— Прекратить!
Охранники замерли. С трудом распрямившись, Лев взглянул на административный барак. На верхней площадке лестницы стоял Синявский.
— Приведите его ко мне.
Тот же день
Охранники втащили Льва вверх по лестнице и втолкнули в кабинет. Начальник лагеря отступил в угол, поближе к толстой пузатой печке. На обитых досками стенах висели карты региона, фотографии в рамочках, на которых начальник лагеря был снят вместе с заключенными: Синявский улыбался, словно в компании хороших друзей, а вот лица зэков ничего не выражали. Вокруг рамочек виднелись темные полосы — очевидно, старые фотографии недавно были сняты, а на их место повешены новые.
В оборванной одежде, грязный и измученный, Лев стоял, дрожа всем телом, словно беспризорник. Синявский жестом приказал охранникам удалиться.
— Я хочу поговорить с заключенным наедине.
Охранники переглянулись. Один из них проворчал:
— Этот человек набросился на нас вчера вечером. Будет лучше, если мы останемся с вами.
Синявский покачал головой.
— Чепуха.
— Он может причинить вам вред.
Учитывая их подчиненное положение, они вели себя вызывающе и едва ли не угрожали начальнику лагеря. Совершенно очевидно, власть его пошатнулась. Синявский поинтересовался, обращаясь ко Льву:
— Вы ведь не станете бросаться на меня, а?
— Не стану, гражданин начальник.
— Видите, какой он вежливый? А теперь уходите все, я настаиваю.
Охранники неохотно вышли, даже не давая себе труда скрыть презрение, которое вызвала у них его мягкость.
Как только они ушли, Синявский подошел к двери, чтобы проверить, не притаились ли они снаружи. Он вслушивался в скрип ступенек под их ногами, пока они спускались по лестнице. Уверившись в том, что они остались одни, он запер дверь и повернулся ко Льву.
— Присаживайтесь, прошу вас.
Лев опустился на стул по другую сторону стола. В кабинете было тепло и пахло древесной стружкой. Льва потянуло в сон. Начальник лагеря улыбнулся:
— Наверное, вы замерзли.
Не дожидаясь ответа, Синявский подошел к печке. Сняв с огня кастрюльку, он налил янтарную жидкость в небольшую жестяную кружку, точно такую же, как и те, в которых узникам предлагали отвар хвойных игл. Держа ее за края, он протянул ее Льву.
— Осторожнее.
Лев опустил глаза на жидкость, с поверхности которой поднимался легкий парок. Он поднес кружку к губам. От нее исходил сладковатый аромат. Она имела вкус растопленного меда, настоянного на травах. Но в горло ему не попало ни капли: подобно благословенному дождю, падающему на пересохшую и потрескавшуюся от жары землю пустыни, теплая сладость и алкоголь мгновенно всосались в нёбо. Кровь ударила ему в голову. Комната закружилась перед глазами. Во всем теле у Льва появилась необыкновенная легкость, словно выдержанный нектар стал для него глотком счастья.
Синявский опустился на стул по другую сторону стола, отпер выдвижной ящик и достал оттуда картонную коробку, положив ее на стол между ними. На крышке значилось: «НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ».
Начальник лагеря постучал по ней пальцем.
— Вам известно, что находится внутри?
Лев кивнул.
— Вы ведь шпион, верно?
Лев понял, что ему не следовало пить. Подпоить голодного заключенного — самое обычное дело, чтобы развязать ему язык. А сейчас он должен быть собранным и осторожным, как никогда. Самая большая ошибка, какую он только мог сделать, — поверить в благорасположение начальника лагеря. Входя в комнату, он намеревался назваться своим настоящим именем и поделиться подробностями карьеры Синявского, упомянув фамилии его непосредственных начальников. Но прозвучавшие слова застали его врасплох. Синявский нарушил затянувшееся молчание:
— Не надо лгать. Я знаю правду. Вы здесь для того, чтобы представить рапорт о ходе реформ. Как и ваш друг.
Сердце замерло у Льва в груди.
— Мой друг?
— Я готов к переменам, а вот многие другие — нет.
— Что вам известно о моем друге?
— Они ищут вас, те два охранника, что прибыли вчера вечером. Они убеждены, что сюда прибыли не один, а несколько человек, чтобы шпионить за ними.
— Что с ним случилось?
— С вашим другом? Они убили его.
Пальцы Льва, сжимавшие края жестяной кружки, разжались, но он не дал ей упасть на пол. Тем не менее силы покинули его: плечи безвольно поникли, и он уронил голову на грудь, тупо глядя себе под ноги. Начальник лагеря продолжал:
— Боюсь, они убьют и вас тоже. Когда вы крикнули, что знаете о секретном докладе, вы выдали себя с головой. Они не позволят вам уехать отсюда. Вы сами видели, мне было трудно даже остаться с вами наедине.
