Ознакомительная версия.
"Вы что, ведущая, не видите, как плохо живут пенсио?неры (военные, молодежь, беременные, дошкольники, девственные, неграждане, настоящие рабочие, медсес?тры, подлинные ветераны, которые с идеалами, которые без идеалов, христиане, мусульмане, сельчане, горожане, мерт?вые на кладбищах, эмбрионы во чревах и в пробирках и так далее...)? Вы на чью мельницу воду льете? Какие такие радости?"
Стоп, думаю я. Попала. Отвечаю в эфире: "Да я про любовь с вами поговорить хочу! В том числе к Родине!"
"Какая любовь?! - кричат те же самые слушатели, некогда восторженные, очень любящие передачи и статьи про патриотизм. - Денег не платят, а вы про что?!"
В этот момент ангел с видеокамерой, я полагаю, должен был приостановиться на моем лице, чтобы зафиксировать "особое выражение". Человек, которого внезапно побьет карманник, только что сперевший у него кошелек, удивится: отчего карманник не убежал с добычей, а драться полез? А воришка, оказывается, оттого подрался, что не носи с собой денег в кошельке, не вводи в искушение!..
С тех пор как у русского патриотизма появились платные адепты нового призыва, я перестала быть "самой популярной ведущей радиостанции" и перекочевала в "самые непонятные, аполитичные, и вообще все это подозрительно...". Один слушатель даже сказал мне: "Вас ангажировали попы..."
Мама родная! - однажды захотелось крикнуть мне, когда внутри пятидесятиминутной передачи о цыганском пении шесть из десяти слушательских звонков протранслировали следующее: "А скажите, уважаемый гость и вы, как вас там, ведущая, чем цыгане от евреев отличаются?"
На март 1998 года ситуация дошла до полного идиотизма.
Если я скажу в прямом эфире: "Весенним днем, неподалеку от старинного парка, в березовой роще..." - в ответ недоуменное молчание и напряженное ожидание.
Если я скажу: "Весенним днем, неподалеку от старой шахты, в березовой роще..." - в ответ я немедленно услышу из обоих эфирных телефонов, ядовито, на всю страну, чтоб мне стыдно стало: "Такие, как вы, страну и развалили! Мало вас... это самое... Шахтерам и другим хорошим людям денег не платят, а вы про березки, про весну какую-то!.." Обещали приехать ко мне в "Останкино". Точнее, за мной - разобраться.
Вот так. Я не преувеличиваю. Та часть населения, которая ни на йоту не "перестроилась", которая не поступилась ни единым своим клише, оказалась именно в таком душевном состоянии. (Хотела написать - "в таком интеллектуальном", но воздержалась.) Очень крепко любит Родину эта часть населения. Но деньги и свою гордыню, свое год от года раздувающееся мученическое Я - гораздо больше. Страна обманутых вкладчиков - в широчайшем смысле слова. Мы дали - а нам? Каяться собираются единицы. Они-то в эфир не звонят, поскольку заняты духовной работой. Они уже начали смутно подозревать, что есть на нас на всех какой-то общий грех, только еще не решили - какой... Да, правительство каждый день долж?но благодарить недовольных за все те антрацитово-черные эманации гнева и ненависти, что выделяются такой огромной страной в таком изобилии. За то, что память о героическом прошлом навевает недовольным мысль об обязательно светлом будущем. Ведь пока люди в унынии иль в ярости, они наиболее управляемы. А раздобревшие официальные патриоты, не успевшие поменять лексикон, только и научились что руки в брюки на богатый манер засовывать. В упор не видят, что не "экономиче?ские реформы" скомпрометированы, а любовь к Родине.
История - субъективна по определению. Самое демагогическое, что довелось мне услышать из уст знатоков и любителей истории, это сверкающий всеми гранями лжи тезис: "Надо знать свое прошлое, чтобы учиться на нем и смотреть в будущее..." Неправда это. Лукавство. Опиум для народа. Я поняла это только теперь, прозаведовав отделом истории всероссий?ской радиостанции, у живого микрофона, несколько лет. Пока история льстит вашему подсознанию, вы ее просто обожаете...
...Ангел с видеокамерой вовсю развлекается, он бесплотен и не вмешивается. Но думает обо мне примерно следующее: "Задыхаешься, журналюга, от собственных результатов? Тебе пишут письма с рецептами срочного спасения мира? Тебе не нравятся хриплые, надтреснутые, зажатые голоса тех слушателей радио, которые быст?рее всех дозваниваются в прямой эфир и обещают до?браться до тебя? Очень интересно. А что еще тебе не нравится? Ощущение, что стоишь над обрывом? Пропастью пахнет? Бездна открывается? Распишись и получи". И я с ним уже не спорю, хотя бы потому что самое длинное и самое первое на свете интервью ныне главного коммуниста - сорок машинописных страниц! - написано лично мной и опубликовано в газете еще летом 1992 года. Мне тогда, видите ли, были художественно интересны образы восходящих политических звезд...
