Я ждал, что еще скажет Макс. Но он не спешил с продолжением. Мне пришло в голову, что ему недолго осталось жить, и я гадал, нет ли у него ракового заболевания.
– Она ведь приводила его в дом.
Я промолчал, подумав: «Будь этот человек моим пациентом, я бы пользовал его антидепрессантами».
– Ей место в тюрьме.
– Ты, разумеется, все еще очень зол на нее.
– Не держись покровительственно, Питер. Я знаю, о чем говорю. Но считаю, – опять сухое покашливание, – что мы должны думать о себе.
– Именно это я и намерен делать.
– Прими мое благословение. Но я предостерегаю тебя.
Опять мучительное молчание.
– От чего?
– От вероломства. Лживости.
Он говорил, будто иезуит. Но я добился своего, пробормотал что-то ни к чему не обязывающее и поднялся. Однако Макс еще не закончил. Он снял очки и принялся протирать их платком.
– Это не так уж важно, – сказал он, – но тебе нужен Старк.
– Они оба под моим попечением.
Во дворе Макс, дрожа на ветру, сунул руки в карманы, посмотрел на небо и сказал:
– Со стыдом борешься каждый день. Самое трудное – принимать ответственность на себя.
Когда я отъезжал, он все еще стоял на ветру, держа руки в карманах и глядя в небо. Я хорошо понимал, что произошло с ним. Он обратил свои карательные склонности против собственной персоны и медленно вгонял себя в гроб. Стелла его больше не интересовала.
Увидев Стеллу в следующий раз, я сказал, что очень доволен ее успехами и собираюсь написать в министерство внутренних дел по поводу даты ее выписки; не сейчас, разумеется, но в ближайшем будущем. Она отреагировала сдержанно, так как ее радость должна была умеряться горем. Мы теперь разговаривали почти как старые друзья. Однажды я объявил, что нам больше нет необходимости видеться в палате, и на другой день ее привели в мой кабинет в административном корпусе. Отныне не имело смысла держать ее в неведении о моих намерениях.
Я встретил Стеллу у двери и велел санитарке прийти через час. Кабинет главного врача – лучший в больнице, с высоким потолком, создающий впечатление зала в джентльменском клубе. Везде полированное дерево и старая кожа черного, коричневого и темно-красного цветов. В одном конце большой круглый стол, в другом – письменный, за ним высокое окно, из которого открывается широкий вид на террасы и окружающий ландшафт.
Стелла прошлась по кабинету, заметила, что он обставлен в совершенно мужском вкусе. Стены его обшиты деревянными панелями, увешаны картинами, эстампами, главным образом из моего собрания. Она обратила внимание на несколько картин, известных ей по моему дому, и постояла перед ними, как будто возобновляя знакомство со старыми друзьями.
– Эту ты помнишь, – сказал я, встав рядом с ней и указав на маленький итальянский натюрморт, который она всегда любила.
– О да, – ответила Стелла.
Она подошла к книжному шкафу и обнаружила среди книг по психиатрии несколько полок с художественной литературой. Взяла томик стихов и стала листать его, потом услышала знакомый звук, который мучительно вспоминала в последние недели, – позвякивание бутылок и стаканов. Повернулась и увидела, что я ставлю на письменный стол бутылку джина и два стакана.
– Хочешь выпить?
Стелла стояла с книгой в руках, и я видел, что она смакует этот вопрос, как вино высшего качества. Неторопливо. Потом она улыбнулась.
– Джина с тоником? Я всегда выпиваю стаканчик примерно в это время.
– С удовольствием, Питер.
О том, разумно ли предлагать пациентам алкоголь, ничего не было сказано, мы держались так, словно это было совершенно естественно – двое цивилизованных людей выпивают вместе в предвечернее время.
– Присаживайся, – предложил я, указав на кресла, стоящие у стола полукругом. Стелла села в кресло с подголовником, обитое коричневой кожей, я поместился рядом, и мы вместе смотрели поверх террас на огромное небо с плывущими по нему белыми облаками. Зазвонил телефон, и я раздраженно согласился принять кого-то через час, потом сел, все еще хмурясь.
– Напрасно я согласился на эту должность, – посетовал я. – Управлять больницей – не мое дело.
– Я бы этого не сказала, – ответила Стелла.
– Честно говоря, справляюсь я не особенно хорошо.
– Я уверена, что ты вполне справляешься, но административная работа мешает тебе заниматься психиатрией. А ты должен. Ты блестящий психиатр.
– И все же подумываю о выходе на пенсию.
– Питер!
