До палаты Мадам они шли молча: он впереди, она сзади.
Внутри по счастью никого не было — кроме недвижной фигуры на кровати.
Жаба поежилась, покосившись на обтянутый кожей череп, и поскорей отвернулась.
— Ужас какой. Зачем ты меня сюда привел? Вечные твои фокусы! Что показало обследование?
Он заговорил тихим, задумчивым тоном, каким всегда делился с нею самыми сокровенными мыслями. Знал, что жена сразу умолкнет и станет внимательно слушать.
— Посмотри на этот саркофаг. История цивилизации — всё большее и большее отдаление от Природы, противопоставление ей. Особенно это заметно в главном вопросе бытия — вопросе о ценности жизни. Природа всеми своими повадками и законами ежеминутно внушает нам, что жизнь никакой ценности не имеет, а смерть — ерунда, повседневное незначительное событие. Всё живое вокруг беспрестанно погибает, и нарождается новая жизнь, и тоже исчезает, бессмысленно и бесследно. А наша цивилизация безмерно раздувает значение человеческой жизни, которая объявляется сверхценностью. Даже если от жизни остается крошечная искорка, в цивилизованных странах ее берегут, не дают угаснуть. Хотя надо ли так уж лелеять огонек биологического существования, когда личность уже мертва, это вопрос весьма и весьма спорный…
Жанна очень любила, когда Клим пускался в монологи на отвлеченные темы. Внимать, как рассуждает вслух умный мужчина — одно из самых приятных занятий на свете. Но сейчас он ее явно забалтывал, подводил к чему-то. Нужно немного подождать. Ему так привычнее, легче: вступление, завязка, кульминация, развязка. Не нужно его сбивать, сейчас он сам всё расскажет.
Господи, что же там все-таки обнаружилось? Неужели рак? Но в его возрасте это не самое страшное. После восьмидесяти онкологические процессы развиваются медленно, люди живут годами.
Клим говорил об истинном милосердии, смысл которого сегодня искажен и даже утрачен — иначе медицина не стала бы столько лет глумиться над бедным телом этой коматозной женщины, а Жанна уже еле сдерживалась, чтоб не схватить его за плечи и не крикнуть: «Да говори же про дело! Хватит топтаться вокруг да около!» Но она видела, что ему и так трудно. А на кошмарную мумию Жанна старалась не смотреть. Это Клим всё не сводил с нее глаз.
— Я это всё к чему… Ну, ты, наверное, уже сама догадалась.
Глаза у нее мгновенно наполнились слезами.
— Рак? Сердце?
— Нет. Мне сделали снимок сосудов головного мозга. Есть основания опасаться инсульта.
Жанна знала, они как-то говорили об этом, что инфаркта он не боится, потому что, как он выразился, «чик — и готово», но перед инсультом испытывает настоящий ужас.
Бедный, бедный…
— Не плачь, перестань. Это случится не сию минуту. Может, вообще нескоро. Но раз уж таковы мои… хм… перспективы, хочу с тобой договориться. Раз и навсегда, чтобы больше никогда к этому не возвращаться. Пожалуйста, Жабка, не позволяй им оставлять меня в таком вот состоянии. — Он кивнул на кровать. — Мы с тобой никогда об этом не говорим, и правильно делаем, потому что незачем каркать и портить себе радость жизни, но когда-то нужно. Давай один раз проговорим всё до конца, решим, и будем спокойно жить дальше. Поговорим, как зрелые люди — без соплей. Хорошо?
Она кивнула и вытерла слезы.
— Хорошо.
— Когда со мной это случится, не давай им подключать меня к системе принудительного жизнеобеспечения. Я оставлю на этот счет юридически оформленное распоряжение, а ты проследи, чтобы оно было исполнено.
— Прекрасно, ты всё продумал. — Жанна старалась говорить спокойно. — Узнаю мастера планирования. А что будет со мной? Если ты, в каком угодно состоянии, живой и дышишь, это одна история. Если тебя нет — вообще нет, совсем другая…
Спокойно не получилось, голос сорвался.
— Я и о тебе подумал, — сказал он быстро, чтоб она не успела разреветься. — Всё под контролем, Жабка, капитан на мостике. Смерти ты не боишься, я знаю. Ты боишься того же, чего я: остаться одному. Предлагаю решение.
— Ну?
Она смотрела на него наполовину недоверчиво, наполовину с надеждой.
— Решение применимо для обеих договаривающихся сторон. В конце концов, нельзя быть стопроцентно уверенным, что первым чебултыкнусь именно я. — Клим подмигнул. Самое страшное было позади, и настроение у него поднялось. — У тебя, знаешь, такое давление, что еще вопрос, на какую лошадку ставить.
