Радуги. Я показала на стайку радуг, скользивших по стене. Маленький рот раскрылся в завороженном восхищении.
Вот такое ближе к тому, чего я ожидал, – сказал он. – Это наверняка сделается моим главным увлечением, моей областью интересов.
Радуги?
И все остальное, похожее.
Нет больше ничего похожего. Радуги – одиноки; одни они такие.
Кристалл принялся крутиться в другую сторону, послал цветную флотилию по телу Джека. Видно было, что он мне не верит: это и впрямь казалось маловероятным. Я порылась в мозгу, поискала что-то похожее. Отражения, тени, дым – сплошь насупленные дальние кузены в лучшем случае. Нет, радуги – отдельный класс зрелищности, каждая – впечатляет, унылых радуг не бывает, не бывает лишь с частью цветов. Всегда все цвета, всегда в правильном порядке. Она не позвонила.
Я ежедневно оттаивала кубик замороженного молока и смотрела, как Джек пьет то, что Кли откачала в точности месяц назад, на каждой бутылочке надписана дата. Первым он выпил день, когда мы занимались любовью, – выхлебал насухо. Он выпил день, когда мы хвастались им в «Ралфзе». Выпил сахарно-ватное молоко того дня на променаде. Последняя партия была того утра, когда она уехала, и в молоке было множество планов, о которых я не знала. Когда он допил ту бутылочку, она и впрямь отстрелялась, до последней капли. Но привычку вспоминать, что было месяц назад, отбросить было трудно, и мы продолжили. Он пил первую бутылку смеси, а я вспоминала нашу первую ночь вдвоем, в доме, сердито тихом, пока я не включила телевизор. Я вспоминала воспоминание о том, как мы занимались любовью, и плакала прямо в Джека, прямо ему в глаза. Когда ее не было уже два полных месяца, я вспоминала, как оттаивала последнее ее молоко и думала, что теперь-то она уж точно ушла, до последней капли. Я отрыгнула Джека, и на том все – за тройное воспоминание я не взялась.
Она пропустила первые две пятницы и еще одну после. Я звонила несколько раз – мягко напомнить, но телефон у нее все звонил и звонил. Я представила его где-то в дождливой канаве. Она – в точности из тех женщин, какие оказываются однажды убитыми.
– Не хочу вас пугать, – сказала я спокойно, – однако решила, что вам следует знать.
– Мы вчера виделись, – сказала Сюзэнн.
– О. И как она?
– Довольна, как слон, на новом месте – видела бы ты это: они с Рэчел покрасили стены во все мыслимые чокнутые цвета. Ты с Рэчел знакома?
– Рэчел живет там же?
– Ой, ну да, они же неразлучны. И, должна сказать, прям милашки вместе – Кли совершенно ку-ку от этой девчонки. Ты знала, что Рэчел училась в Брауне?[26] В альма-матери Карла?
– Что вы имеете в виду под «ку-ку»?
– У них любовь.
Я убрала всю посуду, кроме собственного набора и крошечной пластиковой ложки Джека. Накрыла телевизор тибетской салфеткой. Сняла салфетку и выставила телевизор у мусорных баков. Все вернулось на свои подобающие места, я объяснила Джеку систему – совместную езду и все прочее.
Видишь, таким образом дом, по сути, прибирает сам себя.
Он раскрошил рисовый пирог себе на колени.
И поэтому, если все идет наперекосяк, не придется беспокоиться о том, что все превратится в мерзость.
Он вытряхнул коробку пластиковых кубиков на ковер.
В отношении игрушек план у меня был такой: не заботиться о том, чтобы они лежали на своем месте, поскольку иначе это бесконечная битва, а относиться к ним как к посуде – поменьше. Я сложила их все в чемодан, за исключением мячика, погремушки и мишки. Этим позволено было находиться где угодно, однако в идеале не сбиваться в кучу. Две из них могли быть в одной комнате, а вот третья пусть лучше лежит где-то еще, иначе слишком хаотично. Она хотела себе девушку. Кого-то, с кем приятельствовать. Исследование тела, женской природы и прочее. Как это обыденно. Джек терялся в догадках, куда девались его игрушки; ползал по всему дому в поисках. Я выкатила чемодан обратно и вывалила его содержимое посреди гостиной. Пирамидки из чашек и кубиков, мягкие машинки и набивные звери, картонные книжки и переплетающиеся между собой пищащие кольца с бегающими глазами и рифлеными хвостами. Моя система к младенцам, в общем, не применима. С младенцами все насмарку. Тайный план – убраться в постель и никогда больше не двигаться? Насмарку. Склонность мочиться в пустые банки, когда очень грустно? Насмарку.
