– Герлс, – намекали они. – Бьютифул!
Васька принимал картонные планы наикратчайших путей в чертожные кущи и наслаждался обширностью предложений. Так человек, пришедший на базар, не берет обыкновенно первые попавшиеся помидоры, оглядится, обойдет, как полководец, ряды.
Перед глазами Васьки плыли и стояли многофигурные ацтеки, и он размечтался о подобных статично-динамичных позах.
Все возбуждало. Запахи океана и жареных лангуст, шелест пальмовых листьев и цоканье лошадиных копыт, поскрипыванье воздушных шаров и шум голосов, из которого порой, как рыбка из воды, выпрыгивал женский смех, прохлада кондиционированных универмагов, и жаркая поднебесная влага. Возбуждающе мерцали звезды и горели фонари. Возбуждающе мигали рекламы. Мексиканские любовные романсы наравне с тяжелым роком дурманили. Васька зашел в прибрежный ресторан и выпил пульке, слушая песчаное шуршание прибоя.
Кисловато-молочная кактусная брага отдаляла от реальной действительности.
Так, бывало, и Кецалькоатль попивал пульке на берегу ночного океана. И шуршали волны, и пальмы трепетали резными листьями, и звезды, и небо…
К столику, как чахоточная тень, приблизился молодой человек, напоминавший Некрасова у постели. Перебрав с десяток неизвестных наречий, сказал, наконец, по-русски:
– Не хочешь ли, брат, припудрить носик?
– В каком смысле?
– Ну, в смысле – пару линий золотого Акапулько!
– Может, и хочу, – признался Васька. – Но, прости, ни хрена не понимаю.
– Поговорим? – сказал молодой человек, присаживаясь. – Меня зовут Габриель. По-вашему, Гаврила.
Они пожали руки.
– Перед любовью следует поднять тонус, – посоветовал Гаврила, разглядывая картонные карточки, разложенные пасьянсом на столе.
– Свой поднимай! У меня – будь здоров! – зашкаливает, – обиделся Васька.
– Брат, всегда есть резервы. Товар первосортный – не пожалеешь. – И Гаврила коротко свистнул, будто пуля пролетела.
Из беспокойного океанского мрака возникла, как сивка-бурка, девушка с младенцем на руках.
– Моя жена Хозефина, мой сын – Гаврила Второй. Закажи им пива и креветок – мальчику нужен хитин, – а мы займемся делом.
Озираясь, он умело распеленал мальчонку, ласково шлепнул по розовой попке, поцеловал и вытащил пакетик, наполненный порошком, вроде талька.
Васька очутился в настолько прозаичной семейной обстановке, что тонус пошатнулся. Откуда вдруг пеленки, каменноликая Хозефина, младенческая попка…
– Сходим в туалет по-маленькому, – парольно произнес Гаврила, и Васька поплелся, раздумывая, как бычок, куда собственно.
В тесной кабинке Гаврила примостился на толчке. Достал из кармана круглое зеркало, стеклянную трубочку, вскрыл пакетик и рассыпал порошок по зеркальной поверхности, разделив затем на ровные полосы. Движения его были точны, как у диспетчера крупного аэропорта.
Сунув трубочку в ноздрю, он мощно шмыгнул, затянув бесследно одну линию.
– Делай, как я! Взлетная полоса для пробы – даром!
Может, Васька и отказался бы нюхать, извлеченное как-никак из попы, но даром-то!
Прохладная ясность хлынула в голову. Мозги анестезировались, превратились в горный, лучащийся светом хрусталь. Энергия, добытая у глиняных ацтеков, кажется, удесятерилась. Васька чувствовал, что сейчас взлетит, как легкий планер, без разбега.
– Погоди, погоди, – остановил диспетчер Гаврила. – Поболтаем – о том, о сем!
И действительно, хотелось поболтать. Хотелось вести долгую дружескую беседу, дойти до многих истин и вернуться к истокам.
Крупное дело
– Социализм! Хоть слово дико, а мне ласкает слух оно. – Шмыгнул Гаврила носом. – Жалко, что вы его просрали! Сепаратизм тоже дико, но не ласкает. Кстати, Лихтенштейн от вас отделился?
– Давненько, – с горечью шмыгнул Васька. – Некрасиво отделился. Тайком.
– Да, брат, глаз да глаз за народом! Иначе все разваливается, – вдохнул Гаврила полоску. – Будь воля, вместе бы зажили! Слились бы!
– Еще не поздно! – ободрил Васька.
