Мандо несколько раз побывал во дворце Конгресса депутатов и знаменитом Мадридском университете. Он обратил внимание на то, как тщательно дворцовая стража проверяла документы у посетителей, поскольку там находилась резиденция самого генералиссимуса.
Тщетно пытался Мандо отыскать дом, в котором почти сто лет назад размещалась редакция и типография газеты «Ля Солидаридад», издававшейся видными филиппинскими просветителями Дель Пиларом, Хаэной и Рисалем и служившей рупором филиппинской эмиграции в Европе. На его месте высилось современное многоэтажное здание, и не было никакой, даже скромной, мемориальной доски.
Много часов провел Мандо в Национальной библиотеке, отыскивая материалы, относящиеся ко времени захвата Филиппин Испанией. Ему показалось, что испанцы весьма радушно встречают филиппинских туристов, чуть ли не как своих дальних родственников. Один филиппинец, старожил Мадрида, рассказывал ему:
— Испанцы, в общем, хороший народ, с большим чувством собственного достоинства. Вот только с властями им никогда не везло. Министры у них все как на подбор были заядлыми работорговцами и колонизаторами. Правительство всегда направляло в свои заморские владения отбросы общества. Может быть, именно поэтому Испания и лишилась всех своих колоний. К нам, филиппинцам, у них изменилось отношение после революции тысяча восемьсот девяносто шестого года[59]. Тогда они воочию убедились, что филиппинцами нельзя помыкать, словно рабочим скотом.
Мандо посетил великолепные мадридские соборы, очень похожие на манильские, не преминул посмотреть бой быков, во время которого ему пришла мысль о суровом и жестоком нраве испанцев, постоянно ощущавших железную руку авторитарного режима. Два месяца в Мадриде пролетели незаметно.
Следующим городом на его пути стал Рим. Вечный город поразил Мандо резкими контрастами. Уже в аэропорту он обратил внимание на то, что рядом с распятием продавались статуэтки Венеры Милосской. В самом католическом городе мира, под боком у Ватикана, оказалось много коммунистов. В Италии вообще, как он узнал, самая большая после Советского Союза коммунистическая партия? Руины древнего Колизея соседствовали с самыми современными зданиями. По субботам, как и в Маниле, все административные учреждения были закрыты, зато гостеприимно распахивали двери театры, кино, рестораны и магазины. По воскресеньям же город словно впадал в оцепенение, функционировали лишь триста церквей, где шла бойкая торговля образами святых, медальонами, четками, распятиями — одним словом, товаром, пользовавшимся большим спросом у паломников и верующих туристов. Рим был буквально наводнен туристами. И Мандо совершил множество разнообразных экскурсий в самом Риме, побывал в Неаполе, в Сорренто и на Капри.
В Риме он поселился в небольшой гостинице неподалеку от базилики св. Анны, почти в самом центре. В библиотеке Ватикана, где одно лишь прикосновение к книгам и рукописям на древнем пергаменте повергало в трепет, Мандо с удивлением взирал на многотомные списки «индексов запрещенных книг», которые должны были служить руководством для правоверных католиков. Тут значились книги по самым различным отраслям знаний. Сколько же, оказывается, он нагрешил, читая и перечитывая произведения Вольтера и Гюго, Рабле и Стендаля, Флобера и Франса, Золя и Лоуренса! Даже на «Жизнь Иисуса» Ренана был наложен запрет, не говоря уже о сочинениях Коперника, Галилея, Кеплера и многих других ученых. «Недаром, — подумал Мандо, — именно церкви принадлежит изречение: „Вредная книга опаснее всякого оружия“. И именно св. Павел первым показал, как следует церкви поступать с „вредными“ книгами, — он приказал их сжечь». С тех пор и пошло. Жгли книги на кострах молодчики Гитлера и Муссолини. Жгли книги прогрессивных филиппинских писателей и японцы.
Проездом Мандо побывал на родине Вильгельма Телля. В сопровождении гида он долго бродил по Берну, осматривая достопримечательности. На одной из маленьких улочек гид указал ему на старичка, проезжавшего мимо на велосипеде.
— Посмотрите, это наш бывший вице-президент. Отслужив вице-президентский срок, он вернулся к своей прежней профессии часовщика… У нас должность президента или вице-президента не приносит богатства, она лишь свидетельствует о доверии народа к лицам, избранным на эти высокие посты и об уважении к ним.