Каждый день я возила Джека в коляске в парк. Мы останавливались и наблюдали, как мужчины играют в баскетбол, и размышляли, наблюдала ли этих мужчин Кли когда-нибудь, и наблюдали ли они за ней. Был среди них мускулистый лысый мужчина, к кому домой она могла пойти. Он не проявлял никакого узнавания, но с чего бы ему думать, что ребенок женщины, которую он никогда не встречал, – ее сын?
Ты чувствуешь родство с кем-нибудь из этих мужчин?
Джек не чувствовал. Он становился все крупнее и в некоторые дни выглядел совсем не как Кли, а как вовсе кто-то другой. Выражение его лица, когда его что-то заботило, не было необычным – я видела людей, мужчин со лбами, которые хмурились так же. Но лицо к этому ощущению я подобрать не могла: то была растворяющаяся мысль, словно греза, что спешит прочь, стоит только к ней приблизиться. Мы наблюдали за бегунами и детьми постарше, катавшимися с горки и на качелях.
Парочка, растянувшаяся на траве, улыбалась Джеку.
Они нас знают?
Нет. Люди просто улыбаются тебе, потому что ты – ребенок.
Но парочка принялась махать. Это был Рик и какая-то женщина. Они подошли к нам.
– Я как раз говорил: «Это она? Нет, да, нет».
– Как раз это он и говорил! – подтвердила женщина. – Правда-правда. Я – Кэрол. – Она протянула руку.
Я оглядела парк. Он тут живет? Нигде поблизости не было ни шалаша, ни спального мешка. Кэрол – опрятная, обычная; на вид – преподаватель в колледже.
– Это он? – спросил он, глаза влажные.
– Джек, да.
Он принимал тебя.
Ты смеешься.
– Никогда тот день не забуду. Он был синий, как голубика – я же рассказывал?
Женщина от души кивнула.
– Ты пришел домой, бросил инструменты и сказал: «Милая, нипочем не догадаешься, что я сделал только что». – Она сунула руки в карманы юбки и улыбнулась. – Но ты не впервые спас положение, милый.
Рик – либо бездомный человек, с которым она живет и зовет его «милый», либо он – ее муж.
– Я немножко поработал медиком во Вьетнаме, – скромно пробормотал Рик. – На вид он точно здоров.
– У него теперь все в порядке.
– Правда? – Глаза у Рика сделались круглые и страдальческие. – А мать?
– У нее все отлично.
Кэрол похлопала его по спине.
– Он несколько недель после рождения спать спокойно не мог.
– Надо было позвонить, – сказал Рик. – Я боялся узнать скверные новости.
Не садовник – он даже замурзанным не был. С чего я решила, что он бездомный? Потому что он всегда приходил пешком. Без машины. Я покосилась на него и задумалась, догадался ли он о моей ошибке. Но если ты не бездомный, никогда не подумаешь, что кто-то им тебя считает. Я показала в сторону своего дома и сказала, что Джеку почти пора спать.
– Мы как раз тоже собирались возвращаться, – сказала Кэрол, показывая в том же направлении. – От вас в нескольких кварталах.
Сосед с пристрастием к садоводству и без сада. Вот и все. Первое ли это прозрение из многих? Завалит ли меня правдами, одной за другой? Скорее, это все же исключение.
Отдельно взятый пример ошибочного определения, – пояснила я.
Добросовестная ошибка, – согласился Джек.
Мы пошли вместе, и Рик настоял, что ему надо проверить мой двор.
– Ну и кавардак. Нельзя было мне так все оставлять. Как улитки?
Я не смогла вспомнить, когда последний раз видела хоть одну. Ведро опустело. Похоже, они ушли вместе с Кли.
