Но тут Александр Сергеевич роняет вилку на пол и, сгорая со стыда, ждет, пока ему не принесут вторую, на часах три сорок пять и Вивиан уже перешла к кофе, что же касается советника в сером, то он выбрал себе не кофе, а чай, телохранители предпочли пиво, ну а Александр Сергеевич пребывает в раздумье, на чем я и позволю себе поставить точку в этом замечательном абзаце, добавив лишь, что на второе была телятина под соусом бешамель с картофелем а'ля метрдотель, но сколько можно перечислять дежурные блюда сегодняшнего меню во дворце герцогов Альворадо, ибо сама Вивиан уже встала со своего места и сказала Алехандро, что ждет его в кабинете, а значит, секретарю пора приступать к своим обязанностям (восклицательный знак).
Часть третья
Синдром Кандинского — Клерамбо (Себастьян)
И только не надо считать, что какое–то время спустя тьма рассеивается.
Ничего подобного, лишь только прогремел выстрел, лишь только тело мое впечаталось в стенку и наступила уже упомянутая тьма, лишь только Александр Сергеевич Лепшин прекратил свое земное существование, как мне позволили открыть глаза, и можно представить испытанное мною удивление, когда вместо окружающей (к примеру) обстановки больничной палаты, я обнаружил, что нахожусь в изысканном интерьере невнятных пока еще дворцовых покоев, и кто знает, каким образом меня сюда занесло.
Но более того — тело, в котором я находился, принадлежало не мне, я занимал лишь небольшой участочек мозга, в котором — одновременно со мной — ворочалось чье–то «я», которое пыталось вступить с моим в странную, хотя и вполне обоснованную борьбу — ведь кому понравится, если в давно уже облюбованный и обжитый тобою дом вламывается незваный гость и располагается на самом почетном месте, только вот чье это тело и чей мозг, хочется знать, но как спросить, как подать голос?
«Кто ты? — услышал я. — Кто ты и чего тебе надо?»
«Лепшин, — ответил я, — моя фамилия Лепшин…»
«Странно, — сказал голос, — все это очень странно и мне кажется, что я схожу с ума…»
«Отчего?» — поинтересовался я.
«Ты — Лепшин?» — решил, видимо, уточнить голос.
«Да, Лепшин…»
«А я Лепских, Александр Сергеевич…»
Тут уже пришла моя очередь впасть в ступор, ибо ведь это именно я Александр Сергеевич, автор романа «Градус желания», который так и не получил премии Хугера, буквально пять (а может, и меньше) минут назад застреленный из револьвера крупного калибра (вот только где она его взяла?) своей женой, женщиной со странным именем Сюзанна, которая так хотела, чтобы я продал душу дьяволу, но чем это кончилось — неизвестно, хотя мне отчего–то кажется, что за эти пять (а может, что и меньше) минут, прошедших после рокового (почему так принято говорить?) выстрела, случилось то, что давно должно было случиться и — опять же, кто знает отчего мне кажется именно так? — на моем левом запястье, если бы я смог сейчас увидеть его, обнаружился бы небольшой беловатый шрам, вот только беда в том, что я никак не могу посмотреть на свое левое запястье, как и вообще я лишен зрения, обоняния, осязания, хотя отчего–то и понимаю, что нахожусь не в больничной палате, а в дворцовых покоях, но будем считать, что это то знание, которое исходит от второго Александра Сергеевича, не так ли, спрашиваю я его и слышу в ответ, что ему кажется, будто он сошел с ума.
«Отчего это?» — интересуюсь я.
«От того, — раздается в ответ, — что это я Лепских, Александр Сергеевич, филолог–медиевист, лауреат премии Крюгера за работу «Эстетические интерпретации образа дьявола и их воздействие на харизму читателя», которого бросила жена, милейшая Катерина Альфредовна Иванова, что и послужило главной причиной тому, что Александр Сергеевич Лепских оказался в государстве Дзарос, материк Лоримпана, планета Ауф, где буквально вчера поступил на службу личным секретарем к принцессе Вивиан Альворадо и чуть ли не завтра должен вместе с ней отправиться на знаменитый курорт Тапробана», — и тут уже пришла моя очередь заявить, что я схожу с ума.
«Что будем делать?» — внезапно интересуется голос лауреата премии Крюгера.
«Не знаю, — честно отвечаю я, — у меня такое ощущение, что пуля, вплющив мое тело в стенку, не доделала свое дело, то есть какая–то частица меня продолжила жизнь и вот…»
«Бред, — ответил Лепских, — наверное, все гораздо проще».
«Как это?» — поинтересовался я.
«Не знаю, — честно ответил филолог–медиевист, — но проще, видимо, все дело в системе глобальных совпадений вектора судьбы, ведь тогда, по идее, должно произойти полное слияние, основой для чего и послужил выстрел…»
«Смешно, — отвечаю я, — таким образом Лепшин становится Лепских, а Лепских — Лепшиным?»
«Ничего подобного, — возмущается Лепских, — ты не можешь стать мной, ибо мое тело — вот оно, а ты своего лишен, в тебя ведь стреляли, не в меня, да и ты продал душу дьяволу, а не я…»
«Продал ли?» — вновь задумываюсь я.
