В это утро, зайдя на конюшни, он сразу же заметил необычное оживление, сопровождающееся громкими возгласами.
«Хозяин, возможно, будет недоволен!» – сказал кому-то Моррис, старший конюх, своим хрипловатым голосом.
Поспешно подойдя ближе, Джонсон увидел, что один из его лучших жеребцов – Винтернайт – стоит посреди центрального прохода и что его держит за повод паренек, которого он, Джонсон, нанял на работу днем раньше.
– Что здесь происходит? – рявкнул Джонсон. – Зачем вы вывели этого жеребца из стойла?
– Хозяин, не сердитесь! – сказал старый Джек. – Боб спас вашего коня. Если бы не Боб, Винтернайт умер бы сегодня ночью от колик.
«Боб», стоя с опущенной головой, разглядывал носки своей полотняной обуви. Козырек кепки скрывал верхнюю часть его лица.
– От колик? – удивился Джонсон. – У этого коня никогда не было колик.
– А сегодня ночью были, мистер Джонсон, – ответила Киона спокойным тоном. – У меня возникло такое подозрение еще вчера, когда я увидел его в стойле, и поэтому я позже спустился за ним понаблюдать. Он поглядывал на свой живот, вертелся и хотел лечь на землю и покататься по ней. Поскольку он очень сильно мучился, я сделал то, что необходимо делать в подобном случае: я вывел его из стойла и устроил ему прогулку. Через два часа он смог опорожнить кишечник, при этом из его живота доносились громкие звуки. Это был хороший признак. Затем я снова вывел его на прогулку.
– Я поступил бы точно так же и даже лучше, хозяин, – заволновался старый Джек, – но вчера вечером я не заметил ничего подозрительного, а ночью спал как убитый. Моррис же, наверное, пришел бы слишком поздно.
Хозяин конюшен долго молчал. Поначалу ему пришла в голову мысль, что Боб все это выдумал и что он вывел жеребца из стойла просто для того, чтобы полюбоваться им или же – кто знает? – его украсть. «Нет, животное либо воруют, либо не воруют. Если бы он задумал его украсть, он сейчас был бы уже далеко, – стал мысленно урезонивать Джонсон самого себя. – Кроме того, ему потребовался бы сообщник с грузовиком».
– Объясни-ка мне одну вещь, Боб. Ты заявляешь, что у тебя возникло подозрение еще вчера, когда ты зашел на конюшню. А какими внешними признаками оно было вызвано? Я ведь находился недалеко, причем я знаю своих лошадей достаточно хорошо – лучше, чем кто-либо другой, – и что-то я не заметил, чтобы Винтернайт мучился.
– Тем не менее он страдал. Я это почувствовал. Вы мне не поверите, но он сам мне об этом сказал. Дело в том, что я, сам того не желая, еще с детства могу общаться с животными. Они разговаривают со мной в своей манере, и я их понимаю[15].
– Он тебе сам об этом сказал, – ухмыльнулся Моррис – крепкий сорокалетний мужчина с взлохмаченной седеющей шевелюрой и красноватым лицом. – Хозяин, вы же не станете воспринимать эту чушь всерьез?
Патрик Джонсон, однако, внимательно осмотрел жеребца и пощупал его бока и спину. Затем он открыл ему рот и всмотрелся в цвет его слизистых выделений.
– У него, похоже, и в самом деле были колики, – закивал он. – Его шерсть слиплась, он много потел, а бока слегка впалые. Мне непонятно только, чем это было вызвано.
– Это произошло потому, что вы поставили его позавчера в стойло, а ему хотелось остаться на лугу. Кроме того, сено, которое ему дают, – не очень хорошее. Это я, кстати, заметил и сам.
Джонсон посмотрел ошеломленным взглядом на того, кого он считал просто мальчишкой.
– Это сено привезли по моему заказу позавчера. Может, ты насчет него и прав. Моррис, принеси мне пучок этого сена, чтобы я на него посмотрел.
– Хозяин, а я ведь вас уже предупреждал о том, что Винтернайт не любит стоять взаперти, – сказал Моррис.
– Я поступаю с ним так, как это предусмотрено программой его подготовки! – резко ответил Джонсон. – В воскресенье ему предстоит участвовать в скачках.
– Он будет скакать не менее быстро, если позволять ему находиться днем на лугу, – тихо возразила Киона. – Я даже думаю, что он выиграет скачки.
– Damn it![16] – воскликнул хозяин. – Ты что, ясновидец?
– Нет-нет, я просто хорошо разбираюсь в животных, особенно в лошадях. А этот жеребец – нечто особенное. Это сразу видно.
«Мой природный дар изменился! – подумала Киона. – Я больше не могу общаться на расстоянии с теми, кого люблю, но зато теперь я читаю мысли лошадей, как в какой-нибудь книге».
В этот момент появилась Эбби Джонсон, одетая в белую блузку покроя мужской рубашки и в брюки галифе, предназначенные для верховой езды.
– Добрый день, папа! Я собираюсь проехаться на Камелии.
Она улыбнулась в знак приветствия Бобу и старому Джеку, стоявшим рядом.
