— Он ни на что другое не способен!
Люди бросились к Абдель-Азиму, помогли ему подняться на ноги. Затем все как по команде двинулись на Тауфика. Толпа все теснее сжимала Тауфика, жарко дыша ему в лицо и затылок. Несколько человек угрожающе занесли над его головой палки. Тауфик, бледный и растерянный, в испуге озирался по сторонам. Боясь, что произойдет непоправимое, он вдруг в исступлении закричал:
— Я не хотел… Не бейте меня!.. Ради аллаха, не бейте! Я не сам. Меня подбил Ризк-бей!
— Ризк-бей?! Да что ты мелешь? — возмутился шейх Талба. — Постеснялся бы. наговаривать на почтенного человека! Он дал нам на свадьбу своих верблюдов. Да знаешь ли ты, негодяй, что Ризк-бей не пожалел десяти фунтов на подарок невесте?! Сам лично мне вручил, когда я пришел пригласить его на свадьбу… И если бы не срочные дела в Каире, он обязательно был бы на свадьбе моей дочери! А ты говоришь — Ризк-бей! Да как только у тебя язык повернулся! Другое дело, Исмаил. Этому еще можно было бы поверить. Он уже влип в одну грязную историю. Вот и ответит за свои проделки! От него можно ожидать любой подлости. Говори, кто тебя на это подбил?! Выкладывай начистоту!..
— Ладно, шейх Талба, и так все ясно… Все они одного поля ягодки!..
Феллахи, сжав кулаки, грозно надвигались на Тауфика. Он стоял, пугливо озираясь по сторонам, все еще надеясь хоть у кого-нибудь найти поддержку, но наталкивался только на враждебные взгляды. Вдруг чьи-то крепкие, заскорузлые пальцы больно стиснули сзади его локти, Тауфик испуганно закричал. Он попытался вырваться, но не смог и опять стал жалобно канючить:
— Отпустите!.. Я не виноват! Мне приказал Ризк-бей. Вызови Абдель-Азима, говорит, да постарайся ударить его посильнее. Тебе ничего не будет. Ведь это игра!
— Ничего себе игра!.. — заметил один из феллахов. — Слава всевышнему, что все обошлось благополучно. Главное — наш Абдель-Азим жив и здоров. А он не злопамятный. — И, повернувшись к Тауфику, добавил: — Кайся перед лицом аллаха! А Абдель-Азим тебя простит. Разве на осла можно сердиться?
— Не такой уж он безмозглый осел, как тебе кажется! — горячо возразил кто-то. — Конечно, слава аллаху, что он не покалечил Абдель-Азима. А мог бы и убить! Нет, это так оставлять нельзя. Надо непременно сообщить в полицию… Послушай, Тауфик! Если потребуется, ты повторишь там все, что сказал сейчас? Ну, хотя бы то, что именно Ризк, а никто другой подговорил тебя ударить Абдель-Азима?
— Нет, что вы! Только не это!.. Все что угодно, но не это! — взмолился Тауфик. — Умоляю вас, не надо в полицию. Пусть все останется между нами. На коленях вас прошу: не говорите! Я виноват перед вами! Простите меня…
Отыскав в толпе Абдель-Азима — тот стоял чуть поодаль в окружении друзей. — Тауфик бросился перед ним на колени.
— Прости меня, Абдель-Азим! Ради аллаха, прости!.. Требуй все, что хочешь! Хочешь — заколю теленка?.. Пусть это будет моим подарком на свадьбу. Умоляю, не зови полицию! Да я для тебя вылезу из собственной кожи, только не зови! Клянусь аллахом, ничего против тебя я замышлять не стану! Прости…
— Ладно, ладно, — примирительно вставил цирюльник, — хватит тебе хныкать. Ты меньше чеши языком, лучше дело делай. Пошел бы да заколол теленка. Вот тогда, может, Абдель-Азим и простил бы тебя. Верно я говорю?
Абдель-Азим снисходительно улыбнулся. В толпе послышались одобрительные голоса.
Тауфик, обрадовавшись спасению, затрусил к дому. За ним еле поспевали добровольцы, вызвавшиеся помочь ему разделать теленка. По дороге жарко спорили, принести теленка вечером на свадьбу или раздать бедным. После долгих препирательств порешили: приготовить угощение в доме Тауфика — пусть кто хочет приходит и ест.
— Пожалуй, и для Тауфика хуже наказания не придумаешь! — пошутил кто-то. — Для него это страшнее виселицы.
Что касается Тауфика, то он соглашался на все, лишь бы спасти свою шкуру, лишь бы Ризк-бей не узнал, что он его выдал.
Всю ночь в деревне никто не сомкнул глаз. Веселились до утра. Играла музыка, пели песни, водили хоровод, плясали. Не забыли и о теленке, приготовленном в доме Тауфика. К утру от него ничего не осталось. Ели с аппетитом — не слишком часто приходится пробовать такое мясо!
А наутро опять собрались вокруг земляков, что вернулись из тюрьмы. Абдель-Максуд не просто рассказывал о пережитом, не ограничивался воспоминаниями о тяжелых днях. Он призывал всеми силами, всеми способами бороться с людьми, воплощающими зло на земле.