«Наш разговор становится бессмысленным, — возмущается личный секретарь принцессы Вивиан, — кто–то из нас должен уступить место другому и сдается мне, что это будешь ты!»
Но я не согласен, мне отнюдь не хочется покидать это чужое тело, ведь кто знает, что будет тогда, когда последняя частичка моей души оторвется от своей материальной привязки — этой чуждой и странной для меня оболочки, куда занесет тогда мою душу, да и будет ли она, пусть и проданная, но все еще реально существующая, ведь я могу пока продолжать никому больше неслышную беседу с этим странным типом, хотя кто мог сказать мне, что сюжет обернется именно таким образом?
«Никто!» — констатирует Лепских и еще раз предлагает мне убираться из его тела.
Я не отвечаю, я просто начинаю бороться с ним во тьме, окружающей меня, тьме, которую не разрушило даже позволение открыть глаза, ибо глаза эти были не моими, и это не я видел сейчас хорошо различимые в отступающих утренних сумерках контуры вещей, находящихся в комнате личного секретаря принцессы Вивиан. Но если не я, то кто же?
«Хочешь сделку?» — вдруг слышу я голос утомленного борьбой соперника.
«Какую?»
«Оставайся во мне, только не показывайся очень часто, сиди себе и помалкивай, а я дам тебе свои глаза, рот, уши, руки, да даже член… Бог с тобой, но если кто–то из нас должен погибнуть, то им вполне могу оказаться я, мне же этого не хочется!»
«Дай подумать!» — отвечаю я.
«Думай!» — соглашается Александр Сергеевич‑2, и я начинаю думать, хотя определение это абсолютно бессмысленно, ибо что я еще могу делать, когда у меня нет ни рук, ни ног, ни сердца, ни печени, ни… впрочем, перечислять так можно очень долго, как очень долго можно вести эту бессмысленную борьбу, в которой выйти победителем я все равно не смогу: ведь даже если мне удастся разрушить, вытеснить из тела душу Лепских, то тело это — чужое, и я никогда не смогу чувствовать себя в нем так же вольготно и удобно, как в своем собственном, том самом, что лежит сейчас окровавленное на полу в номере гостиницы «Приют охотников» и вокруг него (будем надеяться) хлопочут две милых дамы — моя жена Сюзанна и славная, обаятельная К., плотью которой я так и не успел насладиться до рокового (пусть будет так) выстрела.
«Согласен!» — отвечаю и чувствую, что вокруг начинает брезжить свет.
«Отлично! — говорит А. С.Лепских, — Только давай, договоримся о правилах игры».
«Как это?»
«Очень просто. Главное — не мешай мне. Будь как бы постоянным спутником, наблюдателем, но не больше. Не вмешивайся в мои дела и поступки, хорошо?»
«Как получится…» — здраво замечаю я.
Александр Сергеевич Лепских не отвечает, он открывает глаза и чувствует необычайно сильную ломоту в затылке, интересно, есть ли тут таблетки от головной боли, надо бы поинтересоваться, а то получается, что всего второй день службы, а он, как говорится, настолько разобран, что хоть из постели но вылезай, а ведь принцесса Вивиан ждет его в своем кабинете ровно в полдень, сейчас — он смотрит на часы и видит, что уже без пяти минут одиннадцать, а значит, времени почти нет, ведь надо встать, привести себя в порядок, позавтракать,
Боже, да еще этот сон, голова от него просто раскалывается, Александр Сергеевич встает с кровати и нехотя тащится в ванную, чувствуя, что кроме головы ноет и все тело, а особенно болит левое запястье, что там такое, думает он и с нежностью смотрит на свою руку и не будем комментировать то, что он видит.
Всего–навсего шрам на левом запястье.
Шрам, которого вчера еще не было.
Шрам, которого вообще не должно быть.
Алехандро становится страшно. Алехандро садится на краешек большой белоснежной ванны и начинает в подробностях вспоминать сон, но от воспоминаний ему не становится легче. Ему вообще никак не становится от этих воспоминаний, ибо сон есть сон, а шрам — вот он, вчера еще не было, а сегодня есть, и стоит ли ломать голову, которая и так раскалывается, господи, да есть тут таблетки от головной боли, пытается сообразить Алехандро и замечает (было бы странно, если бы этого не случилось) небольшой уютненький шкафчик на выложенной кафелем стенке, как раз рядышком с зеркалом а полочкой, уже уставленной его бритвенными принадлежностями и прочими предметами личной гигиены, включая наполовину выдавленный тюбик зубной пасты и зубную же щетку, купленную ему перед прошлогодним отпуском Катериной Альфредовной, замечательную такую зубную щетку с длинной и теплой пластмассовой ручкой двух цветов — сверху синего, а снизу красного, но оставим щетку в покое и откроем шкафчик, в котором — как и предполагалось — Алехандро находит хорошо подобранную аптечку, включая, естественно, великолепное средство от головной боли, одну таблетку которого он немедленно отправляет в рот, стараясь делать все правой рукой, ибо от любого взгляда на левую (точнее — на ее запястье) голова вновь начинает раскалываться, но вот таблетка выпита, так что можно заняться туалетом, на чем пока мы и оставим Алехандро в покое.