Лев покачал головой. Они с Тимуром сумели уцелеть в самых невероятных и смертельно опасных ситуациях. Нет, он не мог погибнуть. Произошла какая-то ошибка. Лев выпрямился на стуле.
— Он не мог погибнуть.
— Человек, о котором я говорю, приплыл на борту «Старого большевика». Он должен был прибыть сюда и стать моим заместителем. Такова была, в общих чертах, его легенда. Его отправили сюда, чтобы составить рапорт. Он сам признал это. По его словам, он должен был оценить нас и нашу работу. Поэтому его и убили. Они не желают, чтобы их судили, и никогда не допустят этого.
Очевидно, Тимур выдумал эту историю, чтобы добраться до лагеря и выручить его. Он не должен был просить Тимура о помощи. Стремление спасти Зою во что бы то ни стало настолько захватило его, что он лишь мельком подумал об опасности, которая может грозить Тимуру. Он счел ее незначительной, полностью уверенный в успехе своего плана и собственных силах. Он разрушил любящую семью друга в попытке воссоединить свою, которую и назвать-то таковой было нельзя, и в погоне за привязанностью Зои погубил чужое счастье. Он заплакал, начиная осознавать, что Тимур, его друг, его единственный друг, человек, которого обожали жена и сыновья, верный и преданный, человек, которого Лев очень любил, — этот человек погиб.
Когда Лев наконец поднял голову, то увидел, что Жорес Синявский тоже плачет. Лев с недоверием уставился на его покрасневшие глаза и блестящие от слез щеки, покрытые мелкими морщинками, спрашивая себя, как может человек, строивший железную дорогу на костях невинных людей, сожалеть о смерти того, кого он даже не знал, за чью смерть он не нес ответственности. Наверное, он оплакивал гибель тех, кто умер раньше, каждой жертвы, погибшей от холода или зноя, пока он покуривал сигарету, радуясь тому, что выполнил свою норму. Лев вытер глаза, вспомнив, с каким презрением отозвался о его слезах Лазарь. Священник был прав. Слезы не представляют никакой ценности. Он был обязан Тимуру намного большим. Если он не сумеет выжить, то жена и сыновья Тимура никогда не узнают, как он погиб, а у самого Льва не будет возможности попросить у них прощения.
Охранники намеревались сделать так, чтобы он не вернулся обратно в Москву. Они защищали свою свободу. А Лев был шпионом, которого одинаково ненавидели обе стороны — заключенные и охранники, — и он остался в полном одиночестве, если не считать начальника лагеря, который, кажется, начал сходить с ума от осознания собственной вины. В лучшем случае тот был ненадежным союзником, к тому же утратившим контроль над лагерем. А охранники, словно волки, кружили вокруг административного барака, ожидая его появления.
Окинув взглядом кабинет и лихорадочно обдумывая пути спасения, Лев заметил на столе пульт управления местной системой трансляции. Он был соединен с громкоговорителями, развешанными по территории зоны.
— Вы можете отсюда обратиться ко всему лагерю?
— Могу.
Лев встал, до краев наполнил жестяную кружку теплым янтарным алкоголем и протянул ее собеседнику.
— Выпейте со мной.
— Но…
— Давайте выпьем в память о моем друге.
Начальник лагеря проглотил содержимое одним глотком. Лев вновь наполнил его кружку.
— Выпьем в память о всех тех, кто умер здесь.
Синявский кивнул и выпил. Лев снова наполнил посуду.
— И за все невинные смерти в нашей стране.
Начальник лагеря проглотил содержимое кружки и вытер губы. Лев ткнул пальцем в систему трансляции.
— Включайте.
Тот же день
В столовой Лазарь обдумывал решение Льва сдаться на милость начальника лагеря. Жорес Синявский, недавно раскаявшийся в собственной жестокости, и впрямь мог спасти его. Остальные же заключенные, лишившись возможности вершить правосудие, пребывали в ярости. Они уже планировали и третью пытку, и четвертую, и пятую, с нетерпением ожидая ночи, когда Лев будет страдать так же, как страдали они, когда они увидят на его лице боль, которую испытывали сами, и когда он станет умолять их о пощаде, а они получат долгожданный шанс сказать ему:
— Нет.
Но рассказ Льва о его жене — Анисье — не давал Лазарю покоя. Правда, воры в бараке заверили его, что женщина, некогда певшая гимны и готовившая еду, никогда не сможет возвыситься до роли главаря собственной банды. Значит, Лев солгал вновь. Но на сей раз ему не удастся одурачить Лазаря.
