– А когда можно отправиться?
– Завтра утром.
Мы перекупили верблюдиц у изумлённого фермера, который на эти деньги, видимо, будет жить вечно, переночевали у него же в хижине (причём, как выяснилось утром, вся семья хозяина спала во дворе) и выехали из Райсингхнагара перед самым рассветом. Отсюда нам предстоял целый день пути на запад, к древнему некрополю, основанному царём Кали для хранения своего праха и своего главного сокровища, и чтобы успеть до наступления жары преодолеть нужное нам расстояние, которое Гурьев оценивал километров в десять – двенадцать, нужно было по меньшей мере два часа.
В кромешной тьме это было сделать непросто. С верблюдом в пустыне, как выяснилось, вообще не договоришься. Если верёвка, с помощью которой вы управляете им, не привязана к его ноздре, он может повернуть в противоположный конец пустыни Тар, причём без каких-либо оснований. Он ищет и находит по пути съестные колючки, пристаёт к соседнему верблюду и вообще ведёт себя чрезвычайно развязно. Кроме того, верблюд может неожиданно остановиться как вкопанный, чтобы начать сильно трясти своим телом, десять минут ходить в туалет или, наоборот, разбежаться как ненормальный в самое неподходящее время.
Моё физическое положение осложнялось ещё и тем, что Савитри Пали села позади и безмятежно заснула, обхватив меня за шею, так что мне приходилось, помимо борьбы с верблюдицей, следить за тем, чтобы моя спутница не теряла баланса. Постепенно я приноровился и даже вычислил закономерность: как только шаги верблюда начинали шуршать по колючкам, это значило, что он снова потерял дорогу, и я усилием воли заставлял его вернуться обратно, одновременно придерживая свободной рукой Савитри за талию. Судя по непрерывному матерному шёпоту, доносившемуся откуда-то сзади, Андрей Гурьев испытывал со своим транспортом похожие проблемы.
В этом пути, поминутно сверяясь с компасом, чтобы двигаться строго на запад, мы не встретили ни одного живого существа, кроме нескольких тушканчиков, возникавших вдоль дорог из своих нор и остолбенело глядевших на невиданных пришельцев. Гурьев предположил, что всё это – агенты индийских спецслужб, званием не ниже майора, и приставал к сонной Савитри, требуя, чтобы она отдавала им честь. Здесь человеку действительно нечего делать: сухая земля, припорошенная песком, не даёт жизни, а вода ушла вниз так далеко, что и не достанешь.
Моя соседка проснулась с первым лучом солнца.
– Ты, между прочим, собиралась практиковаться в русском, – напомнил я ей. – А вместо этого проспала всю дорогу.
– Я не спала, – ответила она, зевая над моим ухом. – Я думала. Русский язык от меня никуда не денется. Перееду в Россию: всё равно после того, что случилось, в Индии мне нормально жить не дадут. Из полиции я ушла, делать больше ничего не умею.
– Кстати, Савитри, – я внезапно вспомнил своё видение в Карачи, – я видел на улице Карачи видеоролик, где снимается актриса, точь-в-точь похожая на тебя.
Если бы она вздрогнула или замерла, я бы написал «она вздрогнула» или «она замерла», и это бы соответствовало жанру. Однако она не сделала ни того, ни другого, а просто молчала за моей спиной.
– О! – закричал Гурьев с соседнего дромадера. – Хорошо, что напомнил! Савитри, я тоже видел этот ролик в Дели, причём несколько раз. Я помню, когда впервые натолкнулся на вас в полиции, подумал: надо же, как похожа на ту танцовщицу из фильма. У вас, Савитри, видимо, есть сестра-близнец?
– Не думаю… – как-то вяло протянула Савитри. – Обознались. Я в Болливуде не успела толком ничего сыграть. Для вас, белых варваров, все индианки на одно лицо.
– Так они и есть все на одно лицо, – отреагировал Гурьев, и разговор на эту тему мы больше не возобновляли.
Дорога, которую человек мог бы преодолеть часа за два, оказалась изрезанной старыми оврагами, по которым верблюды идти отказывались, так что путь в итоге оказался значительно длиннее ожидаемого. Солнце уже стало клониться к западу, когда, после нескольких часов передвижения на одногорбом чудовище, я почувствовал себя так, будто это не я на нём ехал, а он на мне вместе со всей поклажей. Поэтому через десять километров мы сделали короткую остановку, подкрепились из запасов, предоставленных дружище Исламом, и выпили холодной воды.
Верблюды постоянно норовили разбрестись по пустыне, и я не мог сидеть, не держа своего за верёвку.
– Привяжи его, – небрежно сказал Гурьев. – Вон стоит какой-то столб…
Мы оба резко обернулись: метрах в пятидесяти от нас посреди пустыни действительно был вкопан в землю какой-то невысокий заострённый столбик, явно рукотворного происхождения.
