Розкой на плече. И тут же жар отпустил, осталась только режущая боль в ногах, нестерпимо хотелось стащить кеды и сунуть ступни в холодную воду. Но здесь не было холодной воды, только вода Елена, которая давно впиталась в землю.
Вася отпустил Розку, она упала и осталась лежать, слабо всхлипывая и колотя кулачками по земле, а вплотную к черте, отделяющей их от остального мира, подступало, клубилось темное облако, время от времени собираясь в нечто, отдаленно напоминающее фигуру то ли человека, то ли медведя или уж и вовсе чудно€го зверя, и горели в самом сердце мрака бледные молочные глаза.
– Иди, – сказал мальфар ласково, словно говорил с упрямой скотинкой, – иди сюда… поди сюда, кому говорю…
С той стороны круга существо тронуло подошвой мостик из палочки.
– Ну же… – уговаривал Романюк.
Он стоял по ту сторону игрушечного мостика и протягивал руки, и тот, другой, протянул к нему огромные темные лапы с человеческими нежными пальцами, и руки их соединились над водой Еленой, давно ушедшей в землю.
– Стефан Михайлович, – крикнул Вася, но тот не обернулся.
Тьма клубилась вокруг него, обнимала его со всех сторон, внутри темного облака светилась молочным светом бледная человеческая фигура, зверь и человек одновременно, он стоял на задних лапах, потом опустился на все четыре и ушел вверх. По верхушкам деревьев прошел глухой шум, порыв холодного ветра разорвал облака, и в прорехах сияли чистые белые звезды.
Вася сидел внутри круга, рядом с Розкой, которая дрожала и всхлипывала, свернувшись в комочек, но больше ничего не было, и только подальше, у стадиона, коротко и печально закричали солдатики от страха, и тоски, и ночной печали.
– Стефан Михайлович! – еще раз крикнул Вася просто так, на всякий случай.
Потом подхватил Розку, попытался накинуть ей на плечи свою штормовку, но она ударила его по руке, молча вырвалась и побежала прочь, подвернула ногу, упала, но продолжала упрямо, с ненавистью отталкивать его, тогда он поднял ее и понес по бульвару, в подъезд, в лифт на пятый этаж, поставил около квартиры, положил ей пальцы на звонок и торопливо, не оборачиваясь, пошел прочь вниз по темной лестнице.
Бульвар был пуст, и улица, на которую он свернул, была пуста, и небо было пусто, только летели по нему обрывки облаков и смутные тени. Вася поднял голову – призрачные трубы трубили над размытыми глинистыми обрывами, над морем, дикая охота летела над желтыми кронами, далеко-далеко, в сторону Дуная, в плавни, где русалки, смеясь, ловят в ладошки серебряный свет далекой звезды. Наступила настоящая осень, а за ней придет настоящая зима, голая и пустая, и все вокруг умрет, и проснется снова, и только люди уйдут и не вернутся, потому что так оно заведено и никто сильный не может этому помешать…
Вася доковылял до общежития, не раздеваясь, рухнул на койку и провалился в сон без сновидений.
* * *
– Ты это куда собираешься?
Петрищенко затолкала в чемодан теплый свитер, подумала и достала из шкафа старые черные брюки. Немного тесноваты, но ничего, сойдет. Еще она положила в чемодан махровый халат, нижнее белье, пояс с резинками и всякие другие мелочи, которые обычно таскают за собой женщины.
– В отпуск. За свой счет. Или увольняюсь. Устроюсь в поликлинику терапевтом. В районку. Все спокойней.
– Ты когда последний раз больного осматривала? – поинтересовалась Лялька.
– А им все равно. Врачей не хватает.
– Врачей, а не чиновников. – Лялька сегодня проявляла поразительное здравомыслие. – Тебе больных не жалко?
– Жалко. Но себя больше. Я поседела на этой работе, а могла бы спокойно…
– Поседеть в поликлинике? Так все-таки, куда ты собралась?
– На полонину. Я же говорила. Съезжу на недельку. Ну, на две.
– Мама, – терпеливо сказала Лялька, – ты сошла с ума.
– Насчет бабушки не волнуйся, я договорилась с Генриеттой. Она поживет тут.
– Вот спасибо.
– Ну, тебе же лучше. Сиди у своего Вовы хоть до ночи. Хоть всю ночь. Пожалуйста, кто мешает? Взрослая девка. Делай что хочешь.
– Точно с ума сошла, – сказала Лялька, – сегодня все с ума посходили. Спорим, у тебя роман?
– Тебя не касается. Может у меня быть своя собственная жизнь? У тебя есть своя жизнь? Вот и отцепись.
– Сколько лет мне и сколько тебе?
