Он бы жил и дольше, если бы во время Великого Потопа не утонул, захлебнувшись в дерьме. Смерть, конечно, мерзейшая.
Но все-таки, Мафусаилом был установлен рекорд долголетия, и если бы Герману был предложен такой вариант расставания с жизнью, но при условии, что он проживет тысячу лет, он бы, разумеется, без колебаний согласился.
Десять столетий полнокровного существования стоили нескольких секунд мучений перед смертью, пованивающей отхожим местом.
— Нет, — услышал Герман, казалось, далекий голос Рогнеды, — нет, милый мой, до тысячи тебе не дожить, а уж бессмертным… забудь, забудь об этом…
— Легко сказать, забудь…
— Могу взамен предложить карьеру…
— Карьеру за душу?!
— Так все делают. Посмотри на любого политического или государственного деятеля…
— Ой, страшно! Вот если бы за треть души или на время, под залог…
— Подумай, Гера.
— Черт с тобой, согласен, — легкомысленно сказал Колосовский.
Рогнеда, видимо, начитавшись когда-то Булгакова, из двух сучков соорудила какой-то подозрительный телефон, навертела номер и… через мгновение окрестности огласились воем сирен, и на лужайку, раздирая кусты, выехала кавалькада черных лимузинов, из которых выскочили атлетически сложенные люди в штатском.
Здоровяки ловко подхватили изумленного Германа под руки и бережно отнесли его в салон самой длинной и самой солидной машины.
Герман ворочал головой, пытаясь взглядом отыскать Рогнеду. Но — тщетно.
С новой силой взревели сирены. Кавалькада мягко тронулась с места, машины выехали на широкую шоссейную дорогу и, стремительно набирая скорость, понеслись к столице.
Промелькнули дачные поселки, коттеджи с башенками, вот уже и МКАД позади. По сторонам замельтешили новостройки, машины ворвались в город, несясь по резервной полосе, пронизали центр и въехали на территорию Кремля.
Через минуту Герман Колосовский очутился в кабинете президента России, который, выйдя ему навстречу, протягивал руку для приветствия.
— В этот кабинет еще ни разу никто не заходил в таком… э-э, необычном наряде. Это даже оригинально… — задумчиво проговорил глава государства, рассматривая кроссовки, шорты и полосатые чулки-гетры вновь назначенного главы правительства, и добавил: — Вы, случайно, не грибник? По правде говоря, мне очень нравится ваше одеяние. Но… лучше бы вам переодеться, всё-таки вы с этой минуты второе лицо в государстве.
Потом приблизил свое узкое умное лицо к широкой физиономии нового премьера. Герман почувствовал, что президент к чему-то принюхивается.
— Вы недавно были с женщиной, — уверенно констатировал президент и заговорщицки подмигнул Герману.
…И началась деятельность Колосовского на посту премьер-министра. А началась она с того, что новый председатель правительства, естественно, заехав домой и переодевшись в цивильное платье, лично нанес визит Александру Исаевичу Солженицыну.
И уже на следующий день великий писатель земли Русской угнездился в кабинете первого зампреда рядом с кабинетом Германа.
Затем Колосовский утроил количество простых заместителей, доведя их число до пятнадцати. Сразу стало проще работать. Затем расширил штат референтов, помощников и секретарей. О следующих шагах Колосовского читатель легко может узнать из газет, просмотрев подшивки за 200… год.
Повседневная жизнь Германа резко изменилась. После заседаний правительства, конференций, больших и малых приемов свободного времени у него почти не оставалось. Встречи с друзьями пришлось отменить. Впрочем, на первых порах наших знакомцев это никак не задело, поскольку у каждого из них своих дел хватало. Но об этом в следующих главах.
Зубрицкий проснулся и некоторое время лежал на боку, с ненавистью уставившись в окно.
Его глаза видели грязно-серую стену соседнего дома и кусок мрачного небосвода с торопливо налезающими друг на друга тучами, в любой момент готовыми накрыть город нескончаемым моросящим дождем.
Мысленным рассуждениям о не сложившейся жизни старина Гарри перестал предаваться уже давно. Занятие для покойников, говорил он сам себе. Сложилась, не сложилась… Что значит — не сложилась? Это как посмотреть. Если взглянуть на Зубрицкого со стороны, например, из помойной ямы-то он выглядит просто молодцом.