– Тебя это удивляет? Не понимаю почему. Я не такой уж дряхлый, еще способен писать. Нужно решить, что делать с садом, который понемногу дичает. Почему бы нет?
– Но должно быть, ты хотел этой должности, раз подавал на нее заявление?
Стелла начинала понимать, что все это ведет к какому-то драматическому откровению.
– Ну, думаю, всем понятно, что я просто временно занял освободившееся место. Все полагали, что Джека сменит Макс. Он был очевидным кандидатом.
Пауза. Стелла не сказала ничего.
– Но получилось по-другому, – оживленно продолжил я, – поэтому меня попросили руководить больницей, пока не подыщут кого-нибудь на более долгий срок. Кажется, я дал им достаточно времени. Если я еще какое-то время пробуду на этой должности, мое беспокойство станет хроническим. Ты вообще думала о Максе?
О нем Стелла говорила охотно, сказала, что ему нужно было поговорить с ней после истории с Эдгаром, объяснить, что он чувствует. Не вести себя вероломно. Возможно, они смогли бы разрядить атмосферу, найти способ жить вместе. Может, тогда бы Чарли…
Пауза. Она опускает голову и погружается в безмолвие. С моей стороны сочувственное бормотание.
Стоял прекрасный весенний день, солнечный, ласковый, в открытое окно тянуло прохладным ветерком. По террасе шла группа пациентов в желтых вельветовых брюках и рабочих ботинках, куртки были накинуты на плечи. Голоса их еле слышно долетали до нас. На стене тикали часы. Я был инертным, восприимчивым.
– Продолжай, – негромко попросил я.
– Понимаешь, я сама не могу разобраться, что теперь чувствую. Лучше бы нам с ним совсем не встречаться. Ты разговаривал с Брендой?
– Да.
– И что же?
– Она по-прежнему очень расстроена, как ты можешь себе представить. Находится под наблюдением своего врача.
– Должно быть, она меня ненавидит.
– Не думаю. Она переживает это, как и ты. Трагедии в жизни происходят не так редко, как нам иногда представляется.
Стелла заставила себя улыбнуться.
– Я рада, что перспектива не столь печальна.
Эта легкая улыбка сказала мне, что наступила нужная минута. Мне уже за шестьдесят. Я скоро выйду на пенсию. Осталось жить в лучшем случае пятнадцать лет, и я не хочу проводить их в одиночестве. Недавно мне пришло в голову, что, когда Стелла покинет больницу, ей нужно жить со мной. С моей точки зрения, в таком соглашении было много достоинств. Стелла – культурная, красивая женщина, понимает, как я живу, и найдет такое существование приятным. Искусство, путешествия, садоводство, книги – эти интересы у нас общие. Она принесла бы в мой тихий дом, в мою размеренную жизнь свет и красоту. Я представлял ее себе в моих изысканных комнатах, чувствовал, что смогу жить здесь вместе с ней. Мы будем общаться, я узнаю Стеллу, пойму ее роман с Эдгаром.
Она, в свою очередь, нашла бы у меня уют, безопасность. Приют. Я сказал ей это.
– Приют?
Стелла изумилась. Она поднялась, прошла в дальний конец комнаты, прислонилась к стене и стала смотреть на меня. Я же смотрел в окно, сидя спиной к ней. В смятении ее мыслей ясно выделялась одна.
– Но я все еще состою в браке с Максом!
Тут я повернулся.
– Я ездил к Максу. Он даст тебе развод.
– Правда?
Я кивнул.
Внезапно Стелла нашла все это очень смешным. Романтическое предложение от главного врача с согласия ее мужа – ну и денек же выдался! Она ощущала себя поврежденным, но восстановимым товаром в процессе перехода от прежнего владельца к новому после пребывания на складе. Прикрыв ладонью рот, Стелла уставилась на меня, плечи ее дрожали от беззвучного смеха. Она не переставала смеяться, пока я вновь не подвел ее к креслу. Тут она вцепилась в мой пиджак и уткнулась лицом в мое плечо. Через несколько секунд она взяла себя в руки, выпустила пиджак и утерла слезы платком, который я достал из нагрудного кармана. Поправила прическу и потянулась к стакану.
– Я, должно быть, ужасно выгляжу. Пожалуйста, не предлагай мне успокоительного.
– Не хочешь никакого?
– Обойдусь.
Она припудривалась и подкрашивала губы, исправляя ущерб, причиненный своей внешности.
– Должна сказать, – негромко заявила она, глядясь в зеркальце, – у тебя необычная манера сообщать дурные вести.
– Дурные?
– Я имею в виду Макса, развод со мной.