– А вот это уже оскорбление.
Петрищенко поджала губы и захлопнула чемодан, надавив на него коленом.
– Ладно, – сказала она, – я пошла. Ты уж тут как-нибудь без меня. А завтра Генриетта придет. Если денег будет просить, не давай. Я ей заплатила вперед.
– Мне оставь хоть что-то, – жалобно сказала Лялька. Она вдруг сделалась какой-то тихой и маленькой, словно ее обманули.
– Проживешь как-нибудь. На стипендию, – зловеще сказала Петрищенко.
– Но это же копейки…
– Твои проблемы. Да, и не забудь заплатить за квартиру.
Зазвонил телефон, и Лялька бросилась к нему, но Петрищенко остановила ее.
– Это меня, – она подошла к телефону по-прежнему без улыбки, но с выражением лица человека, уверенного, что все наконец-то делается хорошо и правильно.
Свет в квартире вдруг мигнул, стал совсем тусклым, так что в лампочке стала видна извитая рубиновая нить, потом опять разгорелся ярче.
– Да, – сказала она. – Да… Ах это ты, Лева? Что? Что ты сказал? Хорошо, я сейчас выйду.
* * *
Какие-то лбы на крыльце курили и гоготали, Лева жался к стенке, маленький и растерянный, почему-то с портфелем, прижатым к груди. Она вдруг заметила, что он очень похож на Ляльку.
– Да, Лева, – сказала она устало.
Ну что ему от меня нужно, в самом деле? Почему именно сейчас?
– Ледочка, – сказал Лева и всхлипнул.
– Лева, – Петрищенко испугалась, – Лева, ты что? Не надо, Лева…
Лев Семенович достал аккуратный, выглаженный платочек и утер нос и глаза.
– Что там у тебя? – спросила Петрищенко, кивая на портфель. Ей вовсе не интересно было знать о содержимом портфеля, просто хотелось, чтобы Лева отвлекся.
– Дис-сертация, – сказал Лева и опять заплакал. Он плакал и трясся, сползая по грязной стенке, и Петрищенко стало совсем страшно.
– Ну что ты, – сказала она и, как маленького, погладила его по голове, – что ты! Ну, перестань.
– Герегу переводят во Владивосток, – сказал Лева, всхлипывая. Платок он так и держал в руке, комкая его и утирая им слезы.
– Ну так… хорошо? – неуверенно сказала Петрищенко. – Ты же этого хотел?
– Я не этого хотел, – сказал Лева и вцепился ей в рукав, – я не этого хотел. Это все она, она… Зачем, Лена, ах, зачем?
– Что зачем? – спросила Петрищенко тихо.
Подростки прекратили гоготать и смотрели на них, вполголоса переговариваясь сквозь зубы, потом, как по команде, повернулись и пошли прочь. Они остались вдвоем, тускло светила лампочка над крыльцом, забранная защитной решеткой.
– Панаев, – ты же знаешь, он дружил с Панаевым.
– Да, – механически ответила Петрищенко, – все знают. Они семьями дружат. Поэтому на Герегу управы и не было.
– Панаев, – повторил Лева жалобно.
– Его сняли? – удивилась Петрищенко. – Панаева сняли? Да быть не может!
– Нет-нет. – Лева мелко затряс головой, словно раздражаясь на ее, Петрищенко, непонимание.
– Да что же случилось?
Лев Семенович набрал побольше воздуха, и видно было, что рассказывать ему непосильно.
– У Гереги… диссертант в области… Защитился. Банкет. Ну, в селе свой дом, каменный, знаешь, такой диссертант, виноградник, барана зарезал… Банкет, понимаешь, Ледочка?
– Понимаю. Продолжай.
– Они богатые, в области. Свой дом, виноградник.
– Я слушаю, Лева.
– И… У Гереги машины никогда не было, своей, потому что тогда нельзя пить, понимаешь, Ледочка? А тут вино домашнее, и… целый подвал вина, у этого, который в области.
– Лева, что случилось?
– Барана зарезал.
– Что случилось, я спрашиваю?
– Уговорил Панаева, возьми семью, на свежем воздухе, такой прием, такой прием, Герега и… Панаев с дочерью и зятем, и ребенок маленький, внук Панаева, значит, и с машиной…
– Они что, разбились?
– Они, – он глубоко вдохнул, – они остановились, Ледочка. На трассе, ну остановились, малыш… писать захотел, они остановились, и…
– Да? – тихо спросила Петрищенко.
– Малыш выскочил на трассу, машина его сшибла. Насмерть. Ледочка, просто проехала мимо и сшибла, такое движение, и дочка…
Ознакомительная версия.
