Под неловкие аплодисменты мы с мамой и Мэттом пулей бросаемся к бару.
Я иду в ванную умыться и добрых пять минут таращусь в зеркало на свою потную физиономию, пытаясь прочесть в собственных пустых глазах ответ, которого там нет.
— Сделай что-нибудь, — говорю я и чувствую, что сам себе противен.
Я прислоняюсь к стене, сползаю на пол, сажусь, зажмурившись и, опустив голову между колен, жду, пока комната перестанет кружиться.
Спустя несколько минут в поисках укрытия я прохожу через кухню в кабинет Джека и застаю там Тамару, которая сидит на столе, положив ногу на ногу, прихлебывает мартини и смотрит в окно на Центральный парк. Когда на нее падает свет из открытой двери, она испуганно поднимает глаза и успокаивается, увидев, что это всего лишь я.
— Привет, — говорит она.
— Привет.
— Как дела?
— По-моему, я перебрал, — признаюсь я, закрывая за собой дверь.
— Я знаю, почему я пью, — говорит она. — Потому что впервые за два года выбралась на люди и всех боюсь. А у тебя какой повод?
— Слышала тост Норма?
— Можешь не продолжать.
— Я собирался тебе звонить. Выяснилось, что у меня нет рака.
— Ты получил результаты биопсии?
— Ага. Забавная история…
Но я не успеваю ничего рассказать: Тамара так порывисто и крепко меня обнимает, что у меня перехватывает дыхание.
— Я знала, что все будет хорошо, — шепчет она, прижимаясь к моей шее мокрой от слез щекой.
Как-то в летнем лагере мы после отбоя забрались с Бет Уоллен в лодочный сарай, чтобы пообниматься в тишине и темноте деревенской ночи, и шепотом болтали обо всем, что тогда казалось нам важным. Лагерь спал, но факт того, что мы встречаемся тайком, и явный риск быть обнаруженными лишь подстегивали наше желание. При виде Тамары в темном кабинете я испытал похожие чувства. Я обнимаю ее, касаясь губами ее волос, и не хочу отпускать. Спустя некоторое время она отстраняется и прижимается лбом к моему лбу.
— Прости, — всхлипывает она, — что-то я разволновалась.
Я беру ее голову в ладони и большими пальцами нежно вытираю ее слезы, чувствуя, что у самого глаза на мокром месте, а Тамара точно так же вытирает мои. Некоторое время мы стоим в темноте, гладя друг друга по щекам, — замкнутая цепь печальной ласки.
— Что ты здесь делаешь? — наконец спрашиваю я.
— Думаю.
— О чем?
— Обо всем, о чем мы никогда не говорили.
— О чем же это?
Даже в темноте я замечаю раздражение, с которым Тамара смотрит на меня. Она отходит на шаг и прислоняется к столу. Я подхожу и сажусь рядом с ней.
— Я понял, о чем ты, — признаюсь я.
Она бросает на меня беглый взгляд поверх бокала с мартини.
— Думаю, ты не очень удивишься, если я скажу, что не хотела сюда идти.
— Могу себе представить.
Она кивает.
— Но ты мне дороже всех на свете, я тебя люблю, и что бы между нами ни происходило, все равно эти два года ты был моей единственной поддержкой, поэтому я просто не могла не прийти. Ты спас мне жизнь. Правда, Зак. Не знаю, что бы я без тебя делала. И я хочу, чтобы ты знал: что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя за это.
Я наклоняюсь и целую ее в щеку.
— Спасибо, — благодарю я. — Для меня это очень важно.
— И раз уж я все-таки нашла в себе силы прийти, — с глубоким вздохом говорит Тамара, — то должна сказать: тебе не стоит жениться на Хоуп.
— Что?
Тамара отворачивается.
— Если бы ты только знал, до чего мне трудно было это произнести, то не заставлял бы повторять.
— Прости, — говорю я. — Я лишь хотел спросить, почему ты так думаешь.
Она поворачивается и, нахмурясь, бросает на меня неуверенный взгляд.
— Я несколько месяцев не могла решить, стоит ли тебе об этом говорить. Никогда не знаешь, что нужно сказать, а что нет, а я ведь желаю тебе добра. И если ты считаешь, что я не права, то не обращай внимания на мои слова, но только не злись на меня, ладно? Потому что я этого просто не вынесу.
Я накрываю ее ладонь своею, и непонятно, чья рука дрожит — моя или Тамарина.
— Ни за что на свете, — обещаю я.
— Хорошо, — продолжает она. — Дело вот в чем. Мне кажется, ты ее не любишь. В противном случае ты бы так не сомневался. Держался бы увереннее, радовался жизни. И не обнимал бы меня так, и не говорил того, что говоришь. Не стал бы целовать меня, как позавчера. Я не утверждаю, что ты в меня влюбился. Я лишь хочу сказать, что, каково бы ни было твое чувство ко мне, то, о котором мы оба боимся говорить, едва ли бы оно возникло, будь ты по уши влюблен в Хоуп. А если это так, если ты не влюблен в нее по уши, тебе не стоит на ней жениться.
