— Что с вами? Вы в уме?
Я говорю:
— Татьяна Сергеевна! Таня! Ты что?
— В каком смысле? — морщит переносицу.
Я подумал — может, я на самом деле не в уме?
— Таня, — говорю, — ты же во вторник вот тут, на этой кушетке…
— Ах, вон вы про что, — смеется. — Да, правда. Ну и что? Это был сон. Наша общая внезапная фантазия. И я прошу вас, прошу тебя, милый Вася, не надо эту фантазию портить. Уж не знаю, кем я тебе приснилась, а мне приснилось, что ты прекрасный, сильный, властный мужчина. А ты просто шофер. Докторша и шофер! Как это пошло, Вася.
Нарочно говорила с ударением на «о» — шофер, — чтоб мне обиднее.
Я эту смену с ней отъездил. Но завтра уволился.
Раннее лето было. Решил в такси пойти.
Но подумал: нет, брат, шалишь! И сел готовиться в мединститут. Почти год готовился. Поступил. Тем более я после армии, член партии, все такое.
Тяжело учиться было. Ведь я по натуре не врач. В гное ковыряться не люблю. Но ничего. Даже в аспирантуру поступил. По специальности «организация здравоохранения». Стал доцент, потом профессор, потом на международную работу двинули.
— Вот, — Василий Матвеевич взял рюмку и понюхал коньяк. — А потом нашел ее. На той же станции «скорой помощи», представьте себе. Прихожу. Она не узнает: я уже седой, короткая стрижка, костюм французский, крокодиловый кейс. А она все такая же. У меня, честно, сердце заколотилось.
— Здравствуйте, Татьяна Сергеевна, — говорю. — Я шофер Вася. Ныне профессор медицины в ранге советника-посланника. Айда в Париж, Таня? — И визитку протягиваю.
Она визитку прочитала, сморщила нос и как захохочет:
— Вася! Милый Вася! Не надо все портить!
Сунула мне визитку обратно.
Я повернулся и ушел.
— Развратница, — сказал Василий Матвеевич и выпил. — Сучка, стерва, дрянь.
Налил себе еще и попросил у меня сигарету.
Генерал Давид Драгунский и мой отец познакомились так.
1949 год. Идет полковник Д. Драгунский по Москве. По Пушечной улице. Там Центральный дом работников искусств. На стене афиша: «Театр пародии и шутки „Синяя птичка“ под руководством Виктора Драгунского». Он заходит в двери, билетов нет, народ возле кассы толпится. Он говорит администратору:
— Дайте пропуск, моя фамилия Драгунский, я брат Виктора.
Администратор звонит в артистическую:
— Витя, тут пришел полковник, дважды Герой. Он правда твой брат?
Отец отвечает:
— Конечно, правда!
Они подружились и даже нашли какую-то общую троюродную бабушку.
Давид был из Святска, Виктор из Гомеля — 52 километра всего.
Однажды отмечали мой день рождения — общее застолье, с родителями, родственниками и моими товарищами. Так у нас в семье было принято до моего восемнадцатилетия.
Пришел и дядя Дима. В генеральском мундире. А в конце вечера один мой приятель немножко перебрал.
Ни с того ни с сего он сказал дяде Диме:
— Вот вы генерал, да? А я вот не люблю армию!
Громко так сказал и дерзко.
У меня, честно скажу, все похолодело внутри. Сейчас, думаю, дядя Дима стукнет кулаком по столу и скажет: «Мальчишка! Сопляк! Ты с кем разговариваешь!» И значит, я должен первый сказать этому парню: «А ну извинись! И вообще уходи отсюда!»
Но дядя Дима улыбнулся и сказал:
— Я тоже не люблю армию. Чего тут любить? Это служба.
Итак, моему папе позвонил администратор и спросил: «Тут пришел полковник, дважды Герой, по фамилии Драгунский — он правда твой брат?»
Папа сказал: «Конечно, правда!»
Почему?
Может быть, он подумал: человеку очень хочется на спектакль. И вот человек такое выдумал. Но раз ему так хочется, то пусть его пропустят.
Или свою роль сыграло обаяние слов «полковник, герой»? Ведь это же лестно, когда такой человек называет тебя своим братом!
Может быть. А может быть, всё проще. И грустнее.
У моего папы был брат Лёня. Сводный, от другого отца. Поэтому у него отчество было Михайлович. Но бабушкина фамилия — Драгунский. Потому что второй муж скоро бросил бабушку Риту. Они жили втроем — бабушка Рита, папа и его брат Лёня. В той самой комнате в огромной коммуналке на Покровке, где потом жили мы все.