— Для них нет ничего святого, — говорил он. — Это не люди, а звери в человеческом обличье! И с ними я познакомился там, в тюрьме. Сколько издевательств мы вытерпели от них! Если все рассказать, не поверите. Покуда жив, не смогу забыть. И молчать об этом нельзя! Нужно протестовать против беззакония и самоуправства, делать все, чтобы очистить страну от тех, кто оскорбляет людей, унижает их достоинство, издевается над ними… Надо писать жалобы, направлять петиции во все правительственные учреждения. То, что произошло с нами, не должно повториться! Нам нужно всем вместе разобраться в происходящем. Попытаться ответить на главный вопрос: кто заинтересован в нарушениях закона? Кому это выгодно? Конечно, не революции и не обществу в целом, а отдельным элементам. Зачем они издеваются над людьми? Чтобы озлобить, убить веру в дело социализма! Чтобы в конечном итоге задушить революцию!.. Но этому не бывать! Их планы не сбудутся! Я знаю, подобные элементы нарочно сеют в народе семена страха! Запугав народ, они хотят расчистить себе путь к власти. Но мы не имеем права сидеть сложа руки. Сейчас, по-моему, всем ясно: надо действовать! Действовать энергично и решительно. Тебе, Инсаф, не мешало бы снова пробиться к министру. Ты с ним уже встречалась, он тебя знает. Постарайся передать нашу жалобу лично ему. Тебе, Абдель-Вахид, надо расшевелить уездный комитет молодежи. Члены нашего комитета АСС должны бить во все колокола, чтобы каждый был настороже. Надо писать в самые высокие инстанции. Там, наверху, должны знать — любое самоуправство и беззаконие расчищает дорогу врагу!.. — Абдель-Максуд с трудом перевел дыхание и, держась рукой за сердце, сказал: — И пусть пришлют кого-нибудь нам на помощь!.. Вместо меня… Видно, я уже не борец… Выдохся..
— Да что ты такое говоришь, Абдель-Максуд? — не выдержал я. — Призываешь бороться, а сам — руки вверх? Разве можно останавливаться на полпути?! Ты ведь всю жизнь отдал борьбе за правду… Вспомни… В студенческие годы ты участвовал во всех демонстрациях! Кричал: «Вон англичан!» Ты всегда был смелым и мужественным. Пули не могли тебя устрашить… Ты верил в справедливость нашего дела, верил в народ, в торжество правды — и сражался. Сколько раз тебя арестовывали! Сколько раз бросали в тюрьму! Правда, это было при англичанах. Тогда ты знал, за что сидишь, и мог вынести любые пытки. Мы понимаем, сейчас тебе выпало более тяжкое испытание… Но ты не должен отчаиваться и сейчас. Разве можно отказываться от дела всей своей жизни? Поверь мне, те, кто совершил над вами насилие, непременно будут наказаны. Не унывай! Возьми себя в руки! Улыбнись и положись на аллаха. Почему ты думаешь только о подлецах и проходимцах, таких, как Исмаил? Ведь есть и другие люди! Вспомни хотя бы Фармави!
Мне и потом не раз приходилось подбадривать Абдель-Максуда, убеждать его не замыкаться в себе, по-прежнему оставаться в гуще людей, звать их к борьбе. Но Абдель-Максуд всегда только молча выслушивал мои доводы и искоса посматривал на меня. Лицо его оставалось неподвижным, как гипсовая маска. Лишь иногда он будто оживал, силился произнести какие-то слова, которые застряли у него в горле. Но, лишь беззвучно пошевелив пересохшими губами, горестно вздыхал и опять погружался в свои невеселые думы.
Совсем иначе вел себя Абдель-Азим. Он тоже рассказывал о своих злоключениях. Поведал людям о всех своих мытарствах и страданиях. Феллахи с волнением слушали его рассказ, переживали вместе с ним его унижения, воспринимая его боль как свою собственную. Абдель-Азим громко возмущался несправедливостью и беззаконием и в то же время исподволь подводил людей к выводам, которые сам для себя уже давно сделал: враги социализма хитры и коварны, действуют исподтишка, их оружие — ложь, они прикрываются законом как щитом. Они пролезли всюду, добрались до самых верхов и при каждом удобном случае наносят удары. Причем выбирают самые уязвимые места, а если это не удается, то не гнушаются и ударами в спину. Поэтому все, кому дорог социализм, должны быть бдительны, должны обезвреживать врага раньше, чем он подготовится к новому прыжку.
Что касается Салема, то он был поглощен своим счастьем. И не испытывал ничего, кроме пьянящей радости первых дней супружеской жизни. Все обиды, оскорбления и унижения, которые ему пришлось перенести и которые прежде заставляли сжиматься его сердце, теперь отошли на задний план. От них остался только горький привкус. За последнее время ему пришлось испытать слишком много горя, чтобы не чувствовать его привкус даже в медовый месяц. Но он по-прежнему твердо верил, что рано или поздно наступит долгожданный день возмездия, когда враги социализма получат по заслугам. Аллах не допустит, чтобы зло восторжествовало…
