Ознакомительная версия.
И все эти кролики замерли и затряслись. Дурасиков помолчал, прокашлялся, выпил воды из стакана и сказал: «Тогда ладно…»
Есть у Ренаты и обо мне два устных рассказа.
Один – про то, как мы познакомились «вживую». Она живет в Беэр-Шеве, я – под Иерусалимом. В переводе на российские пространства это все равно, что Сочи и Екатеринбург. Но однажды меня пригласили выступить в Беэр-Шеве. Я и поехала с намерением непременно побывать у Ренаты Мухи.
Так вот, это убийственно точный по интонации, хотя и придуманный от начала до конца устный рассказ. С выкриками, вздохами, жестами, комментариями в сторону. Буквально все это я передать не могу, могу только бледно пересказать.
Итак, я впервые являюсь в дом, в «знаменитой» широкополой шляпе, с коробкой конфет и подвявшим букетом цветов, которые мне подарили на выступлении.
И вот «папа Вадик» (муж Ренаты – Вадим Ткаченко) расставляет стол, сын Митя что-то там сервирует… а Рената «делает разговор». Я при этом изображаюсь страшно культурной элегантной дамой, даже слегка чопорной. Кажется, даже в лайковых перчатках, каких сроду у меня не бывало.
Рената, которая волнуется и хочет «произвести на эту селедку впечатление», начинает рассказывать «про Гришку» (есть у нее такой уж точно смешной рассказ).
– И тут я вижу, что Динино лицо по мере повествования вытягивается, каменеет и теряет всяческое выражение улыбки. Я продолжаю… Рассказ к концу все смешнее и смешнее… Трагизм в глазах гостьи возрастает. Что такое, думаю я в панике, ведь точно смешно! Заканчиваю… И вы, Дина, замороженным голосом, сквозь зубы говорите: «Рената, какая же вы блядь!» Ничего для первого раза, да? А?! – (Ее любимый выкрик: «А?!») – И когда я осторожно так замечаю, что в моем возрасте это, пожалуй, уже комплимент, и интересуюсь, чем, так сказать, заработала столь лестное… Дина сурово обрывает: «Вы хотите сказать, что этот рассказ у вас не записан?» Я отвечаю: «И этот, и все остальные». Дина с каменным лицом: «Конечно, блядь!»
Самое смешное, что этот рассказ основан на моем действительном возмущении: каждый раз я – письменный раб, пленник кириллицы, – услышав очередной виртуозно детализированный, оркестрованный колоссальным голосовым диапазоном устный рассказ Ренаты Мухи, принималась ругать ее:
– И это не записано?!
Второй рассказ – про то, когда я приезжаю в следующий раз, – еще пикантнее.
Как Рената открывает мне дверь, и я спрашиваю с разгоряченным лицом:
– Рената, почему у вашего соседа яйца справа?
Якобы я ошиблась дверью, мне открыл сосед на нижней площадке, и он был в трусах. И что в этом вопросе якобы никакого криминала нет. Оказывается, все английские портные-брючники, снимая размеры, непременно спрашивают клиентов: сэр, вы носите яйца справа или слева?
…И вот, переночевав у Ренаты, наутро я ухожу, цветы оставляю, конфеты забираю с собой…
В этом месте рассказа я всегда подозрительно спрашивала:
– Конфеты?! Забираю?! Как-то не верится. Это не про меня…
Рената сразу поправлялась:
– Или оставляете… Конфеты, впрочем, говно – кажется, «Вечерний Киев»… За вами захлопывается дверь, и тут мы слышим страшный грохот! Поскольку вы явились в каких-то умопомрачительных туфлях на гигантских каблуках, то вы и грохнулись как раз под дверью соседа с яйцами. И правильно! Нечего заглядывать, куда вас не приглашают!
* * *
– Понимаете, Дина, папа Вадик – большой математик касательно интегральных и дифференциальных эмпирей… Но вот когда кило рыбы стоит, положим, девятнадцать шекелей, и сколько тогда будет стоить полкило – этого он не может… А я могу только рыбу посчитать. Взять хотя бы эпопею с продажей квартиры. Дина, вы знаете, что такое маклеры – это племя особей, которые считают себя особыми психологами… Ну и Вадик осел под первым же маклером…
Тут надо отдавать себе отчет, что квартира у нас плохая. Район тоже плохой. Вы знакомы с соседом, что живет под нами, – тот, который с яйцами. Наверху живет алкоголик. Я не знаю, где он носит яйца, и даже не знаю, есть ли они у него.
Раньше там жила хорошая женщина, отошедшая от дел, – ремесло ее было горизонтальным. Она была уже тяжело немолода. Приезжала на такси и у дома говорила таксисту, что денег у нее нет, но если он хочет, она может расплатиться иным способом. А таксисты, знаете, Дина, они легки на подъем… Во всяком случае, когда человек на время поднимается и потом спускается – я полагаю, он не ремонт ходил смотреть.
