Наконец, лицом к классу, разворачивается Иванов, который справился с заданием.
— Молодец. Готовь дневник, — говорит учитель, не спеша, вставая с парты.
Он направляется к столу, прихватив с собой журнал и томик Куприна.
Маша с отвращением смотрит на свой дневник, к которому даже боится притронуться.
— Так вот, дорогие мои детки, хочу вам напомнить, если кто забыл… Нам еще надо досдать двести килограммов макулатуры, — сказал учитель.
По классу пронесся вздох неудовольствия.
— А когда мы поедем на экскурсию… ну, как ее… ну ту, которую мы выиграли за первое место, — поинтересовался ученик по кличке Помидор.
— У тебя язык заплетается, словно ты белены объелся, — грубо и насмешливо сказал педагог. — Твой вопрос нужно сначала перевести на русский язык. Кто переведет? Кто у нас грамотный?
При этом учитель с явной издевкой посмотрел на загрустившую и одинокую Карнаухову на последней парте, у которой мама преподает русский язык и литературу.
— Карнаухова, переведи нам, пожалуйста…
— Помидор, ой… Вася спрашивает, когда мы поедем на экскурсию на Орловско-Курскую дугу, которой нас наградили за то, что мы заняли первое место в смотре строевой пионерской песни, — скучным голосом сказала ученица.
— Спасибо… Садись, Карнаухова.
— А, правда, когда мы уже поедем… Наобещали тут… — послышались голоса из класса.
— Поедем, обязательно поедем, ребята. Но только в мае, поближе ко Дню Победы…
…В комнате Маши горит настольная лампа.
Маша в простенькой ситцевой ночной рубашке в мелкий цветочек, ворот который оторочен тоненьким кружевом, с распущенными волосами лежит и о чем-то думает.
По левую руку от нее на кровати лежит учебник «Географии» (для конспирации).
По правую руку — томик Куприна, раскрытый на произведении, которое называется «Суламифь».
Девочка рассуждает вслух.
— Тут какая-то должна быть разгадка… Не случайно же мне это… чудовище ее два раза подсовывает. Он зачем-то хочет, чтобы я это прочитала. Интересно, зачем? Здесь про какого царя Соломона написано. Про царицу с некрасивыми волосатыми ногами… Про то, что у царя было много рабынь и наложниц. Ну, с рабынями все ясно. А кто такие наложницы? Надо бы спросить у кого-нибудь… И еще про какую-то Суламифь, которая влюбилась в этого царя… Я, конечно, не все прочитала. Больше пролистала. И Суламифь эта какая-то странная… Ей тринадцать лет. Нет, чтобы влюбиться в такого же мальчика, как она сама. Как я, например, в Женечку. Так она влюбилась в какого-то почти старого царя…
Маша вдруг замирает на мгновение, а затем опять начинает нервно перелистывать книжку.
Девочка выхватывает вдруг строчку и начинает читать вслух.
«Сильный ветер срывается в эту секунду и треплет на ней легкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг ее тела и между ног. И царь на мгновенье, пока она не становится спиною к ветру, видит всю ее под одеждой, как нагую, высокую и стройную, в сильном расцвете тринадцати лет, видит ее маленькие, круглые, и крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь»…
На этих словах Маша останавливается, задумывается.
Затем встает с кровати и подходит к трюмо. Не спеша, приподнимает ночную рубашонку до уровня шеи и сразу в трех зеркалах отражается ее хрупкое тельце.
В это время до ее слуха долетают шаги и голоса.
Маша быстро ныряет в постель, прячет под подушкой томик Куприна, а в руки берет учебник «Географии».
Дверь распахивается, и входят старшие сестры и мама.
— Вот моя самая прилежная ученица! — говорит мама, видя учебник «Географии» на кровати дочери.
— Смотри, не перезанимайся, подруга, — сказала старшая сестра Женя, нежно щелкнув Машу по носу.
— Ах, какие у тебя волосы, — сказала средняя сестра Валя, беря в руки прядь густых Машиных волос. — Ну, и я спать пошла. А что и через две закрытые двери пианино тебе все равно мешает заниматься?
— Еще как…
— Ну, извини, — сказала Валя. — Ничего не поделаешь. Ты же знаешь, что я должна играть несколько часов в день, иначе мне в музыкальное училище не поступить. А потом — и в консерваторию…
Сестры уходят.
— У тебя все хорошо в школе? — обеспокоенно спросила мама. — Ты какая-то скучная в последнее время… И сестрички это заметили.
— Все нормально… Я просто устаю, мам… Школа, уроки, кружки, всякие поручения — то октябрята, то стенгазета.
— Может, хотя бы танцевальный кружок бросишь? — попросила мама. — Ты такая худенькая, а танцевать — много сил надо.
