Взглянув на часы, Мандо обнаружил, что время перевалило за полночь. Пока все шло как нельзя лучше. Он потянулся и закурил сигарету.
Жизнь бродяги-туриста не изменила привычки Мандо вставать спозаранку. Когда он служил у Монтеро, с восходом солнца всегда бывал на ногах. А партизанская жизнь в горах Сьерра-Мадре и подавно не приучила нежиться в постели.
Не успел он умыться, как в его номере в отеле «Ритц» раздался телефонный звонок. Звонила его соотечественница Элен, филиппинка, родившаяся в Маниле, но застигнутая войной в Европе и превратившаяся ныне в истинную космополитку. Рано осиротевшая, она с малых лет приобщилась к странствиям и совершала регулярные вояжи по Средиземному морю от Гибралтара до Каира, потихоньку приторговывая чем придется. Она научилась извлекать выгоду и из своей молодости и пикантной внешности, благодаря чему приобрела известность в самых шикарных отелях Парижа и средиземно-морской Ривьеры.
Мандо познакомился с ней в Женеве на чисто деловой основе. Эта когда-то весьма очаровательная метиска помогла ему выгодно продать бриллианты. Получая пять процентов комиссионных, она неплохо заработала на нем. Одному арабскому шейху она умудрилась всучить драгоценностей почти на миллион долларов, миллионера, их соотечественника, отдыхавшего в Испании, выставила на полмиллиона, и, наконец, самой крупной ее акцией была продажа колье Клеопатры, — банк Ротшильда выложил за него почти два миллиона долларов наличными.
Мандо пригласил Элен позавтракать в ресторане отеля. За завтраком она сообщила ему кое-какие парижские новости. Остановилась она в гостинице «Нормандия».
— Там живет некий французский повеса. Ужасно богатый. Сейчас он обхаживает одну венскую танцовщицу, от нее весь Париж без ума. Он один только на цветы да на духи уже извел целое состояние.
— Так ты думаешь, перспективный покупатель? — спросил ее Мандо.
— Определенно. Уж поверь мне, у меня наметанный глаз.
— Ну что ж, тогда посмотрим, что может понравиться этому ловеласу.
— Ты хочешь сказать, этой танцовщице?
После завтрака Мандо и Элен поднялись к нему в номер, и он показал ей список оставшихся драгоценностей. Элен со знанием дела выбрала несколько вещиц и сразу же назвала цену.
— Я сейчас же поеду в отель, где остановилась эта «балерина». Она встает не раньше одиннадцати, так что я вполне успею. До скорого. Я тебе позвоню.
— Только обязательно возвращайся сюда, как только освободишься, — попросил ее Мандо. — Мне бы хотелось посмотреть Париж. Ты будешь моим гидом.
— О’кей, мосье. — Помахав ему на прощанье, она быстро выскользнула из номера.
Элен вернулась в гостиницу к обеду.
— Ну, вот и денежки! — с победоносным видом воскликнула она, едва переступив порог номера. — Быстро я все это обстряпала?
— Ты уже одета. Подожди минутку, я буду сейчас готов.
Обедали они в маленьком ресторанчике на берегу Сены. Элен действительно знала Париж не понаслышке. Кухня в ресторане оказалась выше всяких похвал: фаршированный заяц и тушеная в шампанском дичь были поистине верхом кулинарного искусства.
— Куда бы ты хотел теперь, в «Фоли Бержер» или в оперу? Я лично рекомендовала бы тебе «Фоли Бержер». Такого больше нигде не увидишь, — тоном знатока заявила Элен.
У входа толпилась уйма народа, главным образом, туристы из разных стран. За входные билеты Мандо пришлось заплатить втридорога, поскольку в кассе их уже, конечно, не было. Мандо был ошарашен зрелищем. Ему и в голову не приходило, что можно увидеть на сцене такое обилие до предела обнаженных, а то и вовсе голых женщин. Публика неистовствовала. Зрителям особенно понравилась сценка «Ад для женщин», в которой обнаженный мужчина с телосложением Геркулеса, изображавший Люцифера, хлыстом и вилами гонял по просцениуму среди огня и молний целую стаю нагих юных красавиц. Всех насмешили американские моряки, вошедшие в раж. «Buddy, sure, there’s heaven in that place!»[60] — заорал один из них во всю глотку.
— Да-а, такого шоу наши манильские матроны не разрешили бы, — шепнул Мандо на ухо Элен.
— Но это же — искусство, — возмутилась она.
— Может быть, но в Маниле это называется развратом.
