Однажды, заметив, как с Мишкиным уходом Антошка вся преобразилась, мать сурово сказала:
– Не нравится он тебе, нечего и голову морочить. Девок кругом полно, а ему в мае в армию идти.
Антошка твёрдо решила объясниться с ним в первый же учебный день, но после уроков он встретил её в школьном дворе, властно взял портфель из рук, около дома сказал, что после тренировки забежит.
– Не приходи. У меня домашней работы много, – глядя мимо, попросила она.
– Тогда я тебя завтра у школы встречу.
– Не надо.
– Нет, надо, – отрезал он, и, перекинув спортивную сумку через плечо, твёрдо зашагал к стадиону.
На следующий день на большой перемене, чтобы не толкаться в школьном буфете, они с Люськой Стариковой побежали в пристанционную "Пельмешку". Там как всегда было смрадно, шумно, людно. К прилавку, стояла длиннющая очередь, на химию они опоздали, так что и вообще решили её прогулять. Люська жадно всматривалась в Антошкино лицо, но никаких изменений в нём не находила, хотя "клопы" уже по всей школе разнесли, что её какой-то парень с катка на руках выносил, потому что она от него залетела.
Съев по паре непропечённых, но всё равно ужас каких вкусных беляшей с блямбочками переперчённого мяса, они вернулись в класс к началу контрошки по математике. Алевтина Ивановна раздала листочки, Антошка, надписала его и хотела приступить к решению первой задачи, как вдруг услышала, что внутри у неё неприлично громко забурлило, и в ту же секунду задохнулась от боли, будто кто-то изо всех сил ударил её ногой поддых.
Она подняла руку. Алевтина Ивановна долго не обращала внимания, а потом недовольно спросила:
– Ну что тебе?
– Можно выйти?
– Куда это?
Глядя в пол, Антошка шепнула.
– В туалет.
– А что ты на перемене делала?
Антошка умоляюще глянула ей прямо в глаза.
– Иди, – разрешила та брезгливо, но имей в виду: оценку тебе я автоматически на балл снижаю.
Антошка пулей вылетела из класса и почти весь урок простояла, согнувшись над унитазом – её будто всю наизнанку выворачивало. Вернулась она к концу урока, бледная, с чёрными кругами вокруг глаз.
– Что с тобой? – подозрительно спросила Алевтина Ивановна.
Антошка подошла к ней и торопливым шёпотом стала объяснять, что мол тошнит её, и нельзя ли контрольную завтра после уроков написать, но та возмутилась:
– Да тебя всегда на математике тошнит!
Зазвонил звонок, кое-кто повскакал с мест, Алевтина Ивановна прикрикнула:
– Сидите! Каждый, кто работу закончит, положит её ко мне на стол и может быть свободен, а тебя, Петрова, я, лично, не отпускаю.
Не поднимая глаз, Коробов громко, на весь класс, заканючил:
– Пустите её, Алевтина Ивановна, а то у неё скоро будет маленький.
Класс грохнул, математичка испуганно вздёрнула выщипанные бровки, а Антошка, подскочив к Коробову, влепила ему такую сокрушительную затрещину, что чуть руку себе не отшибла. Схватив портфель, она выбежала в коридор, к горлу опять толчками подступала рвота, но к девчачьему туалету было не подступиться. Она бросилась в раздевалку, застёгивая на бегу пальто, выскочила на крыльцо, но с размаху напоролась взглядом на Мишку. Сидя на том самом поваленном дереве, он прикуривал, и потому не заметил её.
Юркнув внутрь, она лихорадочно стала соображать, что же ей теперь делать. Улизнуть из школы можно было только через заднюю дверь, которая всегда была заперта, а ключи хранились у завхоза. Дядька он был не злой, но как бывший сверхсрочник на все просьбы начальства отвечал: "Рад стараться", а на просьбы всех остальных: "Никак нет!".
– Пётр Кузьмич, миленький, выпусти меня через заднюю дверь, а то за мной дурак один бегает, прям не знаю, как отвадить – попросила она, постучавшись к нему в каптёрку.
– Никак нет!
– Ну пожалуйста!
Она глянула на него такими умоляющими глазами, что неожиданно для себя он согласился.
– Так и быть, коза-дереза, пойдём. Только заруби себе на носу – первый и последний раз тебе доброе дело делаю, а то знаю я вас, на шею сядете и ножки свесите, а Пётр Кузьмич потом отвечай по всей строгости закона.
Он ввёл её в заставленные гремучими вёдрами, пропахшие тухлыми тряпками сени, долго возился, отыскивая ключ от входной двери, в нетерпении она приплясывала у него за спиной, а когда вырвалась наконец в сад, припустила по сугробам к дырке в заборе и всю дорогу до дому неслась без продыху. Вбежав в комнату она заперлась на ключ, задёрнула шторы и только было склонилась над помойным ведром, как в окно застучали. Мишка! Она сжалась в комок. Не хватало ещё, чтобы в щёлочку он разглядел, как она стоит на карачках перед помойным ведром. Внезапно стук оборвался, не успела она вздохнуть с облегчением, как он с новой силой возобновился, но уже в дверь.
