И опять закрыл глаза.
— Фото! Фото! — не отставала Наташка.
Иностранец вздохнул и начал наводить аппарат, а Наташка закинула руки за голову и улыбалась, как будто была на пляже и ей было жарко.
— Спасибо, — сказал иностранец.
— Фото! — кричала Наташка. — Адрес запиши.
— Ты чего пристаешь? — спросил из окошка другого автобуса шофер. — Не видишь, устал человек? Отойди.
— А чего он, спать сюда приехал? Пускай все смотрит, капиталист проклятый.
— Спутник — бип-бип! — сказал иностранец, не открывая глаз.
— Видишь, им всем ракеты нужны. А больше им ничего неинтересно. Шпионы проклятые!
— Вот я сейчас вылезу, — пообещал шофер, — и дам тебе такую ракету!
Едва ли эта угроза смутила Наташку, но и так было ясно, что измученного туриста ничем не проймешь. К тому же у входа назревал какой-то скандал, и Наташка поспешила к месту происшествия.
Здоровенная деваха лет двадцати в темно-синем костюме, который, казалось, вот-вот лопнет от движений могучих округлостей, билась, как пойманная рыба, в тесном проходике, высоко вскидывая красные ручищи. Две контролерши — одна молоденькая, с челочкой из-под берета, другая старая, в очках, — надежно держали оборону.
— Это что же получается! — кричала девушка. — В туалет сходить нельзя? Или городские и это уже механизировали?
— Предъявите ваш билет! — спокойно сказала очкастая контролерша.
— Я тебе сто раз говорила, что все билеты у нашего Самоделкина. Он за билеты отвечает.
— Тогда купите.
— Как же! Я с делегацией, обязаны пропустить.
— Девушка, у нас триста делегаций в день. Нужно соблюдать порядок.
— А ты за уборные отвечаешь? — спросила молодая контролерша.
— Я за рост надоев отвечаю, понятно? За рост поголовья. За снижение себестоимости.
— Плохо отвечаете, — сказала очкастая. — Цены на мясо когда поднялись? Это вы так себестоимость снижаете?
— А вы привыкли все даром получать. Привыкли на деревне выезжать.
— Бедненькая! — опять влезла молодая контролерша. — Совсем тебя заморили. Да на тебе пахать можно.
— Как же! Прошли те времена. Сейчас где сядешь — там и слезешь.
— Очень много вам свободы дали, — строго сказала очкастая. — Совсем распустились.
— Дали! От вас дождешься!
«У, воровка, — подумала Наташка, — дави их!»
— Государство вас орденом наградило, очень сухо сказала очкастая, — а вы такие слова?
— Ты моего ордена не касайся, — она прикрыла ладонью лацкан жакета. — Ты сама такой заработай!
— Давайте пустим ее, — предложила молоденькая.
— Ни за что! Она мыслит неправильно. Разве можно такое поощрять?
— Я про вас в газету напишу! — кричала доярка. — Я напишу, как вы ставите рогатки передовому опыту. Я вас всех с работы поснимаю.
Контролерши молчали — старая, поджав губы, демонстративно смотрела в сторону, как будто доярки с орденом здесь и не было, а молоденькая смотрела с интересом, какой она еще номер выкинет. Наташка пошла к кассе и на вырученную в метро мелочь купила два билета.
— Пойдем, — сказала она, — пусть они застрелятся.
— Я про них все напишу, — сказала доярка, — в «Маяк коммунизма». У меня там редактор знакомый. Знаешь какой ловкий! Пять минут с тобой поговорит — и готово, приезжай за гонораром. Он с них стружку снимет, будут знать, как с рабочим человеком разговаривать.
— Ты рабочий человек?
— Ну!
— А орден за что дали?
— За примерное поведение. У нас в школе одна подхалимка была, ко всем учителям ластилась. Они ее на медаль вытянули. А в институт она все равно не попала — разве в Москве за месяц ходы найдешь! Так и сидит теперь в конторе, костяшки перекладывает за семьдесят рублей. И медаль у нее ерундовая, даже в клуб надеть нельзя. А я после седьмого класса на ферме.
— Доярка?
— Ну, — она растопырила пальцы, — видишь?
— В какой павильон пойдем?
— А ни в какой! Зоотехник с председателем ходят — и ладно. А мне зачем?
— Чего же ты лезла?
— А как они могут не пускать? Да они ручки по швам должны протянуть, если рабочий человек идет.
Они сели на лавочку. Совсем рядом шумел фонтан. Солнце уже больше не пряталось, и вызолоченные женские фигуры по краям фонтана сверкали так, что было больно смотреть.
— Это знаешь, как назвать можно? — спросила девка. — Слава труду. Точно! Ты со мной не спорь. Я заголовки умею придумывать. Редактор говорит, что в центральных газетах так не могут. Мы с ним писали статью про навоз. Нужен заголовок, я и придумала — «Сделаешь так — будешь с удобрениями». Здорово?
