Коленки торчали из воды, как два песчаных островка. С отвращением затягиваясь затхлой сигаретой. Роза разглядывала зубчатую панораму шампуней и кондиционеров, которыми Джейн уставила бортик ванны, и Роза чувствовала, как внутри медленно, исподволь сгущается тьма: знакомое отчаяние готовилось захлестнуть ее, словно стихийное бедствие. И зачем только она пошла в это дурацкое место! Зачем затеяла этот никчемный разговор с Кэрол!
А вдруг Кэрол права? Вдруг она, Роза, и впрямь видит лишь материальную сторону происходящего? Не продиктован ли ее протест против миквы элементарным недостатком воображения? Неспособностью мыслить метафорически? Она постоянно обвиняла ортодоксов в том, что они чересчур буквально понимают Тору, но, может быть, это она страдает буквализмом. Поэзия — единственный предмет, по которому она никогда не преуспевала в школе. Даже когда она обрушивалась на стихотворение всей мощью своего интеллекта, оно упорно отказывалось раскрыть ей свой смысл. Роза вспомнила, как школьный учитель литературы бросил ей однажды в раздражении: «Ты хочешь извлечь идею из стиха, как орешек из скорлупы, и посмотреть, „доброкачественная“ она или нет. Но если бы поэт хотел сказать только то, что можно выразить одним предложением, он не стал бы писать стихи, он написал бы слоган». Возможно, вера сродни поэзии. Она также требует щепетильности и тонкости восприятия, которой Роза пока не достигла.
Она оглядела себя. Волосы на белых, как у привидения, икрах извивались в воде, точно морские водоросли. Ногти на ногах давно не стрижены. Что там говорила Кэрол? Что Роза не в ладах со своей сексуальностью? Напыщенная дура! По сути, она обозвала Розу фригидной. А почему, спрашивается? Лишь потому, что Роза не соответствует ее жеманным, старозаветным представлениям о женственности? Или потому, что Роза не обрадовалась представившемуся шансу позволить миссис Левин раз в месяц ковыряться в ее лобковых волосах? Она перегнулась через край ванны, чтобы потушить сигарету. Нет, Кэрол определенно чокнутая. И вся эта болтовня о действии и его духовном содержании — полная чушь, дешевый трюк с целью оправдать скотское отношение к женщине. Роза порывисто, сердито выпрямилась, взбаламутив воду. Если подумать, это хорошо, что она побывала в микве, — отныне она перестанет попусту тратить время, силясь доказать недоказуемое.
На фиг Кэрол. На фиг их всех. Пусть живут, пресмыкаясь перед своим небесным начальником, которого они сами же и выдумали. Она, Роза, обойдется без него.
Глава 7
«Таня жаждет отправить его в какой-то „скит“ в Аризоне…»
— Таня жаждет отправить его в какой-то «скит» в Аризоне. — Одри смахнула соринку с больничного одеяла Джоела. — Медитировать в пустыне и прочищать чакры за тыщу баксов в неделю. — Выгнув брови, она глянула на Джин и Карлу, сидевших по другую сторону кровати. — Представляете? Я сказала ей: «Прекрасно, но ты уверена, что можешь себе это позволить?» Она и заткнулась. — Одри усмехалась, припоминая, как ловко она поставила на место Таню.
— И все же, что ты собираешься делать? — спросила Джин.
Улыбка Одри померкла.
— Не знаю. А что я могу?
— Вообще-то, Джин, — сказала Карла, — в Квинсе действует очень хорошая амбулаторная программа, куда мы могли бы вписать Ленни. Маме я уже об этом говорила.
Склонив голову набок, Одри воззрилась на дочь:
— Чистая душа, она верит, что Ленни будет трижды в неделю мотаться в Квинс.
— Ты думала о принудительной дезинтоксикации?
— Помилосердствуй, Джин! Он уже раз двадцать проходил через это. И я не выдержу, если мне опять придется трындеть про то, как я бешено его люблю и забочусь о его здоровье. Лучше повеситься.
— А что говорит Роза? — поинтересовалась Джин.
— Пф-ф!.. Роза в своем репертуаре. Она требует, чтобы я его выгнала из дома и не пускала обратно, пока он не завяжет.
— Не такая уж плохая мысль, а? — задумчиво прокомментировала Джин.
Одри стиснула челюсти. Она ответила бы колкостью, не войди в палату медсестра.
— Добрый день! Как поживаете?
— Просто фантастически, — отозвалась Одри. — Что это?
— Мистеру Литвинову нужно прочистить трахею. А вы пока можете выйти на несколько минут.
Коротая время, женщины прохаживались по коридору. За распахнутыми дверьми палат им являлись картины чужих горестей: старик, сверкая огромной, как у слона, мошонкой, неуклюже забирался в постель; подросток в больших устаревших наушниках угрюмо смотрел мультики; больничный волонтер с чувством исполнял любовную песенку для молодой лежачей пациентки, аккомпанируя себе на электрооргане.