Так вот, сейчас в этой квартире поселилась марокканская женщина. Муж не обозначен.
– Это ужас! – говорю я искренне…
Рената умолкает и, тяжело вздохнув, говорит:
– Да, Дина, это большой, и страшный, и непредсказуемый ужас. Главное – непредсказуемый. Вот, положим, у вас горе: в квартиру по соседству въехала эфиопская семья. Это горе. Но предсказуемое горе: ну, там, они варят селедку, нежно кричат с утра до вечера пронзительными голосами – все это привычно и понятно… А марокканская женщина… помимо того, что она выбрасывает мусор из окна, у нее такое племенное качество: она развешивает белье, не ведая, что на свете существуют прищепки. В связи с чем ветер сносит подштанники и огромные бюстгальтеры вниз, все дерево под нашим окном увешано подштанниками. Дина, вы помните такое произведение для детей – «Чудо-дерево»?..
* * *
Рената преподает в университете в Беэр-Шеве. На какой-то мой невинный вопрос о работе следует мгновенная зарисовка про коллегу из Индии. Та ходит в черном сари и сама очень черная.
– Оказывается, в Индии тоже есть евреи, и это, Дина, уже серьезно.
Так вот, эта еврейская индианка в зарисовке представляется абсолютной параноичкой.
Подходит она к Ренате и заявляет: «Рената, вы тут единственная леди! Остальные все – негодяи. Тут сплошной харассмент. А нас с вами преследуют из-за цвета кожи».
После этих слов Рената выдерживает паузу и говорит безмятежным голосом:
– Она абсолютно черная. Меня вы видели… И я совершаю ужасную ошибку, которую делать нельзя, – я начинаю ее переубеждать и уговаривать, что не все негодяи. Параноиков, оказывается, отговаривать нельзя. Надо соглашаться, что харассмент, и все негодяи, и по цвету кожи…
«Ну, – говорит еврейская индианка, – посудите сами, как же не харассмент! Вот мы едем вчера в машине – (завкафедрой, – вставляет Рената, – которая главная негодяйка, ежедневно после занятий развозит безлошадных педагогов по домам на своей машине, вероятно, из врожденной подлости), – и вдруг полицейский останавливает машину и мне одной – мне одной! – говорит: «У вас не пристегнут ремень!»
«Что вы говорите? Вам одной? Почему?»
«Потому что у других он был пристегнут…»
* * *
Жемчужина среди ее устных рассказов – миниатюры о тете Иде, одесской тете Иде, Иде Абрамовне, – у которой на гастролях Театра Моссовета останавливалась сама Раневская.
Раневская, которая не признавала никаких эстрадных писак, – она писала свои тексты сама, из жизни, потому что знала, чего хотела, – поняла, что в лице этой женщины она имеет бриллиант. Достаточно было послушать, как тетя Ида проклинает непочтительного соседа:
– Азамен (эдакий) сифилистик! Азамен мерзавец! Азамен неуважение к женщине!
Рената утверждает, что тексты ролей Раневской пересыпаны словечками и выражениями тети Иды.
– Когда в детстве меня привозили на лето в Одессу, тетя Ида имела цель в жизни: ребенок должен вернуться поправленным. Что значит «поправленным»? Чтоб «терли ножки»! Для этого: каждый день гоголь-моголь мит дем булочкис, мит дем масло, мит дем мед. И вот на этом деле, – говорит Рената, – я была поправлена на всю жизнь.
Обряд кормления проходил так: тетя Ида брала газету и торжественно зачитывала передовицы.
Но если это не помогало, тогда выпускали Розочку. Розочка, как известно, была замужем за начальником ОРСа. Вы, Дина, маленькая, вы не знаете этого магического слова. Начальник ОРСа! Отдел Рабочего Снабжения! Все слова произносятся стоя. Он был большим начальником, и «дер коммунист в придачу», но по части секса, как я понимаю, не дотягивал.
Розочка говорила мне вкрадчивым голосом: «Если ты съешь ложечку, я расскажу тебе, как вчера мы гуляли со Стасиком».
Мужа, «дер коммуниста в придачу», звали Миша.
«Если ты съешь ложечку, я расскажу тебе, откуда берутся такие синяки…» – и она осторожно спускала бретельку с плеча.
А я открывала рот…
* * *
Больше всего я люблю рассказ Ренаты Мухи о том, как в эвакуации в Ташкенте тетя Ида выкармливала народного артиста.
В администрации театра ей сказали: «Подкормите его, нам надо его подкормить. Он вас озолотит». А ему сказали: «Мы дадим вам женщину, что у вас еще не было такой женщины!»
Ознакомительная версия.