Папа рассказывал, как забирал его из детского сада, как кормил пшенной кашей, как они вдвоем ждали маму (то есть мою бабушку) с работы.
Мой дядя Лёня был ранен и умер от ран 7 августа 1943 года в деревне Печки Людиновского района Калужской (тогда Орловской) области.
Ему было 18 лет.
Была похоронка, разумеется.
Но всегда остается надежда.
Может быть, папа подумал — а вдруг?
Вдруг брат Лёня остался жив, воевал, стал героем, и вот пришел.
Ведь бывает же такое!
Не бывает.
материалы к внутренней истории.
В 1965–1969 гг. генерал Д. А. Драгунский был заместителем командующего Закавказским военным округом.
Вот какую историю он рассказал мне.
Передаю в точности.
В одной из закавказских столиц начались волнения. Собрался довольно большой митинг. Под антисоветско-националистическими лозунгами, как сказал дядя Дима. Сейчас бы мы, конечно, сказали, что это было выступление за демократию и независимость.
Но сейчас — это не тогда.
И наоборот: тогда — это не сейчас.
Ни в газетах, ни по радио об этом не было ни слова.
Власть поначалу растерялась. Никаких мер никто не принимал, и на второй день на площадь пришло еще больше народу. В городе было смутно. Мужчины маленькими толпами стояли и курили на перекрестках. Группы молодежи бегали от дома к дому. Что-то назревало.
Все говорили, что завтра вечером на улицы выйдет чуть ли не весь город. Под теми же самыми лозунгами.
Поздно вечером генерал Драгунский, который был в этом городе главным армейским начальником, получил телефонограмму: любыми средствами не допустить дальнейших антисоветско-националистических выступлений.
Любыми средствами, понимаете? Он думал всю ночь.
На рассвете он позвонил директору Оперного театра. Он спросил: сколько человек вмещает зрительный зал? Тысячу с небольшим? Отлично. И попросил-потребовал, чтобы в три часа дня состоялся концерт мастеров искусств. Неважно, кто и что. Пусть сыграют и споют. Директор согласился.
В начале третьего в городе раздалась бодрая музыка.
С четырех сторон, по четырем улицам, ведущим к Театральной площади, шли четыре батальона. Крепкие, подтянутые, чеканящие шаг солдаты. Без оружия, что особенно важно. Шагали поротно, с интервалами в десять минут. Во главе каждой роты шел капитан. Во главе батальона — майор. Вместо знаменосца рядом с каждым комбатом шел баянист и наяривал «Путь далек у нас с тобою».
Солдаты подошли к театру. Зашли вовнутрь.
Прослушали концерт. Похлопали певцам и танцорам.
Вышли на площадь, построились поротно и побатальонно. Под те же баяны прошагали обратно, по четырем длинным улицам.
Забрались в грузовики и разъехались по казармам.
Все было молча.
Но никакого митинга вечером не было.
И назавтра тоже. И через месяц, и через год.
Вот и вся история.
Мрачновато, конечно. Зато без крови.
женский голос в телефоне.
Одна знакомая рассказывала про свою свекровь.
Эта почтенная дама звонит ей почти каждый день в течение последних двадцати с лишним лет. И каждый раз говорит трагическим басом:
— Мне никогда не было так плохо, как сегодня…
А я вспомнил одну свою дальнюю родственницу, дряхлую старушку, которая едва передвигалась по комнате. Бывало, звоню ей и спрашиваю:
— Как себя чувствуете, тетя Надя?
И в ответ всегда, каждый раз, веселый и даже отчасти игривый восьмидесятилетний голосок:
— Немножечко лучше!
Вожатые Люся и Валя переодевались в своей комнате, а пионер Агафонов стоял под дверью и подсматривал. Он был из первого отряда, у него уже росли усы, и ему очень нравились Люся и Валя. Обе. Он даже не знал, которая больше. Не мог решить.
Дверь была чуточку приоткрыта. Из темного коридора он смотрел, как высокая, коротко стриженная Валя снимает свитер, оголяя свою худую спину. Как круглоплечая Люся расчесывает свои рыжеватые кудри. Если честно, он слегка сходил с ума от этого зрелища.
Дверь скрипнула и открылась. Девушки ойкнули.
И вдруг Люся сказала:
— Агафончик! Заходи, чего в коридоре торчать!
А Валя обернулась — в одном лифчике! — села на кровать и похлопала по матрасу рядом с собою.