— Я вот о чем думаю, — сказала Джин. — На следующей неделе я еду в Бакс[42] и останусь там на весь август. Почему бы Ленни не поехать со мной?
— Вряд ли… — запротестовала Одри.
— Безусловно, это не окончательное решение проблемы, — добавила Джин. — Но Ленни не помешает убраться из города. А тебе неплохо бы передохнуть.
Одри скептически поморщилась. Ей не хотелось отпускать Ленни. И она никогда от него не уставала.
— Нет, так не пойдет. Вне дома Ленни сам не свой. Помнишь, как он ездил в Турцию?
— Но нужно же что-то делать, — не сдавалась Джин.
— По-моему, это хорошая идея, мама, — сказала Карла. — Особенно если в Баксе Ленни снова начнет посещать «Анонимных наркоманов».
Одри притворилась, будто не слышит.
— В деревне его замучают аллергии, — сказала она Джин. — Жалко парня.
— Ох, Одри…
— И он не захочет ехать, как пить дать. Не могу же я его заставить?
— Можешь. Скажи, что прекратишь снабжать его деньгами, если не поедет.
— Черт подери, Джин, — рассмеялась Одри, — у него был всего лишь небольшой срыв.
Джин не улыбнулась в ответ.
— Ты уже привыкла к его срывам и не воспринимаешь их всерьез. А зря. Если ничего не предпринять, он в итоге убьет себя.
— Кажется, ты чересчур увлеклась чтением «Ридерз Дайджест»…
— Правда в том, Одри, что, возможно, он убьет себя, что бы ты ни делала. Но если ничего не делать, то такой исход неминуем.
Снова чертыхнувшись, Одри в раздражении принялась щелкать застежкой на сумке.
— Джин права, — сказала Карла после паузы. — Я знаю, мама, как тяжело тебе будет, но это подлинное проявление любви…
— Ладно, ладно, — оборвала ее Одри. — Избавь меня от слюнявых пошлостей.
Они стояли посреди коридора, рядом с тележкой, на которую были свалены подносы с остатками ланча. От тележки исходил унылый столовский запах. Джин повернулась к Одри:
— Ты ведь не простишь себе, если не сделаешь все, что было в твоих силах…
— Ладно! — рявкнула Одри. — Я поговорю с ним.
В глубине души Одри надеялась, что Ленни удивит ее и захочет поехать в Бакс — он был парнем взбалмошным и любил потакать своим капризам. Но стоило Одри заикнуться о поездке, как приступ смеха, которым разразился Ленни, похоронил эту надежду.
— Мам, ты же знаешь, как я ненавижу все это. Провести месяц бок о бок с Джин — да я рехнусь!
— Она постарается не попадаться тебе на глаза.
— Ну, если бы она предоставила дом в полное мое распоряжение, я бы еще подумал.
— Там так красиво летом.
— Да там тоска зеленая. И потом, какая природа с моими аллергиями?
Когда Одри поняла, что ненавязчивая реклама Бакса не действует, она прибегла к иному тону: игриво заявила, что он мог бы поехать туда ради нее. Ленни ответил горестным взглядом.
— Спасибо, мама, — с обидой пробормотал он. — Я и не знал, что тебе так не терпится от меня избавиться.
В итоге, собравшись с духом, Одри предъявила сыну ультиматум, сформулированный Джин: если он не поедет, она лишит его довольствия. Ленни назвал ее жадной сукой и ушел, хлопнув дверью и пригрозив больше никогда не возвращаться. Вернулся он через три часа в слезах и раскаянии. Просил прощения за грубость. Он бы не стал хамить, но ему было ужасно больно, ему невыносима мысль, что его удаляют из дома. Мама ведь не отошлет его, правда?
— Лен, я должна. Я делаю это для тебя.
— Гадина! — Одри отшатнулась, когда он пинком перевернул стул и завизжал: — За что ты так со мной?!
— Ленни, детка…
— Не подходи ко мне! Ты, бессердечная старая п…да.
Так продолжалось четыре дня, до самого отъезда.
Каждое утро Ленни начиналось с того, что он уламывал мать и ластился, затем умолял и плакал, а под конец взрывался неистовой бранью, чтобы после передышки снова перейти к задабриваниям. В его присутствии Одри демонстрировала неколебимую решимость. Без него отчаянно рыдала. Джин звонила ежедневно, стараясь «поддержать ее морально». Карла взяла на себя предотъездные хлопоты: нашла адрес ближайшего к загородному дому Джин отделения «Анонимных наркоманов», поменяла номер на мобильнике брата, чтобы дилеры не смогли его достать, и прочее. Но никто, чувствовала Одри, не способен помочь ей по-настоящему. Ее жизнь медленно и систематически обчищали, вынося все то, что ей было особенно дорого. Джоел покинул ее — или почти покинул, — застряв в подземелье комы. Крепость ее брака — единственное, что можно было причислить к ее личным достижениям, — рухнула под напором хищницы Беренис. И вот теперь Ленни, ее малыш, уезжает из дома.