Путешествуя по Италии и Швейцарии, побывав лишь проездом в странах Бенилюкса, Мандо отметил для себя существенные отличия в политической и экономической жизни, которые неизбежно возвращали его мысли к положению на родине и в Азии вообще.
В Лондоне на аэродроме его встречал один английский литератор, с которым он познакомился незадолго до этого. Разговор зашел о падении кабинета Черчилля и приходе к власти лейбористов. «Не всегда герои военного времени могут оставаться лидерами нации в мирное время, — пояснил литератор свою мысль о причинах таких перемен. — Тому очень много примеров в истории: и Александр Македонский и Джордж Вашингтон проявили себя не очень-то способными политиками в мирное время. Как говорится, „каждому лидеру свое время, и каждому времени — свой лидер“».
Новый знакомый Мандо оказался великолепным гидом. Он показал ему Лондон, поводил по редакциям газет и журналов. Благодаря его помощи Мандо сумел основательно ознакомиться с работой крупных лондонских газет — «Таймс» и «Дейли Мейл».
— У нас «демократия» и «свобода» не пустые слова, — похвалялся англичанин перед Мандо. — Вспомните хотя бы наш знаменитый Гайд-Парк.
В Гайд-Парке им довелось услышать ораторов, критиковавших премьер-министра. Рядом можно было прослушать целую лекцию о коммунизме.
— Здесь не требуется никаких разрешений на выступление перед публикой, — продолжал англичанин, — и полиция свято охраняет это право, ни о каком вмешательстве с ее стороны не может быть речи.
Мандо удалось встретиться с одним из членов парламента. Скромная квартирка парламентария не шла ни в какое сравнение с роскошными особняками филиппинских конгрессменов. Когда Мандо явился к нему, как было условлено в половине шестого, парламентарий разжигал камин у себя в кабинете.
— А разве в доме нет электричества? — поинтересовался Мандо.
— Есть, конечно, но ввиду режима экономии не разрешается его включать ранее шести часов, — ответил хозяин.
Мандо попытался себе представить, как поступил бы в такой ситуации филиппинский законодатель. Он не сомневался, что тот непременно воспользовался бы своим «исключительным» правом. Парламентарий предложил гостю чашку чая. Угощение оказалось весьма скромным.
— А почему у вас до сих пор карточная система, ведь война давно кончилась? — спросил Мандо.
— Видите ли, все еще ощущаются последствия войны, продуктов не хватает. Чтобы не допустить спекуляции и прочих нежелательных явлений, а в основном затем, чтобы рядовой покупатель мог приобрести все необходимое в магазинах, мы продолжаем сохранять карточки.
Он разъяснил Мандо смысл протекционистской политики нового английского правительства, направленной на защиту национальной промышленности от иностранной конкуренции, и Мандо с сожалением подумал, что филиппинцы об этом не могли и мечтать.
В библиотеке Британского музея Мандо с благоговением вступил под своды зала, в котором занимались такие выдающиеся деятели мирового революционного движения, как Гарибальди, Маркс, Ленин, Сунь Ят-сен, Ганди. Пораженный собранными здесь сокровищами человеческого разума, Мандо безотчетно восхищался англосаксонским гением, столь разнообразно проявившим себя в таких разных областях, как литература и промышленность, поэзия и торговля. Ведь народ, живший на островах, лишь немногим превосходящих по площади Филиппинский архипелаг, сумел все создать собственными руками, начиная от иголки или шпильки и кончая гигантскими пароходами и гидростанциями. А его страна по иронии судьбы не может изготовить даже туалетной бумаги!
Перевернув последнюю страницу дневника, Мандо достал из портфеля маленькую записную книжку, сплошь испещренную записями дат, имен, цен. Мандо вел тщательный учет проданных драгоценностей и всех своих расходов. Вырученная им сумма составила пять миллионов долларов, сумма изрядная, но он должен расходовать ее осмотрительно — впереди поездка в Париж и заключение сделки, которую очень форсировал американский агент. Большую часть денег Мандо поместил в банк, а на небольшую сумму приобрел ценные бумаги. Он вверил свою судьбу солидной швейцарской фирме, пользовавшейся безупречной репутацией. В Мадридском, Женевском и Лондонском банках его вклады составляли три миллиона долларов. Полмиллиона он вложил в акции Железнодорожного акционерного общества Швейцарии. В переводе на филиппинские песо его капитал составлял уже более пятнадцати миллионов. А была реализована лишь меньшая половина драгоценностей…