Православному человеку ходить в храм естественно. Но во сколько миллионов раз должно обостряться внимание, если в такие минуты оказываешься в храме по подсказке, когда будто за руку приводят, понимая тебя насквозь...
Так вот, появилась в трех метрах от моего места маленькая девочка в белом платочке. Дитя лет трех. Ее мама молилась и как бы не обращала внимания на ребенка. Девочка чистила подсвечники. Поначалу я тоже не обратила внимания на ее занятие, поскольку дитя вело себя так тихо, ровно, скромно, все ей было так привычно, что никому из взрослых не пришло бы в голову обеспокоиться ее передвижениями по храму.
Девочка вынула из-под плоскости канунника металличе?ский прутик, прошлась его острием по всем пустым подсвечникам, после чего большой пушистой кистью смела остатки воска в ладошку и отнесла в специальный ящик поодаль. В тот час на кануннике горели только три свечи за упокой, в остальных подсвечниках не было. В храме шло богослужение, крошечное дитя по-своему проводило это время, никому не мешая и вообще не стремясь быть заметной.
Примерно через полчаса я опять внезапно увидела эту картину: девочка продолжала сосредоточенно чистить большой канунник, тщательно обходя, оберегая три все еще горевшие за упокой свечи. Ее собственное, детское служение было так серьезно и хозяйственно - наверное, так смиренно сажают цветы на могилах давно почивших родственников, - мне трудно передать это ощущение. Чья-то земная жизнь закончилась, чья-то закончится, на кануннике очень много подсвечников. Но когда на ваших глазах их чистит от воска, готовя ко встрече с новыми свечками, такое вот милое несмышленое дитя, по-своему ратующее за чистоту и порядок, - в такие мгновения даже самое смятенное сердце, самая мятущаяся душа должна, обязана что-то понять. Все там будем - но вот с какой совестью...
Вы понимаете?..
(Конец Приложения 5)
Приложение 6
Григорий
Григорий всегда жил один. У него не было ни жены, ни любовницы. Только старая бодренькая матушка, с коей он давно разъехался обычным разменом, и вот остался он наедине со своими скульптурами, формами, фотографиями, картинами, фантазиями, деревянной мебелью собственноручной работы, вечной пылью на подоконниках и вычурными домашними цветами. Он никогда и никому не казался странным, поскольку в обществе появлялся чистым, удобно одетым, говорил немного, но мило. Все охали, ахали, даже плакали, когда видели его художества, справедливо признавали гениальным, покупали охотно, а если зрительница оказывалась целительницей от какой-нибудь редкой конфессии, она немедленно предлагала ему бесплатные сеансы тотального очищения.
Единственное, что он позволял себе во внешности, были длинные твердые квадратные ногти. Довольно-таки страшные.
Григорий пользовался метрополитеном без смущения. Машина? Возможно, однако вряд ли. Или когда-нибудь. Словом, и метро - это неплохо. Хотя по уровню снобизма он должен был ездить на линкольне.
Мы познакомились с ним в конце ХХ века, что симп?томатично. Жить в конце века очень трудно, но некоторым везет: собираются наконец свои люди, свои вещи, складывается котомка, с которой можно перебраться в следующий век. Ловкость требуется необыкновенная, как в турпоходе: чтобы все кружки-ложки были привязаны, одеяло скатано, кеды по ноге. Впрочем, корректно и сравнение с танковым марш-броском и с чем угодно другим трансформационным.
Мужчинам в таковые времена требуются очень точные женщины. И наоборот. И детям - родители. И наоборот. Ну, мне так кажется. Проверить и сравнить - раньше возможности не было, или я не помню. Такие времена последний раз были ровно тысячу лет назад в прямом арифметическом смысле слова. Я не знаю - как перетекало человечество в тысячный год, в одна тысяча первый...
Мне было очень трудно, но хвататься за любые соломинки не хотелось: если уж как встретишь год - так и проведешь, то что говорить о как встретишь век? Тем более о как встретишь тысячелетие?..
Теперь я знаю, как я встретила ночь с 31 декабря 2000-го на 1 января 2001-го. В пяти метрах от входа в отель - Адриатическое море. С балкона видны: слева - Хорватия, справа - Италия. Плавание в бассейне с булькающей морской водой. Смятение чувств в обстановке пятизвездочного отеля, с новыми часами на руке - позолота, сапфировый кристалл на рукояточке подкрутки стрелок. И на банкете, прямо под бой часов наступающего века, нарастающая тревога от чеканных слов случайного соседа справа, московского миллионера: "Я никогда не видел других людей, особенно женщин, обладающих такой степенью внутренней свободы, как вы, Алина..."
Ознакомительная версия.
