Я уже перепачкал машину и боюсь за подвеску.
Проезжаем мимо пары развалюшек, заросшего футбольного поля.
«Почти приехали», — она указывает вперед, не переставая жевать.
Проезжаем еще пятьсот-шестьсот метров по грязному полю и останавливаемся перед старым покосившимся домом.
Три этажа.
Черепичная крыша.
Трещины.
Голая штукатурка.
На верхнем этаже свет.
«Вот и приехали», — говорит она и вынимает свою кассету.
Я включаю сигнализацию.
Забираю магнитолу.
Выходим.
«У меня тут машину не украдут?» — спрашиваю я, оглядываясь.
«Не беспокойся».
Иду за ней.
У нее просто классная попка. Она вытаскивает ключи. Отпирает замок на железной двери. Заходим.
Она включает неоновый свет, резкий и ненатуральный. Гостиная. Телевизор.
Диваны и кресла еще обернуты полиэтиленом.
Круглый стол. В центре тарелка для пиццы, а в ней горшок с засохшими цветами. Стены покрыты известью. На картинах нарисованы маслом грустные клоуны.
«Раздевайся!» — говорит она.
«Тут холодновато!»
«Поднимусь, включу отопление».
«Мы здесь будем?»
«Да, на диване».
«О'кей».
Она поднимается по лестнице наверх.
Радиаторов я не вижу.
Совсем.
Хоть и холодно, я возбужден. Мой дружок просится наружу.
Снимаю куртку. Снимаю ботинки. Остаюсь в трусах и рубашке. Она не возвращается. Потом появляется наконец. Она все еще жует свою американскую резинку.
Снимает куртку. Снимает мини-юбку. Трусики. Чулки.
Я тащу ее на диван. Она падает на меня. Я хватаю ее. Поднимаю ей руки. Стягиваю маечку. Снимаю трусики. Она позволяет.
«Тебе нравится, да? Тебе хочется?» — говорю я про себя, и не потому, что по ней это видно, а потому что я возбуждаюсь, когда говорю такие вещи.
Снимаю трусы и беру свой огромный член в руку.
Она лежит на диване, на полиэтилене, я — сверху.
Она глядит на меня томными глазами. Я ищу ее местечко.
Ввожу туда два пальца.
«Ааааааа», — ору я.
Сильнейшая боль в ухе.
Как ожог.
Открываю глаза.
Кто-то взял меня за ухо и выкручивает его, как мокрое белье.
«Ты что делаешь?» — сзади раздается суровый голос.
Меня, голого, стаскивают с дивана и швыряют на пол.
Холодный кафель.
Пытаюсь подняться.
Удар приходится мне по губе.
Я чувствую, что от удара о пол разбил десну.
Меня бьет коренастый мужчина. Волосы седые. Нос как у свиньи. Глаза бычьи. Зверская улыбка показывает обломки, похожие на зубы. На нем замызганная майка. Растянутые и драные серые фланелевые штаны. Все в известке.
В руке длинный зазубренный нож, из тех, которыми хлеб режут.
Откуда он взялся?
Что ему от меня надо?
«Ты что делаешь?» — спрашивает он.
«Кто… я?» — отвечаю, пытаясь подняться.
Он вновь швыряет меня на пол пинком.
«Ты!»
«Я?!»
«Да, ты!»
«Я заплачу. Заплачу».
«Ну, па, оставь его, не делай ему больно», — говорит девушка, натягивая трусики.
Она глядит на меня свысока, как милостивая мадонна.
Я боюсь.
Я до смерти боюсь и не могу не смотреть на этот чертов нож, который у него в руке.
Сейчас меня распотрошат, как свинью. Папа и дочка вместе. Завернут окровавленные останки моего тела в этот проклятый полиэтилен, которым закрыты кресла. Они его положили, чтобы их не запачкать.
Они всегда так делают.
Я знаю.
Мне очень плохо.
«Что ты хотел сделать с моей дочкой, поганец?»
«Ничего, клянусь».
«Как это ничего? Почему ты на нее навалился, как животное?»
Я не знаю, что ему ответить.
Плачу.
Ощущаю во рту приторный вкус крови и слез.
«Что ты хотел с ней сделать?»
Почему он опять меня об этом спрашивает?
Любому понятно, что я с ней хотел сделать. Черт возьми.
«Ээээ, поганец, ты отвечать будешь?»
Бьет меня в бок.
Я ору.
Девушка сидит и продолжает как ни в чем не бывало жевать свою проклятую американскую резинку.
«Ну?»
«…Я хотел… хотел… заняться с ней любовью. Я заплачу, за все заплачу, честное слово».
«Хорошо. Именно это я и хотел услышать. А теперь вставай».
Он поднимает меня.
Усаживает на диван рядом со своей дочкой, которая между тем вытащила из ящика плеер и разлеглась, надев наушники. Двигает коленками в такт музыке.
«Покажи-ка».