– Кто вывел Винтернайта из стойла? – спросила Эбби. – Ты собираешься его тренировать?
– Нет, не сегодня. Ему нужно отдохнуть. Боб, отведи его на луг. Я благодарю тебя за твою старательность, малыш, но в следующий раз, если какая-нибудь лошадь заболеет, разбуди Джека и немедленно вызови ветеринара. Тебе повезло. Если бы этот мой жеребец-производитель умер по твоей вине, у тебя начались бы серьезные проблемы. Ты не можешь делать то, что тебе вздумается. Это тебе понятно?
– Да, мистер Джонсон, – ответила Киона. – Простите, я этого не знал. Я думал, что поступаю правильно.
– Я не одобряю проявление инициативы, пусть даже, по всей видимости, ты и спас Винтернайта. Не забывай о том, что я тебе сказал, если хочешь остаться у нас. При малейшем отклонении от обычного ставь в известность Джека или ветеринара. Его номер телефона написан на двери аптеки. Если бы он пришел, он тоже смог бы спасти жеребца.
Эбби напряженно пыталась понять, что здесь происходит. Она посмотрела с заинтригованным видом на Боба, который, пожав плечами, пошел прочь, ведя под уздцы черного коня. Моррис вернулся, держа в руках охапку сена. Качество этого сена не понравилось Джонсону, и он поспешил позвонить по телефону фермеру, поставившему ему такое сено.
– Бобби, подожди меня! – крикнула Эбби, побежав вслед за Кионой.
Новый конюх даже не обернулся. Эбби, догнав его, широко ему улыбнулась. Это была обольстительная и лукавая улыбка, которая вполне могла бы очаровать Боба. Да, именно Боба, но отнюдь не девушку, которая совершила убийство и была вынуждена скрываться.
Пуэнт-Блё, среда, 26 июля 1950 года
Лоранс сидела за столом в первом ряду в том помещении, в котором Овид Лафлер давал уроки детям индейцев, проживающих в резервации. Она рисовала акварельными красками. Очертания ее грациозного стана были скрыты широкой голубой блузкой. Она молча и старательно работала кисточкой, очаровывая своим мастерством двух детей монтанье, стоящих позади ее стула. Прямо у них на глазах на бумаге появлялось большое озеро Пиекоиагами, по зеркальной поверхности которого бежали волны и над которым кружили белые чайки.
– Ты научишь меня делать это? – спросила девочка с очень смуглой кожей. Нос у нее был с горбинкой, а одета она была в разноцветную тунику.
– Да. Начиная с завтрашнего дня я буду давать вам бумагу и акварельные краски.
Стоявший рядом с девочкой мальчик лет семи прямо-таки задрожал от радости, услышав это. К ним подошел, держа книгу в руке, Овид.
– У вас и в самом деле есть талант, Лоранс, – вздохнул он. – Завидую вам, поскольку не смогу ничего нарисовать даже карандашом на бумаге.
– Но ведь учителя обычно умеют рисовать, – усмехнулась Лоранс.
– Значит, я представляю собой исключение! – пошутил в ответ Овид.
Лоранс ослепительно улыбнулась, подумав о том, что ее дорогой Овид представляет собой исключение очень во многих отношениях. Он галантный, остроумный, образованный, терпеливый и испытывающий сострадание к обездоленным людям. Например, к этим маленьким монтанье, обреченным расти на огороженной территории и лишенным возможности наслаждаться теми просторами, которыми их племя когда-то владело. Лоранс проводила рядом с Овидом уже шестой день, и он окончательно ее очаровал. Влюбившись в него по уши, она мысленно сравнивала себя с красивым кораблем, готовым поплыть по океану счастья, как только решится признаться в романтических чувствах избраннику своего сердца.
– Ну вот, я закончила, – сказала она громко. – Вам нравится этот рисунок, дети?
– Да, мадемуазель, – ответила девочка, которая была не такой робкой, как стоявший рядом с ней мальчик. – Нужно прикрепить его к стене рядом с другими рисунками. Можно я это сделаю, прежде чем уйду?
– Да, если хочешь.
После того как рисунок был прикреплен к стене, оба ребенка выбежали из класса на улицу, соскучившись по солнцу и свободе.
Лоранс поднялась, вытерла тряпкой испачканные краской пальцы и сняла свою куртку. Овид, смотревший на нее, отвел взгляд в сторону. Он, однако, успел увидеть под тонкой шелковой материей блузки выпирающую девичью грудь, а также тонкие предплечья с молочно-белой кожей. В глубине души он часто сравнивал Лоранс с розовым бутоном, от которого исходил прелестный запах и лепестки которого уже вскоре должны были распуститься, превратив бутон в великолепный цветок. Овид теперь не обращал внимания на внешнее сходство Лоранс с Эрмин, поскольку в красоте и манере поведения Лоранс имелось много и того, что было присуще лишь ей одной. Иногда у него возникало желание погладить ее золотисто-каштановые кудри и прикоснуться губами к ее пухленькой – как у маленьких детей – щеке; однако он удерживался, понимая, что намного ее старше, и стараясь не предавать доверия Эрмин – женщины, которую он когда-то обожал и к которой до сих пор испытывал нежные чувства.