— Развращенность существует только в мыслях зрителя. Красивое тело никогда еще не считалось развратным. Как тогда следует относиться к «Венере Милосской» и «Адаму» Микеланджело или «Обнаженной Махе» Гойи?
— Но Манила-то — город католический, — напомнил ей Мандо.
— В Париже, между прочим, тоже достаточно католиков. И тем не менее здесь каждый воспринимает обнаженное тело как произведение искусства и не видит в этом ничего постыдного и развратного. Если бы было иначе, то этот город перестал бы называться Парижем…
Из «Фоли Бержер» Мандо и Элен отправились на Плас Пигаль, в ночной клуб «Баль Табарен». Оказалось, что все места уже заняты. Однако, получив весьма крупную банкноту на чай, метрдотель тут же нашел для них столик. В те дни во дворце Шайо проходила сессия Генеральной ассамблеи Организации Объединенных Наций, и большинство мест зарезервировали различные делегации. Мандо отыскал глазами столик с филиппинским флажком. Филиппинский делегат сидел с премиленькой француженкой.
— Взгляни-ка, какие все они довольные и сытые, шампанское так и льется рекой, а кур едва успевают подносить, — заметила Элен.
— А на заседаниях, если послушать их речи, грозят третьей мировой войной.
— Такова уж дипломатия, — примирительно рассудила спутница Мандо, снова показав себя неглупой женщиной. — Уж лучше словесные баталии, чем настоящая «горячая» война с пушками и бомбами.
— Но это та же война, только холодная.
Мандо и Элен приятно провели время — за ужином посмотрели «флор-шоу»[61] и потанцевали.
Когда, направляясь домой, они проходили через зал, их внимание привлекла веселая компания и особенно женщина, которая заразительно смеялась и беспрестанно чокалась со своими спутниками. «Где я мог видеть ее раньше?» — лихорадочно соображал Мандо, но бравурная музыка и непринужденная болтовня Элен мешали ему сосредоточиться. Мандо быстро проводил Элен до «Нормандии» и снова вернулся в «Баль Табарен». Заинтересовавшая его женщина и ее спутники продолжали веселиться. Присев неподалеку, Мандо пристально разглядывал женщину, продолжая вспоминать. И вдруг, помимо своей воли, он вслух произнес: «Долли Монтеро!» Да, теперь он знал точно. Это была именно она и никакая другая женщина.
За несколько секунд в памяти Мандо промелькнули годы его жизни в семье Монтеро. Вспомнилось, как пришлось спешно искать убежище в горах у партизан после того, как именно Долли случайно обнаружила в тетради Мандо (тогда он был еще Андоем) напечатанную на машинке американскую радиосводку о ходе военных действий на фронтах второй мировой войны. Долли рассказала об этом отцу, и дон Сегундо с кулаками набросился на Мандо, проклиная и его, и тот самый день, когда он додумался послать этого «деревенщину» учиться. Он пригрозил выдать его японской контрразведке — кемпейтай. Угроза могла быть приведена в исполнение в любую минуту, потому что почти ежедневно в доме у них бывал японский полковник, возивший Долли на вечеринки и всевозможные увеселения. Семейство Монтеро, судя по всему, поощряло эту связь, обеспечивавшую им различные удобства и выгоды в условиях оккупации.
Мандо сидел, раздумывая над прошлым и искренне радуясь тому, что теперь он уже не тот несчастный мальчик на побегушках, которому мог приказывать всякий, кому не лень. «Мне нет никакого дела до этой Долли», — решил он. Конечно, она еще больше похорошела, красота ее стала особенно броской. Но, объехав чуть ли не весь свет, Мандо встречал тысячи девушек и женщин не хуже Долли. Стоит ли возвращаться к прошлому и заново знакомиться с дочкой богача только для того, чтобы преподать ей урок? И вместе с тем он никак не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица шоколадного цвета, так выгодно выделявшегося на фоне стандартных европейских красавиц.
Так ничего и не решив, Мандо направился в бар, где в полумраке зала сидели редкие уже посетители. Виски обожгло горло, но не принесло успокоения, мысли обгоняли одна другую и вихрем кружились вокруг Долли. Неожиданно в баре появилась и она сама в сопровождении белого мужчины. Они сели за соседний столик. Он пил виски, она спросила себе шампанского.
Краем уха Мандо улавливал обрывки их разговора. Мужчина говорил по-английски с сильным французским акцентом:
— Долли, шерри[62], ты ведь сейчас свободна. У вас не будет больше занятий.
— Я же тебе уже говорила, что не хочу уезжать из Парижа даже на каникулы. Только теперь у меня и будет время походить по магазинам. Ты же знаешь, что я долго тут не задержусь, мне скоро отправляться обратно в Манилу.