– Откуда он тут? – подозревая самое страшное, медленно произнёс Андрей, переводя растерянный взгляд с карты на столб.
– Откуда? – Я побежал к столбику. Но ещё раньше, чем я добежал, стало видно, что на его вершине с одной стороны белели индийские львы, а с другой – красовался зелёный полумесяц Пакистана.
Андрей засмеялся. Я посмотрел по сторонам: помимо столба, вокруг не было видно никаких признаков пограничной зоны. Следов на песке тоже не было: похоже, никакие патрули здесь не ходят.
– Ну и куда ты смотрел? – крикнул я Гурьеву, который катался по песку, не в силах сдержать хохота. – Это граница!
– Что? – Савитри отвлеклась от бутылки с водой. – Граница? Вы что, завели меня в Пакистан?!
– А вы бы хотели обнаружить здесь Саудовскую Аравию? – с трудом отдышался от смеха Андрей. – Вообще странно: по карте до границы ещё как минимум километров десять.
– Да вы не умеете даже карту прочесть! Где мы вообще? Я дальше не пойду! Вы что? Нас тут всех перебьют!
– Не всех, – успокоил я её, подходя поближе к своему верблюду. – Поехали. У меня есть пакистанская виза.
После этого я уже шёл пешком, ведя за уздцы дромадера, на котором не переставала возмущаться Савитри Пали.
Шёл ещё полчаса, ровно до того момента, когда Гурьев, глаза которого уже нешуточно болели из-за того, что он каждые полминуты смотрел в бинокль, вдруг крикнул:
– Стоп!
Я вырвал прибор у него из рук. Впереди, чуть справа от нас, темнел курган. И на вершине этого кургана сидел человек.
Нам понадобилось ещё минут двадцать, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от рукотворного холма, столь неестественно смотрящегося в этой совершенно плоской местности. Савитри взвела курок, а Гурьев сильно сжал губы.
Человек на вершине не шевелился. Мы не видели его лица, только силуэт на фоне заходящего солнца, зато он видел нас вполне отчётливо. Он окликнул нас первым.
– Привет, друзья! – на русском языке крикнул Летас, когда мы подошли к подножию кургана высотой метров в десять и мои спутники соскочили с верблюдов. – Вы очень вовремя. Мой верблюд ушёл в пустыню, без вас я бы здесь погиб.
В руке Летаса Гедвиласа тоже был пистолет, а усы дёргались в нервной улыбке. Возле него на песке лежали лопата, рулетка, перочинный нож и небольшой лом.
Мы медленно слезли с верблюдов и, пока Савитри молча наблюдала за профессором, привязали их друг к другу: лебедь, рак и щука далеко не убегут. После этого мы втроём, тяжело дыша, вскарабкались на курган.
Вокруг нас всё так же желтела пустыня. Впрочем, за извилистым оврагом были заметны следы существования какого-то небольшого древнего поселения или стоянки, похожей скорее на средневековый караван-сарай, чем на древнеиндскую гробницу, – во всяком случае, я отметил стены небольшой кирпичной хижины с обвалившимся дверным проёмом и даже деревянную притолоку над ним, которая не успела ещё истлеть.
– Уберите свой пистолет, профессор, – сказал я, поднявшись на самую вершину и садясь на лежалый песок рядом с Летасом. – Никто не собирается вас убивать.
Литовец каким-то несвойственным ему быстрым движением засунул револьвер за пояс брюк.
– Да он никакой не профессор, – стальным голосом возразил Андрей, вновь вооружившись биноклем и всматриваясь вдаль. Никаких других курганов поблизости не было видно, зато внизу, с трёх сторон от нашего холма, извивался овраг – след небольшой речки, пересохшей много столетий назад.
– Это почему же? – лениво спросил Летас, совершенно не удивившись столь странному заявлению моего друга.
– Да потому же. Если я правильно понял слова литовского посла в Индии, сделавшего для меня запрос в Вильнюсский университет, профессор Летас Гедвилас находится сейчас в Карловых Варах, пьёт тошнотворные сернистые воды, а по вечерам ходит гулять по парку, любуясь на обнажённые статуи купальщиц. И в литовском консульстве в Чехии мне всё это подтвердили.
– Я и был там, статуи прекрасны, но мне пришлось уехать, – продолжал улыбаться абсолютно спокойный Летас, и теперь уже каждое предложение из его уст легко доходило до самого конца.
– Да? – переспросил Андрей. – Тогда, быть может, вашим внукам тоже? Ведь вам же, профессор, если не ошибаюсь, в июне исполнилось пятьдесят семь, и отдыхали вы в чешских лесах не один, а в компании с собственной дочерью и двумя её малолетними детьми.
