— Ну и ну! — только и может сказать Алехандро, а смущенный шофер, протирая глаза, уже семенит по направлению к кабриолету, за рулем которого ему предстоит сидеть почти десять часов кряду, ибо ровно столько времени отнимает дорога Элджернон — Тапробана, если нет дождя и можно вести машину с большой скоростью, хотя заметим, что с маленькой Вивиан ездить не привыкла, ее просто бесит, если машина едет медленно, и шофер это хорошо знает, так что он сразу включает третью скорость и дает газ, кабриолет выносится в широко распахнутые ворота и исчезает по направлению к Обезьяньему мосту, за которым ему предстоит выехать на скоростную магистраль номер девять, соединяющую Элджернон с Тапробаной, Вивиан откидывается на мягкое сидение коричневой кожи, Алехандро вертит головой по сторонам, ощущая все ту же тяжесть в голове, которая — не исключено, что и до конца дней — поселилась в нем с самого утра, хотя таблетка и помогла, спазмы исчезли, просто тяжесть, что же касается меня, то я смотрю на мир широко открытыми глазами Алехандро и чувствую его локтем теплый локоть принцессы, да ловлю себя на мысли, что оборот, который принимают события, оказался воистину даром свыше, хотя опять же — не все ли равно, чьи воля и фантазия сотворили этот кабриолет и эту скоростную магистраль, эти симпатичные, белые, крытые красной черепицей домики по обочинам, как бы укутанные золотисто–багряной дымкой дзаросской осени. Элджернон остался позади, Вивиан открыла глаза, посмотрела на Алехандро и потянулась к сумочке, в которой (на самом дне) покоился ее портсигар, нельзя ли побыстрее, лениво спросила она шофера, тот кивнул, его мощный, бритый затылок побагровел, мотор заурчал на пределе, белые домики по обочинам слились в одну полосу, ветер бил в лицо, встречные машины, завидев кабриолет с герцогским флажком на капоте, притормаживали и уступали дорогу, прошло два часа пути, мне хочется спросить Алехандро, как ему нравится поездка, но я обещал молчать, не тревожить его покой, так что пусть он сидит и все так же ворочает головой по сторонам, мозг его становится мягким, он просвечивает, я вползаю в него окончательно и еще уютней располагаюсь в не принадлежащем мне жилище, ловя какие–то смутные тени и отражения, пытаясь понять, кто из них есть кто и чем, скажем, дядюшка Го отличается от Фартика, а Соня — от ненаглядной жены Катерины Альфредовны, которая занимает, на мой взгляд, неимоверно много места, хотя уже вытесняется образом сидящей рядом Вивиан, и надо сказать, что тут я с Александром‑2 солидарен, ибо — но что толку повторять, что лишь смог я услышать этот низкий, с хрипотцой голос, лишь увидел (пусть даже не своими глазами) это прекрасное лицо с распущенной гривой темно–каштановых волос… Да что говорить, обидно лишь, что все это не имеет никакого смысла, ибо никогда Александру Лепских (по крайней мере, мне так кажется) не добиться благосклонности Вивиан Альворадо, а я даже не могу прийти ему на помощь, хотя это еще окончательно не ясно, как не ясно и то, что ждет нас в Тапробане, до которой остается немного — всего час пути, уже темнеет, стало теплее, потянуло свежим морским воздухом и одуревающим ароматом пышной (несмотря на осень) местной растительности, описывать которую мы не будем, ибо ведь сумерки и лишь неясные тени деревьев и кустарников бесшумно (как летучие мыши) мелькают по обочинам дороги, кабриолет минует большой, ярко освещенный щит, гласящий, что «ВЫ ВЪЕЗЖАЕТЕ В ТАПРОБАНУ!», Вивиан устало улыбается Алехандро, шофер сбрасывает скорость и поворачивает на заасфальтированное шоссе, ведущее к местной резиденции герцогов Альворадо, погруженной сейчас в кромешную тьму, не считая, разве что, двух маленьких оранжево–желтых фонариков, горящих у приоткрытых ворот, да еще более маленького (что совершенно естественно) огонька сигары, тлеющей во рту Себастьяна Альворадо, поджидающего у уже упомянутых (три тоскливо–подмигивающих «у») ворот экипаж своей сестры, которую он не видел больше двух месяцев, с того самого момента, когда…