– Тонь, открой. Я знаю, что ты дома. Я же ваших пацанов встретил. Они сказали, что ты раньше всех домой убежала.
Антошка затаила дыхание. Сейчас её от Мишки отделяло всего несколько сантиметров.
– Открой, я на минуточку. Мне тебе только кое-что сказать надо.
Антошка зажала себе рот обеими ладонями. "Чёрт бы тебя побрал, – подумала, – навязался ты на мою голову". Казалось, её вот-вот разорвёт на части, а Мишка вплотную прижавшись к двери сказал:
– Тонь, я люблю тебя. Слышишь? Я хочу чтоб ты со мной была. Как невеста, понимаешь?
Она понимала, что долго так не продержится и из последних сил крикнула ему:
– А я тебя терпеть не могу. Никогда больше не приходи. Понял?
Тут Мишка так крепко пнул ногой дверь, что она испугалась, что та попросту слетит с петель.
– А кого же ты любишь? Еврея своего? – изменившимся голосом спросил он.
– Да хоть бы и его!
Он помолчал и вдруг сказал:
– А между прочим это мы с Андрейкой ему тогда так накостыляли, что он о тебе и думать забыл.
Потрясённая, Антошка спросила:
– Когда?
– А когда вы с ним в кино-то ходили. Мы его вечером у подъезда подкараулили и...
– Сволочи!
– А он еврей! А ты с ним якшаться будешь, тоже еврейкой станешь. Только я этого не допущу. Если хоть раз тебя вместе с ним увижу – урою, поняла?
– Я тебя, козёл, сама щас урою.
Крикнула она в бешенстве и приготовилась в тот миг, когда он взломает дверь, огреть его по лбу помойным ведром, но он лишь сказал: "Посмотрим", ещё раз пнул дверь ногой, и в коридоре послышались его удаляющиеся шаги.
Больше он к ней не подходил, крейсировал на дистанции, но приблизиться не решался. Только в конце мая вдруг постучал в дверь и вошёл бритый под ноль.
– Забирают меня. Приходи завтра на проводы, – попросил он, кладя перед ней на столовую клеёнку бумажку с адресом.
Антошка хмуро кивнула, но на проводы не пошла. Ещё чего! Так она его и простила!
Летом мать на три месяца отправила её к подруге на Украину в колхозе подрабатывать. Лишь по возвращении Антошка узнала, что в медицинский Артура не приняли, и год перед армией он проучится в местном медучилище. "Побледнел весь беднай, лица на ём нет, – сокрушалась тётя Дуся, – а старший-то Кукуев всё кричит про антисемитизму какую-то, всё грозит кудай-то подать на выезд". Антошке ужасно хотелось повидать Артура, но гордость, обида, страх снова быть отвергнутой удерживали её. Она училась теперь в десятом классе, твёрдо решила закончить его на круглые четвёрки и поступить в какой-нибудь институт – какой неважно, лишь бы в Москву и конкурс поменьше. Ей казалось, что, когда она поступит в институт, Эмма Иосифовна уже не будет против того, чтобы Артур с ней встречался, но в апреле тётя Дуся приехала, вся трясясь:
– Уезжают мои явреи-то. В Израиль! Одну меня старуху бросают, предатели!
Антошка остолбенела.
– Как это?
– Уже и мебель всю продали, и с работы со скандалом уволились. Уезжают, на будущей неделе, в четверг. Прям что делать, ума не приложу.
Несколько дней Антошка ходила, как в бреду. Она не видела Артура уже больше года, но пока знала, что он где-то рядом, на что-то надеялась. Мысль, что он попросту может исчезнуть из её жизни в голове не умещалась. В среду она, наконец, решилась и поехала к нему. Из квартиры на лестничную клетку доносился праздничный шум и музыка. Дверь на звонок отворил сам Артур.
– Привет – сказал он растерянно.
– Привет.
– А мы вот уезжаем.
– Надолго?
Артур потупился.
– Навсегда. Ты к тёте Дусе?
– Нет, я с тобой проститься приехала.
Артур глянул ей в глаза.
– А я думал, никогда тебя больше не увижу.
– А ты и не увидишь.
Они замолчали. Вдруг Артур спохватился.
– Заходи! Ко мне ребята из класса пришли. Мама будет рада тебя видеть.
Спешить Антошке было совершенно некуда, но почему-то она сказала: "Не могу, дел полно" и протянула ему сложенный в четверо тетрадный листок со своим адресом.
– Черкни хоть строчку, как на месте устроитесь. Я тебе писать буду.
Ей хотелось закричать ему, что она любит его и никогда никого больше так не полюбит, но горло было сухое, как наждак, слова так и застряли внутри. За год Артур изменился и теперь почти не был похож на мальчишку, в которого год назад она так ужасно влюбилась. Он смотрел на неё приветливо, но будто уже издалека. Она шагнула к нему, поцеловала в неожиданно колючую щёку и стала спускаться по лестнице. На повороте она оглянулась, думая, что он всё ещё стоит и смотрит ей вслед, но его уже не было.