Отец подходит ко мне, поднимает мою губу и осторожно смотрит внутрь.
«Не беспокойся. Заживет».
«Чего вы от меня хотите? Денег? Машину?»
«Нееет, ничего такого. Меня твое добро не интересует. Я хочу, чтобы ты продолжал то, что делал с Присциллой. Хочу, чтобы ты совокупился. Хочу, чтобы ты занялся сексом. Но не с Присциллой, а с ее сестрой Пьерой. Увидишь, тебе понравится».
«Какая Пьера?» — спрашиваю я в отчаянии.
«Она с виду ничего, и ей очень хочется, бедняжке. Пришла пора размножаться. Иди».
Он снова берет меня за ухо, горячее и красное, и тащит.
«Куда вы меня ведете? Куда вы меня ведете?»
Он тащит меня через гостиную, за обеденный стол, за бар, к двери.
Открывает ее.
За дверью темнота.
Черное пространство, и никакого света.
«Давай, иди туда, там тебя ждет Пьера».
Я падаю на пол.
Ползу на четвереньках.
Цепляюсь за бар, моля о милосердии. О человеческом милосердии.
Он опять пинками отпихивает меня.
«Полегче, жеребец!» — говорит он, смеясь сквозь обломки зубов.
Хватает меня за волосы.
Поднимает с пола.
Крутит меня и толкает к двери.
Я упираюсь, но он сильнее.
Я сопротивляюсь, но сделать ничего нельзя.
Он швыряет меня.
«Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Нееееет», — ору я и лечу в темноту.
Дверь закрывается.
Иииииеееееее. Бум.
Спускаюсь вниз, еще вниз.
Тяжело и неловко падаю на цементные ступени.
Ударяюсь головой.
В глазах у меня вспыхивают красные лампочки, идут фиолетовые круги.
Ударяюсь спиной.
Какое-то время лежу так, на полу, ощущая боль в теле.
Пробую пошевелиться, но не получается.
Поднимаюсь.
Ползу на одну, две, три ступени вверх, к двери, как раздавленный паук.
Дверь заперта снаружи.
Я принимаюсь колотить по ней кулаками.
«Откройте. Откройте. Выпустите меня, сволочи».
Не открывают.
Не открывают.
Не открывают.
Мне холодно.
На мне одна рубашка.
Я опять стучу кулаками.
Воздух сырой.
Странный запах, как будто чего-то протухшего и прогорклого.
Омерзительный запах смерти.
«Прошу вас, откройте. Ради бога, откройте. Заберите мою машину, только откройте. Пожалейте меня, прошу вас, прошу вас, прошу вас…» — повторяю я все тише.
Это продолжается очень долго.
Потом я решаю спуститься вниз.
Это плохо освещенный подвал.
Пол земляной.
В самой дальней части, под низким сводом, вижу кровать и телевизор. Тумбочку. Лампу. Телевизор включен. Кто-то лежит на кровати и смотрит его.
Смотрит «Доменика Ин[20]» Слышен голос Мары Веньер.
«Извините… Простите меня…» — говорю я, стараясь привлечь внимание.
Прикрываю как могу причинное место.
«Кто там? Идите сюда».
Женский голос.
«Меня зовут Марио. Но я не хотел вас беспокоить. Вы смотрите „Доменика Ин“…»
«Идите сюда».
«Я бы с удовольствием, но я без штанов…»
«Не стесняйтесь. Будьте как дома».
Подхожу, прикрывшись руками.
Это очень красивая девушка.
Со вздернутым носиком. Высокими скулами. Двумя горными озерами вместо глаз. Со светлыми волосами, поднятыми наверх. И нежными-нежными губами.
Она просто сказочная.
«Очень приятно, Реки Марио…»
Протягиваю ей руку. Она лежит неподвижно под одеялом, закрывающим ее по самую шею.
«Очень приятно, Нарди Пьера… Вы пришли за этим?»
«За чем?»
«Чтобы сделать мне ребенка. Отец сказал, что поищет кого-нибудь… Это вы?»
«Конечно. Конечно. Ваш отец попросил оказать такую услугу…»
Я говорю все это, пытаясь выглядеть солидно.
«Знаете ли, у меня есть одна проблема… Вы уверены? Я не хотела бы, чтобы вы потом жалели. И потом, я никогда этого не делала…»
«Никаких проблем. Правда. Это просто, позвольте мне…»
Я подхожу и целую ее, она закрывает глаза.
До чего же она хорошенькая!
Я снимаю с нее одеяло.
О господи!
Меня ослепляет металлический блеск. Вместо рук и ног у нее металлические протезы. Хромованадиевые сочленения. Длинные планки из углеволокна. Микрочипы.
Терминатор. Киборг.
«Но это ведь все немецкая техника. Вот это, — говорю я, указывая на амортизаторы, которые у нее вместо икр, — это от „Порше“, я их ставил на свою машину. Это вещь. А как так вышло?»