— Так и напечатали?
— Ну!
— У, воровка! Мороженого хочешь?
— Давай, я все московское люблю. Только ты меня так не называй.
— Ничего, перебьешься.
По дороге Наташка посчитала мелочь — не хватило трех копеек. Она тронула за локоть какую-то расфуфыренную даму — та от нее, как от прокаженной, отвернулась. Попросила у дяди в полотняном костюме — тот тоже скривился, но три копейки дал.
— А хорошо! — сказала девка, мороженое так и хрустело у нее на зубах. — Если бы в городе жила, по десять пачек в день ела и на танцы ходила. А где у вас танцы бывают?
— Везде.
— А что танцуют?
— Твист.
— А как?
— Вставай, сейчас научу.
Доярка послушно встала, и Наташка под какую-то торжественную песню — она гремела из репродуктора — закрутила ее по площади.
— Бедрами, бедрами работай! — кричала Наташка.
Вокруг стали собираться любопытные. Зрелище было смешное. Костюм на доярке вот-вот должен был лопнуть. Но, видно, крепкие нитки были в районном ателье.
— Ух, больше не могу! — простонала она, повалившись на скамью. — Купи еще мороженого.
— Сама купи.
— Ну тогда не надо. Я думала, что ты меня уважить хочешь.
— А за что?
— Как за что! Мне даже у нас в сельпо все без очереди дают.
— Ну и беги в свое сельпо.
— А ты не очень воображай! Кто ты есть? Стиляга московская. Танцы какие танцуешь? Тебя бы к нам на ферму — быстро бы рога обломали.
— Му-у-у-у! — Наташка выставила пальцы, как рога. — Буренка, му-у-у!
— Стиляга! И про тебя в газету напишу!
— Му-у-у! — прыгала вокруг нее Наташка. — Му-у-у!
...Часа через два Наташка шла мимо кафе. Солнце уже пекло, и было душно. Из окон валил крепкий запах щей. Вдруг парень, сидевший за столиком у окна, ей подмигнул. Наташка вернулась и уставилась на него. Он уже что-то рассказывал своим соседям — парню и девке и не смотрел в окно. Девка была очень носатая. Наташка стукнула по стеклу и, когда парень посмотрел, показала ему язык. Парень махнул рукой — заходи, мол.
— Парле ву франсе? Шпрехен ди дейч? Спик ту инглиш? — спросил он, когда Наташка села за столик.
— А по фени ботаешь? — спросил другой, и девка засмеялась.
— Сам ты Феня! — окрысилась Наташка!
— Правильно, мы же не познакомились, — сказал первый парень. — Нашу даму зовут...
— Валькирия, — сказала носатая, — ничего?
— Ничего, — сказала Наташка. — Валька, значит?
— Эдик! — представился первый парень.
— Эдмонд! — поправила его носатая.
— А зови меня Семеном! — сказал второй парень, и все трое засмеялись.
— Ладно, — сказала Наташка, — а я Бутылкина. Годится?
— Ну и прекрасно, — сказала носатая. — Эдмонд, наливай.
— Вы коньяк употребляете? — спросил Эдик. — Мадеры, к сожалению, нету.
— Нечего с ней церемониться! — сказал Семен. — Закажи двести граммов портвейна — и хорош.
— Вы его извините, — попросил Эдик Наташку, — он у нас парень добрый, но неотесанный. Не обращайте на него внимания — как будто его не видно и не слышно.
— Хрен вы меня не услышите. Я песню петь буду.
Носатая уже икала от смеха, а Семен растрепал волосы и рванул узел галстука. Наташка выпила, теплый ком встал в горле так, что не продохнуть, и даже слезы выступили.
— Извините, — сказал Эдик, — он интеллигента из себя представлял и скушал весь лимон. Осталась только пудра. Не угодно ли макнуть пальчик?
— Слушай, — спросил Семен, — а мы с тобой на Ярославском не встречались? Ты еще с подругой была — тощая такая, и все зубы золотые. Ты мне тогда больше понравилась, но тощая вцепилась — не оторвешь.
— Ты ошибся, — сказал Эдик. — Мы виделись на вечере органной музыки. Орган, Бах. Незабываемое удовольствие, не правда ли?
— Ну и ладно! — согласился Семен, — Тогда я с горя петь буду.
Мамаше дочка говорила:
«Зачем с папашею ты спишь?
Зачем с папашею ты спишь,
А я, девчоночка, одна?»
— Тише! — зашипела носатая. — Это уже черт знает что. На нас смотрят.
— Ты, шнобель! Не порти песню! — сказала Наташка.
— Как? — спросила носатая. — Как ты меня назвала?
— Понравилось? — обрадовался Семен. — Ты ей про Баха, а народная-то лучше. Налей ей еще. У нее душа простая, ее коньячок не испортит.
