Каждое утро Ленни начиналось с того, что он уламывал мать и ластился, затем умолял и плакал, а под конец взрывался неистовой бранью, чтобы после передышки снова перейти к задабриваниям. В его присутствии Одри демонстрировала неколебимую решимость. Без него отчаянно рыдала. Джин звонила ежедневно, стараясь «поддержать ее морально». Карла взяла на себя предотъездные хлопоты: нашла адрес ближайшего к загородному дому Джин отделения «Анонимных наркоманов», поменяла номер на мобильнике брата, чтобы дилеры не смогли его достать, и прочее. Но никто, чувствовала Одри, не способен помочь ей по-настоящему. Ее жизнь медленно и систематически обчищали, вынося все то, что ей было особенно дорого. Джоел покинул ее — или почти покинул, — застряв в подземелье комы. Крепость ее брака — единственное, что можно было причислить к ее личным достижениям, — рухнула под напором хищницы Беренис. И вот теперь Ленни, ее малыш, уезжает из дома.
В тот день, когда Джин увозила его, Карла, отпросившись с работы пораньше, явилась на Перри-стрит, дабы удостовериться, что все прошло гладко. Одри сидела на крыльце, спасаясь от сыновних стенаний.
— Все в порядке, мама? — с тревогой спросила Карла, поднимаясь по ступенькам. — Где Лен?
— Улетел в Рио, — хмуро ответила Одри и, дернув головой, указала на дом: — Там, где же еще?
Ленни лежал в гостиной свернувшись калачиком, лицом к спинке дивана.
— Как ты, Лен? — окликнула его Карла.
С дивана донесся приглушенный стон.
— Он неважно себя чувствует, — пояснила Одри. — Простудился.
— О боже. Ты принимаешь лекарства, Лен?
Ответа не последовало.
— Я давала ему «Дейквил», — сказала Одри. — Не знаю, как он поедет такой больной.
— Не волнуйся, мама, — улыбнулась Карла. — Джин за ним присмотрит.
— Не уверена. Дня не пройдет, как она заставит его стричь газон.
— Заварить тебе чаю?
Одри болезненно поежилась:
— Там уже кофе сварен.
Когда Карла исчезла на кухне, она подошла к дивану, опустилась на колени:
— Ты готов ехать, милый?
Ухо, которым Ленни прижимался к дивану, свернулось пополам, словно поделка оригами. Одри потянулась было, чтобы расправить ушную раковину, но передумала.
— Джин говорит, что погода в Баксе замечательная. Загоришь, поправишься.
Молчание Ленни длилось недолго.
— Пошла на хер.
Одри поднялась и вышла из комнаты. На кухне Карла поставила перед ней чашку кофе:
— Все будет хорошо, мама. В Баксе настроение у него сразу улучшится.
— Сомневаюсь. Он в ужасном состоянии. Эта ситуация наверняка напомнила ему раннее детство, когда биологические родители постоянно бросали его на чужих людей, прежде чем сгинуть окончательно. — Она села за стол, рассеянно оглядела кухню. — Останешься поужинать?
— Я бы с радостью, мама… — с искренним сожалением ответила Карла. — Но мы с Майком договорились поработать над заявлением на усыновление.
— А… Конечно.
— Но я могу позвонить ему и предупредить, что вернусь попозже.
— Глупости. Твои дела важнее. А мне тут есть чем заняться, уж поверь.
— Точно? — Карла села за стол рядом с матерью.
— Кончай приставать, Карла… Ну, — словно нехотя спросила Одри, — и как продвигается усыновление?
— Отлично, — бодро ответила Карла. — Разумеется, это процедура не быстрая…
— Кого вы берете, мальчика или девочку?
— Пока не знаем. Мы же только начали, и пол ребенка еще не обсуждали…
— Я бы на твоем месте добивалась мальчика. Спорим, именно этого хочет Майк. Мужчины всегда говорят, что им все равно, кто у них будет, но втайне все хотят сыновей.
Карла потерла уголки глаз.
— Что с тобой? — спросила Одри.
— Ничего.
— Надеюсь, это не слезы умиления?
— Нет.
— Из-за чего ты разнюнилась?
— Пустяки… Просто я немного нервничаю.
Одри пристально взглянула на дочь:
— Нельзя же лить слезы без причины. Ты ведь не настолько плакса.
— Со мной все хорошо, честное слово.
— Тогда… ты не хочешь брать ребенка?
— Вовсе нет. Конечно, хочу.
— Что-то я не слышу энтузиазма в голосе.
— Но я правда…
— А Майк?
— Майк спит и видит, когда он станет отцом.
— Между вами все нормально?
Карла сдавленно всхлипнула:
— Да. Разумеется.
