Утечка произошла ближе к обеденному перерыву. Одному из молодых журналистов, работающему на мощный таблоид, удалось снять длиннофокусным объективом через незанавешенное окно некую девушку, которая обрабатывала деревянную поверхность человека-ксилофона какой-то жидкостью. Журналист надеялся на интим, но здесь его накрыла охрана Жагина и грохнула дорогостоящую технику об рельс. Молодой человек обматерил беспредельщиков, за что получил еще и в глаз, плотно так получил — глаз заплыл за секунды. Журналист засеменил к пресс-лагерю, унося с собой флешку с бесценными снимками. Уже через сорок минут фотографии были закачаны в Интернет, а молодого журналиста пообещали премировать на сумму десять тысяч американских долларов.
Полковник Крутоверхов не отсиживался в этот тяжелый день в кабинете, работал, что называется, в поле. Он находился в автомобиле, патрулирующем центральные улицы, и получал информацию с пылу с жару.
Ему доложили, что по делу ограбления банка нет никаких следов — ни отпечатков пальцев, ни биоматериалов.
«Миллион взяли без следов!» — констатировал про себя полковник. Одну звезду ему точно не удержать на погоне. Еще этот борзый майор из ФСБ ни за что не забудет обиду, обязательно чего-нибудь накопает в отместку. Да и черт с ней, со звездой!.. Он подумал о жене и дочерях. Он всегда о них думал, особенно в тяжелые моменты. Сразу делалось легче на душе.
— Товарищ полковник! — заговорила рация голосом следователя, работающего по ограбленному банку. — Может, оно несущественно…
— Говори, Бубнов! Несущественное — пошлю, всего-то!
— Там, в банке, какие-то перья нашли…
— Какие перья?
— Ну вот, сейчас пошлете!
— Какие перья, Бубнов? — разозлился Крутоверхов.
— Я и не знаю какие!.. Птичьи точно! Может, куриные!
— Тащи на экспертизу!
— Так точно!
Полковник догадывался, что это за перья. Но что ему это дает? Ерунда какая-то…
Доложили, что поймали с поличным трех карманников. Двое залетных, а один — Дрын, местный восьмидесятилетний урка, давно отошедший от дел по причине преклонного возраста.
— А этот-то старый пердун куда полез? — улыбнулся Крутоверхов.
— Сказал, что лебединая песня, — ответила рация. — Что не смог усидеть в такой день дома.
— Силен дед! На чем взяли?
— На кошельке с червонцем!.. Да для него не важно, сколько бабла в лопатнике. Важна работа! Переживает, что потерял квалификацию! Артрозные пальцы! Зато радовался, что на зону поедет, там помрет.
— Отвесьте поджопник и пусть ковыляет домой!
— Так точно, товарищ полковник!
Машина Крутоверхова остановилась напротив филармонии, чуть поодаль, и полицейские наблюдали за тем, как на лестнице выкладывается красная ковровая дорожка.
Видать, серьезные люди приехали, подумал полковник. А там, где серьезные люди, без ЧП не обходится.
Крутоверхов позвонил в городской морг:
— Ну что, Гаврила? Что по трупам?
— Отравили, — почему-то радостно сообщил прозектор. — Убийство! Двойное!
— Чем отравили?
— То-то и оно! Тесты на все известные мне яды ответа не дали. Надо в Москву отправлять на нестандартную токсикологию.
— А что со старухой безумной?
— А живые не по моей части!
— Прощай, Гаврила…
— И вам не к нам! — пошутил прозектор.
— Найдите мне Бубнова! — приказал Крутоверхов. — Чего у него там со старухой?
Полицейская машина отъехала от главного входа в филармонию и покатила по парку, где встала лагерем журналистская братия. Машину несколько раз пытались сфотографировать, но высунутый через приоткрытое окно ствол автомата желание осуществить задуманное отбил.
Рация вновь заговорила, сообщая голосом Бубнова, что безумную старуху, найденную на месте преступления, почти опознали.
— Что значит «почти»? — прикрикнул полковник.
— Я, товарищ полковник, ориентировку на старуху разослал по психушкам. Если она не в себе, так я подумал, то из желтого дома наверняка.
— Соображаешь. И что в результате?
— Похожая старуха по фамилии Загладина пропала несколько дней назад из московской частной психиатрической клиники.
— И что это нам дает по части расследования?
— Ничего почти, — смутился Бубнов.
— А что там в «почти»?
— Там еще заместитель главного врача в больнице несколько дней не появлялся! Не могут связаться! Фотографию выслали. На всякий случай размножили. Ща факсану!
— Где безумная старуха и где врач? — спросил полковник.