Когда Вивиан Альворадо сказала, что между ними все кончено, чем она сразу же дает нам понять, что слухи и домыслы (вспомним разговор Сони и Александра Сергеевича) отнюдь не всегда бывают лишь слухами и домыслами и что чаще всего за ними — и это совершенно естественно — можно (при определенном старании) разглядеть контур истинной реальности, то есть узреть правду, которая означает лишь то, что когда Вивиан Альворадо сказала, что между ними все кончено, то (сплошные «то» и «что») она сразу же дала нам понять, что (сколько можно?) слухи и домыслы не всегда бывают лишь слухами и домыслами и отнюдь не беспочвенен был тот разговор, что (уже без комментариев) имела Соня с Александром Сергеевичем Лепских субботним вечером на кухне, когда бравый рейнджер Фарт уже отошел ко сну, а филолог–медиевист с удовольствием принял предложение выпить очередную чашечку чая. И сказала это Вивиан своему брату почти (без двух дней) два месяца назад, таким же, как и сегодня, прекрасным солнечным днем (вот только надо сделать уточнение: тот солнечный день был летним, а сейчас сентябрь, и не только в Дзаросе, но и во всем остальном мире), время близилось к полудню, Вивиан, добрый час проплавав в открытом бассейне с подогревом, расположенном неподалеку от ее покоев, сидела в плетеном кресле, накинув на себя легкомысленно–невесомый: халатик, совершенно (как это и положено) не скрывающий ее прелестей, чувствовала она себя прекрасно, если говорить о физической стороне самоощущения личности, что же касается психического…
Но прежде, чем перейти непосредственно к психическому (точнее же говоря, психологическому) самоощущению принцессы Вивиан, надо окончательно нарисовать ее внутренний портрет, и не так, как это сделал безвестный репортер журнала «Дзаросские леди», впрочем, одновременно с этим упомянув, что и Соня была далеко не права в оценке личности младшей герцогини Альворадо.
Вивиан Альворадо никогда не была ни холодной светской львицей, проводящей дни в погоне за всеми мыслимыми и немыслимыми удовольствиями, ни вздорной, взбалмошной бабенкой со скверным характером, ее нельзя было назвать женщиной глубокого и сильного ума, но не была она и дурой, Вивиан была просто женщиной, слабой, иногда беспомощной, временами капризной и несносной, порою трогательной, изредка жестокой, общество ее могло любого сделать счастливым, но бывало, что каждое слово принцессы ранило в кровь и собеседник желал лишь одного — исчезнуть, раствориться, никогда больше не видеть и не слышать эту прелестную женщину, в словах которой был (как казалось собеседнику) один только яд, в общем, женщина как женщина, со своими слабостями, вот только большинство из них обуславливались как рождением, так непосредственно воспитанием и жизнью принцессы еще в эмиграции, но не будем излагать очередную версию жизнеописания Вивиан Альворадо, нас интересуют лишь ее взаимоотношения с Себастьяном, который действительно был ее братом — вот только сводным или родным? Конечно, было бы лучше, если бы Себастьян оказался всего лишь сводным братом и подтвердилась история о том, что их отец, герцог Рикардо, имел роман с некоей таинственной дамой, у которой и родился упомянутый Себастьян, но история эта не выдерживает никакой критики, ибо Себастьян, как и Вивиан, был зачат от одного и того же семени в одном и том же лоне, и лоном этим была утроба ныне вдовствующей герцогини Стефании, в которой Себастьян Альворадо, как и положено любому из нас, провел первые девять месяцев своей преджизни, огласив мир ранним утром истошным криком, что же касается герцога Рикардо, то он присутствовал при родах первенца и даже держал в этот момент руку герцогини в своей — дабы оказать ей моральную поддержку.
А это значит, что Себастьян был родным братом Вивиан и боги совсем не предполагали, что очередное хитросплетение жизненного сюжета повернется таким образом, что Вивиан и Себастьян станут любовниками, как не предполагали этого ни герцог Рикардо (отнюдь не развод Вивиан с капитаном Маккоем стал причиной глубокого и одновременно обширного, с поражением задней стенки, инфаркта светлейшего Альворадо–старшего, а дошедшая до него весть о том, что инцест — это не только фантазия досужих сочинителей), ни герцогиня Стефания, но попытаемся все же понять, как это случилось и — нет, не оправдать брата и сестру, а хотя бы убедиться в том, что на это были свои причины, а они — естественно — были, причем, далеко не патологического свойства.
Ведь с самого детства Вивиан знала, что брат для нее — всего лишь старший брат, на защиту и мудрость которого она всегда может положиться, а Себастьян любил Вивиан как младшую сестру, которая доставляла порой слишком много хлопот своей надоедливостью, любопытством, вмешательством в его взрослые дела (три года разницы — это не мало), но была любима именно как младшая сестра, впрочем, до одного, вполне определенного дня.