Одри прищурилась. Ясно, что в этом браке возникли проблемы. Если бы Одри предложили делать ставки, она поставила бы на измену Майка.
— Странно, что вы занялись усыновлением сейчас, — закинула удочку Одри. — Кажется, ты не слишком долго старалась забеременеть.
— Ох, мама, невероятно долго.
— Но прошло только полтора года.
— Больше.
— Сколько?
— Два года с лишним.
— Черт возьми, как время летит.
Слеза покатилась по щеке Карлы.
— В общем, — сказала она нарочито оживленным тоном, — Майк хочет покончить с этим как можно быстрее. Он считает, что детей надо заводить, пока мы молоды, чтобы хватило сил вырастить их.
Догадка Одри обрела убедительность научных знаний. У Майка роман на стороне. Карла согласилась на усыновление в надежде, что ребенок спасет их брак. Обычно семейные трудности других женщин не сильно трогали Одри. Жены загулявших мужей бесили ее несчастным видом и бесцеремонными притязаниями на сочувствие. Ей всегда хотелось сказать им: «Не зазнавайся. Ты не одна такая». Либо процитировать слова своей матери, произнесенные, когда у Одри в тринадцать лет начались месячные: «Ну, теперь ты знаешь, быть женщиной — не сахар». Однако стоическое терпение Карлы что-то разбередило в ней — наполнило гневным сочувствием, которого Одри прежде за собой не знала.
— Да какая разница, чего хочет Майк! — воскликнула она. — Мужчины не должны соваться в вопросы деторождения.
Карла удивленно уставилась на нее:
— Но, мама…
— Это дело женщины…
Внезапно усомнившись в своих словах, Одри поднялась и отнесла кружку в мойку. К чему, собственно, она клонит? Ей не уберечь дочь от измен Майка. Семейная жизнь — штука сложная. И Карле придется выпутываться в одиночку, как и всем прочим.
— А, забудь, сама не знаю, что говорю… Пойду посмотрю, как там Лен. Принесешь ему кофе, ладно?
Весь долгий путь до Бронкса Карла размышляла о том, что сказала ей мать. Прежде Одри никогда не высказывала столь пренебрежительного отношения к желаниям Майка. Верно, ее мать была невысокого мнения о Майке, но почти всегда становилась на его сторону. В материнских наставлениях Одри, похоже, руководствовалась следующим соображением: Майк облагодетельствовал Карлу, женившись на ней, и за свою неслыханную доброту должен быть вознагражден безоговорочной покорностью.
Дома Карла обнаружила Майка в спальне, он качал пресс.
— Он уехал, — сообщила Карла, опускаясь на кровать. Майк, тяжело дыша, вел счет и поэтому не ответил. — Джин такая милая. Только бы Ленни все не испортил.
— Сто… — шумно выдохнул Майк и растянулся на полу. — Конечно, испортит.
— Не говори так. Мы должны в него верить.
Майк сел:
— Твое эссе готово?
— Ой… — вздрогнула Карла.
— Ты что, его не закончила?
— Закончила, сегодня в обеденный перерыв. Потом положила в стол и забыла взять с собой.
— Господи.
— Не беспокойся, завтра я его принесу. Один день ничего не изменит.
— Уже почти месяц я жду от тебя этого эссе. Что вообще происходит?
— Прости, мне правда очень жаль. Я была так занята в последнее время…
— Ну да, вот как ты расставляешь приоритеты: все важнее, чем документы на усыновление. Прости, Майк, папа заболел. Прости, Майк, мне нужно позаботиться о моем братце-придурке. Прости, но у моего пациента нервный срыв…
— Что ты предлагаешь? Чтобы я съездила на работу и забрала эссе?
— Именно. Поезжай.
— Ты шутишь.
— Вовсе нет. — Майк снова лег на пол, на сей раз лицом вниз, и начал делать отжимания.
Карла сидела на кровати, ожидая, что муж смягчится и отменит приказ.
— Ты еще здесь? — Майк на секунду повернул к ней голову. — Чего ты медлишь?
Когда Карла добралась до больницы, магазин Халеда был еще открыт. Объяснять, почему у нее опухли глаза, не хотелось, и Карла стремглав двинула наверх. В офисе она включила компьютер, чтобы распечатать эссе. Из принтера вывалилась первая страница; Карла подхватила ее и начала читать, озабоченно хмуря лоб.
«…С родителями, сестрой и братом у меня всегда были исключительно хорошие отношения. Мы — очень дружная семья, спаянная общим интересом к политической деятельности и отстаиванию социальной справедливости. Наверное, самые счастливые воспоминания моего детства — это марши мира, на которые мы ходили всей семьей, и другие подобные события…»