— Я не хотел говорить об этом…
Из факса поползла бумага, на которой был изображен Яков Михайлович собственной персоной.
Лицо как лицо, подумал Крутоверхов.
— Не отчаивайся, Бубнов! Может, это и ниточка! — И приказал водителю: — Вези мня домой обедать!
В пятнадцать сорок пять к тыльной стороне вагона Жагина, оставляя рельсы между колес, задом подъехал крытый военный грузовик. С пассажирского сиденья на землю спрыгнул Митя, что-то сказал водителю и забрался в вагон. Переговорив с другими охранниками, он велел им подойти к купе импресарио и ждать. Сам вошел внутрь и встретился взглядом с Жагиным. Постарался держать себя в руках.
— Что, — спросил продюсер, — еще выросла?
— Растет, — подтвердил Митя. — Пройдет ли через двери?
— Пройдет, здесь двери нестандартные!.. Давай поторопимся!
Митя открыл дверь и велел охранникам браться за дело.
Пять метров до выхода Жагина тащили тридцать минут. Тело его кантовали, огромная голова билась об углы, и казалось молодым людям, что тащат они не человека, а огромного быка, у которого вместо головы целая луна.
Жагин стойко переносил мучения, ни разу не застонал даже. Успокаивал, что осталось совсем немного, все за работу получат вознаграждение.
Водитель подал металлический трос к выходу, когда различил в сумерках через зеркало заднего обзора свет фонарика. Еще минут пятнадцать Жагина обвязывали, спорили вполголоса, как эффективнее, чтобы не запрокинулся, пришли к выводу, что под мышками надо вязать.
— Все отлично, ребят! — поддерживал Жагин. — У нас все получится!
— Вира! — скомандовал Митя.
Водитель рванул рычаг, и лебедка, напряженно гудя, чуть ли не воя, сантиметр за сантиметром потащила Жагина из вагона… А потом гигантское тело зависло в воздухе, а трос затрещал, будто был неминуем обрыв.
— У меня лебедка — до пятисот килограмм! — испугался водитель. — Меня же в дисбат за порчу техники!
Всем составом охрана бросилась поддерживать тело Жагина снизу, направляя его к машине, пока наконец продюсера не уложили в кузов.
— Ты место присмотрел? — спросил Жагин Митю, когда грузовик тронулся с места.
— Конечно, Андрей Васильевич. Там, правда, снег еще, так я еловых веток нарезал, а сверху одеял набросал.
— Спасибо.
— Но все равно замерзнете! На дворе минус.
— Я холода не чувствую.
— И термос с кофе я вам взял…
— Хороший ты парень!
Ехать было недалеко, поля начинались прямо за чертой маленького города Коврова. Бескрайние, они подсвечивались на горизонте садящимся солнцем.
До места доехали за пятнадцать минут.
Сгрузили Жагина гораздо легче. Лебедка уложила его прямо на еловый лапник, покрытый ватными одеялами. Только затылок огромной головы улегся прямо в сугроб. Снег зашипел и от человеческого тепла начал таять.
Митя не знал, что сказать, когда работа была сделана. Но здесь поторопил водитель, который заныл, что ему в части надо быть через полчаса, иначе кирдык.
— Иди, Митя, — с трудом проговорил Жагин.
— Вы в порядке? — спросил глупость охранник.
— В порядке…
— Я поехал?
— Езжай. Все помнишь?
— Все.
— С богом!
Все погрузились в кузов, и машина натужно тронулась в обратный путь.
Оставшись в одиночестве в подкрадывающейся к нему ночи, Жагин пытался думать. Но в разросшемся мозгу мысли его терялись, а память выдавала странные картинки не совсем его жизни. Он не мог вспомнить имя своего кота, зато перед глазами проплыл сюжет Бородинской битвы из школьного учебника. Он мучился, чтобы вспомнить лица родителей, но так и не смог это сделать. Из ушей пошла кровь, а из правого глаза импресарио выкатилась большая слеза. Но здесь в воображении всплыл светлый лик Образиночки, его дочери, рыжей, как летнее солнце. Она протягивала к нему руки, все в конопушках, и, заливисто смеясь, звала:
— Папка, иди скорее сюда! Я так по тебе соскучилась!
И он пошел, побежал, помчался на встречу со своей девочкой! Спотыкался и сам хохотал в ответ на ее смех! Рвал с поля яркие цветочки для нее на бегу, от назойливой пчелы отмахнулся — и вдыхал, вдыхал запах счастья! А потом их руки встретились. Маленькие ладошки в большие. Он подбросил дочь к самому голубому небу и, поймав ее, все целовал без устали конопатое лицо своей Образиночки…