– Для этого есть исторические предпосылки! Послушай – в незапамятные времена с северо-запада через Тихий океан приплыло племя волосатых, но безбородых людей. Выйдя на берег, они поднялись в горы, где основали город Тула.
– Наши? – изумился Васька.
– Ваши якуты! – подтвердил Гаврила. – Они первые пирамиды сложили, чтоб родные берега разглядеть. Эх, пора берега-то сдвинуть. Один к другому.
– А я в прошлой жизни был китайским экстрасенсом и поэтом, – признался Васька. – А в нынешней черчу фигуры.
– К лучшему! Поэты и экстрасенсы часто слишком глуповаты. Но больше об этом ни слова! Прими еще полоску как угощение.
Васька принял и спросил:
– А почему «ни слова»?
– Я сам поэт и экстрасенс, – сказал Гаврила. – Вижу твою ауру – серенькая с голубизной, напоминает кролика, который хочет перетрахать дюжину крольчих.
– Чистая правда! – шмыгнул Васька. – Пойдем, Гаврила! За переводчика будешь.
– Почему бы и нет, – привстал он с толчка. – Но сперва о деле. У меня крупное дело. Перешло от папы Хозефины. Старика год как пришили – пац! – в лоб. Месяц назад дядю сбросили со скалы. Теперь я хефе – падрино.[10]
Странно было слышать подобные речи в тесной кабинке. Хотя, возможно, именно в таких местах и вершатся нежданные сделки века.
– Держу прямую связь с Меделлинским картелем, – продолжал Гаврила. – Хочешь, через полчаса достану десять кило пудры?[11]
– А тысячу? – брякнул Васька. – По оптовой цене. С дружеской скидкой.
Он вспомнил о Шурочкиных броненосцах. В каждого по килограмму! Уму непостижимо, сколько потянет такой на Арбате!
Гаврила снова опустился на толчок и вынюхал полоску для ясности. Но, видно, сделка века не умещалась в голове.
– Слишком крупно! Переговорю с людьми из картеля. Встретимся завтра в гольф-клубе.
– А теперь по бабам! – напомнил Васька.
– Конечно, конечно, – растерянно кивал Гаврила. – Только возьмем Хозефину с мальчиком.
Естественный отбор
Так и отправились по картонному маршруту – Гаврила Первый, потрясенный килограммами, вообще переполненный Васька и молчаливая Хозефина с временно запеленатым Гаврилой Вторым.
Свернув за отмеченный угол, они наткнулись на шеренгу удлиненных кожаных купальников. Было тихо и серьезно. Будто на тактических учениях отряда по борьбе с сексуальным терроризмом.
– За тот ли угол мы свернули? – оробел Васька.
– Выбирайте, господин! Девок много – ты один, – выдал вдруг Гаврила. – Это мой первый поэтический опыт на русском языке.
Опыт ободряет. И Васька отправился вдоль шеренги, покачивая головою, вроде бы принимая достойный в целом парад. Но оруженосца, лучшего из лучших, выбирать тяжело. На что в первую очередь глядеть? Глаза, губы или нос? Грудь или попа? Лодыжки или бедра? Подробности сбивали, уводили в сторону от сути.
«Вот Шурочка, – вспомнил Васька, – глядит на уши. Странно, конечно, но определенно. Была бы здесь, не раздумывал!»
– Знаешь, Гаврила, – осенило его. – Скажи им, Гаврила, – кто хочет со мной, шаг вперед!
Без задержки, как в хорошем старом фильме, когда политрук вызывал добровольцев, дамы шагнули единым строем.
«Не может быть, – подумал Васька, – чтоб все одинаково».
– Скажи им, Гаврила, – кто очень-очень – вперед!
И вновь черные купальники придвинулись. Лишь одна девушка осталась на месте. Потупилась и готова была разрыдаться.
– В чем дело? – спросил Васька. – Почему отказники?
– Не обращай внимания, – сказал Гаврила, укачивая Гаврилу Второго. – Это моя Хозя. Стесняется.
Васька махнул рукой:
– Пускай посчитаются. Шишел-мышел – и так далее! Есть на испанском считалки?
Дамы сбились в кружок, и Гаврила, тыча пальцем, бормотал заунывно – эники-беники-веники!
Над океаном, кажется, занимался рассвет, а считалка не кончалась. Пару раз Гаврила сбивался и начинал сызнова. Наконец, подвел к Ваське покорную Хозефину:
– Так распорядились боги! Можешь быть спокоен – проверена и обучена. Двадцать долларов, со скидкой.