Я медленно киваю, в груди у меня все дрожит мелкой дрожью от нервного возбуждения. На это признание можно ответить по-разному, причем честно, не углубляясь в тернистые дебри моих чувств к Тамаре. Но вокруг темно, я напился на собственной помолвке, а Тамарина прямота так на меня подействовала, такая сила кроется в ее словах, что, если я тоже буду откровенен, кто знает, какие космические силы вырвутся наружу?
— Как ты думаешь, что между нами происходит?
— Дело не в этом, — отвечает она, убирая ладонь из-под моей. — Сейчас речь не обо мне. Мы говорим о том, стоит ли тебе жениться на Хоуп.
— Это понятно, — настаиваю я. — Но раз уж мы заговорили об этом, давай начистоту. Мне нужно знать, какие чувства ты испытываешь ко мне. Неужели только дружеские?
— Нет уж, Зак, — Тамара слезает со стола и отходит от меня. — Не надо меня в это впутывать. Я не собираюсь брать на себя ответственность за твои решения. Мне и своих проблем хватает. К тому же ты мне слишком дорог, чтобы я могла себе доверять. Либо ты чувствуешь, что хочешь быть с Хоуп, либо нет. Я тут ни при чем.
— Еще как при чем, — грустно признаюсь я. — Потому что я тебя люблю, постоянно думаю о тебе, и ты даже не представляешь, до чего мне больно. Когда я позавчера поцеловал тебя, мне стоило больших усилий остановиться. И когда ты рядом, я всегда чувствую то же самое. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не показать, как на самом деле к тебе отношусь.
— Перестань, — перебивает она, и в ее голосе слышатся еще невидимые мне слезы. — Прекрати. Ты не должен мне этого говорить.
— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотел. Я собирался жениться и наслаждаться семейным счастьем. Но рядом с тобой я понимаю, что не смогу быть счастлив с другой. Я знаю, это неправильно, и ты не можешь ответить на мои чувства, а я не имею права тебя любить, но, тем не менее, это правда.
Тамара смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и по ее щекам струятся слезы.
— Зря я все это начала, — произносит она. — Это моя ошибка.
Она берет бокал и направляется к двери.
— Подожди, — окликаю я. — Не уходи. Пожалуйста. Мы наконец-то нашли в себе силы поговорить об этом.
На пороге она оборачивается.
— Я должна уйти. Неужели ты этого не понимаешь? Тебе нужно самому все решить, я не имею права влиять на твой выбор.
— Останься, — умоляю я и шагаю к ней в темноте. — Хотя бы на минутку. — Я подхожу к двери и кладу руки Тамаре на плечи. — Пожалуйста, не бросай меня здесь.
Тамара накрывает мои ладони своими. Вокруг темно, хоть глаз выколи, но мы почему-то видим лица друг друга, стоим, глядя друг другу в глаза, и дрожим, как провода под током.
— Один раз, — наконец произносит Тамара, и когда наши губы соприкасаются, она приоткрывает рот, пропуская мой язык, и приникает ко мне так, словно мое тело было отлито специально под ее форму, а ее пальцы, точно корни, обвивают мою голову. Она прижимается ко мне крепче; наши языки с жадным отчаянием исследуют и ласкают друг друга.
— Я тебя люблю, — выдыхаю я, не отрываясь от ее губ.
— Я знаю, — шепчет она.
— Нет, я имею в виду, по-настоящему.
Она кивает.
— Я знаю.
Мы снова целуемся, неистово и безрассудно. Ладонь Тамары скользнула под мою рубашку, пальцы порывисто ласкают мою грудь, а я задрал ей платье до пояса и глажу ее горячую спину. Виагра подействовала, но Тамара не отстраняется, а с глухим стоном прижимается ко мне и обвивает ногами мои бедра, ее язык на моих губах точно леденец.
Вот так оно и бывает. Целуешься в темноте с женщиной, о которой мечтал черт знает сколько, и все происходит в точности так, как ты и думал, вкус ее губ таков, каким ты его представлял по прошлым мимолетным контактам. То ли восторг открытия, то ли бесконечное облегчение оттого, что наконец-то вырвался на волю горячий поток чувств и желаний, которые копились в тебе так долго, то ли выпивка и виагра по-прежнему бушуют в твоей крови, точно демоны-близнецы, но ты впервые на собственной памяти не боишься последствий, не думаешь о неизбежных трудностях, а просто наслаждаешься, с головой погрузившись в это прекрасное, пронзительное мгновение, где больше ничего не существует. Поэтому неудивительно, что ты не слышишь, как открывается дверь, не догадываешься, что вошел твой будущий тесть, и не сразу приходишь в себя, когда зажигается свет. Ведь твои глаза закрыты, вселенная сжалась до сладкого омута ваших слитых в поцелуе губ, и ты не чувствуешь ничего, кроме ее влажного, приоткрытого рта. А когда наконец ты приходишь в себя, щурясь от света, режущего глаза, и поправляешь смятую рубашку, уже поздно: на тебя накидывается отец невесты.