Во-первых, старина Гарри обеспечен квартирой. Правда, она очень напоминает железнодорожное купе, вознесённое волей какого-то сумасшедшего архитектора на двадцать первый этаж крупнопанельного дома, но все-таки это какая-никакая жилплощадь, на квадратные метры которой можно ступить только с ведома и разрешения ее владельца.
Во-вторых, он в настоящее время холост, то есть, свободен как птица. Его многочисленные жёны, Царствие им Небесное, остались в невозвратном прошлом.
В-третьих, признательным и щедрым государством он облагодетельствован профессорской пенсией, которая превышает оклад уборщицы в полтора раза и которая целиком брошена на поддержание жизни, не угасающей лишь потому, что из сердца Зубрицкого никогда не уходила мечта о счастье и удаче.
И чем старше становился Зубрицкий, тем прочнее становилась эта мечта, временем и опытностью освобождаемая от иллюзорных наслоений, наполняя сердце старины Гарри постоянно нарастающей уверенностью, что со счастьем у него всё еще будет в порядке. Если не на этом свете, то уж — всенепременно! — на том.
Мечта о счастье, от частого умственного использования с годами превратилась в некое подобие соляного столба, есть который, хотя он и состоит целиком из поваренной соли, нельзя, а вот полизать — можно.
В общем, надо признать, Зубрицкому жилось совсем не плохо. Но, повторимся, — если глядеть на его жизнь из помойной ямы.
А вот если…
Никто не спорит, что отошедший от дел профессор в какой-нибудь процветающей западной стране, ну, скажем, в Англии, живет несравненно лучше. Но и пользы от этого гипотетического англосакса, куда больше.
В то время как Зубрицкий наливался водкой и пивом, с остервенением колошматил воблой по столешнице и на чужих кухнях скорбел о безвозвратно уходящем времени, британский профессор расщеплял мирный атом и методично сверлил мировое пространство электронным гиперболоидом размером с троллейбус.
Правда, отдавая дань объективности, надо признать, что и те сослуживцы Зубрицкого, которые дни и ночи напролет проводили в лабораториях и с не меньшим энтузиазмом, чем их английские коллеги, отдавались миролюбивому атому, жили ничем не лучше старины Гарри. Те же жалкие хибары в многоэтажках, то же мигающее электричество, те же протекающие крыши, те же месяцами не работающие лифты и та же грязь в подъездах. Впрочем, это совсем другая тема…
Вернемся же, однако, к только-только пробудившемуся Гарри Анатольевичу, который, понежившись в постели, уже подумывал о бритье, контрастном душе, яичнице с поджаренным хлебом, кофе, сигаретке и дне, что навалится на него вслед за завтраком. И который будет столь же тоскливым и мерзопакостным, как дождь за окном. Который был готов, как говорилось выше, в любой момент из предположительного превратиться в реальный.
Мысль о том, что ему через мгновение предстоит обеими ногами вступить в неприютное будущее, привела к тому, что Зубрицкий томно застонал.
Он решил полежать ещё немного. В это мгновение раздался телефонный звонок. Старина Гарри, чертыхаясь, снял трубку.
— Здравствуйте, многоуважаемый господин Зубрицкий, — услышал он приятный голос с легким иностранным акцентом.
— Э-э, з-з-здравствуйте, — поздоровался старина Гарри и спустил ноги с кровати.
Приятный же незнакомец, представившись доктором Ларсом Юнссоном, членом Шведского Нобелевского комитета, поведал ошеломленному старине Гарри, что в Стокгольме принято решение о выдвижении научных трудов российского профессора Зубрицкого на соискание Нобелевской премии в области физики.
— Это, конечно, еще не означает, что вам, уважаемый коллега, уже завтра вручат билет до Стокгольма, — пел доктор, — но вероятность присуждения вам премии, по мнению многих авторитетных ученых, весьма велика… И я был бы счастлив в числе первых поздравить вас. Такие вот дела, почтеннейший Гарри Анатольевич. Примите уверения и прочее и прочее…
И вежливый Юнссон, наговорив еще кучу любезностей, попрощался и положил трубку.