— Я лучше… школу брошу, — в сердцах вырвалось у Маши. — А танцевать — ни за что… Мне так нравится. И к тому же наша руководительница говорит, что танцы развивают в девочках красивую осанку и грациозность движений.
— Ну, ладно, танцуй дальше, артистка… А все же школу из-за танцев бросать не будем, — мама целует Машу, поправляет ей одеяло и выключает свет.
Как только мама выходит, Маша включает лампу и начинает рассуждать вслух.
— Может, стоит рассказать сестрам? А что я им скажу? Что у учителя почему-то оказались моя авторучка и «закладка» из дневника? Или, что он мне поправлял пилотку во время смотра песни? Так он и другим ее поправлял… Сказать, что он отсадил от меня Катьку Карнаухову? Так ведь это потому, чтоб мы не болтали… Рассказать, что он гладил мой дневник? Так в это никто не поверит… Скажут, что мне просто показалось… Сказать, что ударил Ковальчука не за то, что он списывал, а только за то, что он дотронулся до моей косы… Скажу, что он слишком часто хвалит меня… А мне возразят: радуйся, что учитель хвалит, а не ругает… Пожаловаться, что он положил мне руку на плечо… Так ведь и другие учителя могут похлопать по плечу и по головке погладить… И в этом нет ничего плохого. Но как мне объяснить им, что именно по отношению ко мне этот учитель поступает плохо? Я не знаю, я не могу это все объяснить кому-то… Я просто это чувствую… Как чувствую, что нравлюсь Витьке из «6-Б», который все время маячит у меня перед глазами. Но Витька безобидный. Он просто глупый. Но — безобидный… А этот — злой, хитрый и такой мерзкий… Хотя и учитель.
Маша выключает лампу. И как только гаснет свет, перед ее глазами возникает отвратительная волосатая рука учителя с золотым перстнем и длинным отвратительным ногтем на мизинце, которая гладит ее дневник в зеленой обложке… Маша быстро включает лампу. Лежит с закрытыми глазами при свете. И перед нею быстро, как в калейдоскопе сменяются картинки: она марширует в зале, она делает стенгазету, она ест в столовой, она пишет контрольную — и везде неусыпно за нею следят бесцветно-водянистые глаза учителя… Она вспоминает сегодняшний день. Классного руководителя, нагло восседающего на месте Катьки Карнауховой рядом с собою… Себя, покупающую новую обложку для дневника… Потом она вспоминает, как срывает прежнюю зеленую обложку возле магазина, пытается ее разорвать руками, но клеенчатая ткань не рвется, потом она ее просто топчет ногами и выбрасывает в мусорный бак на улице…
Девочка открывает глаза. С глаз скатываются две слезинки.
— Нет, про такое никому нельзя рассказать… Ни сестрам… Ни тем более Катьке-болтушке под ее «честное пионерское». Значит, буду молчать…
Маша смахивает слезы. И с закрытыми глазами, как молитву на сон, начинает проговаривать:
На дворе трава — на траве дрова.
Архип — осип, Осип — охрип.
— А еще надо обязательно подумать о приятном, что ждет меня в школе, — как бы приказывая самой себе, говорит девочка. — Завтра я обязательно увижу Женечку, и послезавтра, и еще, и еще…
На дворе трава — на траве дрова.
Хороша Маша — да не ваша. Да не ваша… Маша… Засыпает с горящей настольной лампой.
Только что пришедшая в школу Маша, садится на один из стоящих в холле стульев, чтобы переобуться в сменную обувь.
Старая школьная уборщица баба Глаша водит по полу тряпкой, прикрепленной к швабре.
— Чего рано так? Дежурная что ли? — спрашивает она у девочки.
— Да…
— Ну, тогда бери ключ от своего класса.
Маша Синицына подходит к небольшому шкафчику, висящему на стене. Открывает стеклянную дверцу, за которой висит много ключей, находит нужный ключик с бирочкой «6-А». Быстро поднимается на третий этаж, открывает свой класс.
Войдя в класс, ученица кладет портфель на ближайшую парту, и первым делом, начинает открывать форточки.
Потом берет тряпку, которой стирают с доски и… застывает на месте. На доске черного цвета белым мелом написано всего одно слово с восклицательным знаком на конце: «Суламифь!»
Маша какое-то время оторопело смотрит на написанное, а затем быстро-быстро стирает слово, роняя тряпку, перепачканную мелом, на пол. Затем подходит к первой парте, где лежит ее портфель, открывает его и достает чистенькую розовую байковую салфетку. Она подбирает старую тряпку с пола и выходит из класса, оставляя дверь открытой. В открытую дверь видно, как она доходит до середины коридора, где установлен рукомойник и стоит урна для мусора.