Но Жанна перехода на легкий тон не поддержала.
— Что ты придумал? Говори.
— Ты меня знаешь. Если я сообщаю плохую новость, то за нею обязательно последует хорошая. На книжной полке за сорок пятым томом «Брокгауза» я устроил секретик.
— Видела я твой дурацкий «секретик». Ты там прячешь от меня мерзавчик с коньяком.
Он удивился, но не очень. Привык за пятьдесят девять лет, что от Жанны спрятать что-либо трудно.
— Это не коньяк. Я бутылочку еще в Москве раздобыл.
А Жанна уже обо всем догадалась, и слезы сразу высохли.
— Ты у меня умничка, — сказала она. — Всё продумал, обо всём позаботился. За это и люблю.
Клим вопросительно глядел на нее. Неужто вправду моментально поняла?
Жанна вздохнула: все-таки он не слишком лестного мнения о ее умственных способностях.
— Как принимать эту дрянь? — деловито спросила она. — На язык что ли капать? Или разбавлять? Не хотелось бы ошибиться, если что.
— Там уже всё, как надо, разбавлено. В рюмку — и залпом. Можно под лимончик.
Лицо мужа осветилось улыбкой. Он был счастлив, что неприятный разговор можно сворачивать. И все же Клим не был бы собой, если б не завершил тему теоретическим резюме.
— Хорошо быть нерелигиозным, правда?
— Не знаю.
— О’кей, всё решено и сказано. Больше об этом не будем. Ни говорить, ни думать. Поклялись друг дружке, как Герцен с Огаревым, и вперед, заре навстречу.
— Ладно, Герцен. Идем отсюда, жуть берет.
Жанна совершенно успокоилась. Ей только хотелось побыстрей уйти из нехорошего места. Еще и старуха вдруг шумно завздыхала, будто где-то вдали запыхтел паровоз.
Сандра становится тигрицей
Мне не нужно вызывать из памяти путь от железной дороги на север, я и так очень хорошо запомнила эти десять дней — вероятно, потому что ничего похожего со мной ни прежде, ни потом не случалось. Весь этот кусок лета представляет собою маленькую жизнь с началом, развитием, кульминацией и развязкой. Отдельное пространство, свое измерение времени, ни на что не похожий мир. Такое не забудешь.
Мы выгрузились на станции Якеши. Это был поселок, который вырос вокруг путейских мастерских, и, за исключением десятка домов, принадлежащих железнодорожному управлению, совершенно туземный. Здесь шла бойкая торговля скотом, пушниной, оленьими шкурами, рогами и всем прочим, что могли дать монгольские степи и хинганские леса. Товар пригоняли, привозили и приносили, подчас из дальних мест, маньчжуры, монголы, даже орочены и гольды, а покупали его или меняли на винтовки, консервы, соль, сахар, мануфактуру и другую городскую продукцию китайские торговцы.
В поселке пахло конским потом, навозом и пылью. Стоило чуть отойти от станции, и казалось, будто ты провалился в иную эпоху. Вряд ли здесь многое изменилось со времен желтугинской золотой лихорадки, думала я, когда мы с Иваном Ивановичем входили на постоялый двор, где скрипели несмазанные колеса, ревели верблюды, ржали лошади.
Это Иван Иванович велел отвести его «туда, где кричат верблюды». На мои многочисленные вопросы («Как мы доберемся до Мохэ?» «Что делать с багажом?» «Знаете ли вы тут кого-нибудь?» «У вас есть хоть какой-то план действий?») старик лишь добродушно улыбался.
Мы вошли в длинный барак с низким потолком. Сели за грубо сколоченный стол, попросили чаю, пить который не стали. Я не видела вокруг ни одного европейского лица, ни одного по-городскому одетого человека. На меня отовсюду пялились, и я ежилась под взглядами диких, оборванных людей, от которых, как мне казалось, исходит пугающий звериный запах. «Что тут делает круглоглазая девка?» — громко спросил кто-то по-китайски за моей спиной. «Наверно, шлюха. Видишь, с ней клиент». «Кто он? Купец?»
Иван Иванович с улыбкой обернулся, ничего не сказал, но, видно, было в его спокойном лице с полуприкрытыми глазами что-то такое, от чего соседи смолкли.
— Кто эти люди? — шепотом спросила я.
Всё с той же благодушной улыбкой Иван Иванович ответил: тут собираются перекупщики и оптовые торговцы, охотники и перегонщики скота, чтобы заключать сделки и собирать караваны, так как по нынешним временам маленькими группами передвигаться опасно — хунхузы. Есть тут, конечно, и агенты разбойников, присматривающие добычу.
Я нервно спросила, зачем мы пришли в этот притон и почему теряем драгоценное время.
