Костя с плоским, как луна, лицом сидел в своей застекленной кабинке и, ухмыляясь, жевал. Ну что ты ему скажешь? Он-то на зарплате, в то время как плотники-бетонщики получают сдельно. Машинист с двенадцати до часу обедает — хоть ты криком кричи: БЕЛАЗ с горячим бетоном гудит внизу, на земле, и стропальщик бегает, утирая мерзнущий нос, и парни в блоке стоят, курят до одурения, ждут, — а Костя пьет какао в кафе «Таймень» и погладывает на часы. Опоздать, конечно, не опоздает, но и раньше времени не вернется, и не скоро его кран заберет бетон у самосвала, и подаст наверх, напрягаясь при этом шеей, как гусь, ухвативший жаркую картофелину.
Только открыл Хрустов рот, чтобы выяснить отношения с Костей (он еще не знал, за что его поругать), как на площадке появилась рыженькая Нина в ватной фуфайке и мужской шапке, бывшая подруга Климова. Она кого-то искала. Увидела замершего в стороне Серегу, спросила. Серега показал наверх.
«Всегда я всем нужен!..» — вздохнул Хрустов и, показав кулак машинисту краная, спустился к девушке. Теперь Лёва был как бы главным в бригаде и, возможно даже, мог заместить Климова в любовным отношениях с Ниной, если они у них были и если Нина не против. Она хоть веселая, не то что дура Таня, что приехала за тридевять земель с тремя чемданами и сумкой.
— Да? — спросил Хрустов, браво показывая все зубы в американской улыбке.
И как Климов, сняв комочек снега с перильцев площадки, сунул в рот. — Что-нибудь нужно?
— Сказали, ты погиб… — она растерянно улыбалась.
— Н-но! — веско возразил Хрустов. — Нас не просто убить. Вот, стоит смена… А могли бы столько сделать! Думаю сговориться с машинистом, может, платить ему из своей казны? Времячко-то идет… а работа замерла.
Нина кивала и оглядывалась. «Уж не на меня ли она теперь переключит свое внимание? А почему бы нет? Красивая. И взрослая. Не будет изображать из себя дитятю». Правда, Левка никогда еще не был с женщиной, но это не важно.
Испугавшись, как бы Нина не угадала его мыслей, сорвал с головы ушанку, как если бы ему было жарко, голой рукой погладил волосы и оперся о железную перекладину, влажные пальцы тут же приклеились, но Левка продолжал судорожно сжимать ледяное железо.
Нина засмеялась.
— Ты чего? — буркнул Лева и, нагнувшись, подышал в ладонь, с усилием оторвал ее с кровавой полоской по мякоти. — Все путем!.. Когда увидимся?
Нина вдруг насупилась.
— Прав был Иван… все-таки ты дурында. — И убежала, заскользила, как паучок, по железным лесенкам вниз. «За что она так? А ни за что. Просто поняла всю твою мелкую самовлюбленную натуру, Хрустов».
Уязвленный до глубины души, он поплелся в общежитие отсыпаться. Серега сел рядом, что-то бормотал, но Лёвка его не слышал. Жаль, что у него не выросла до сих пор хорошая борода, как у Климова. И росту бы ему не помешало, как у Никонова. Он бы стоял, мощный, раскаленный, с заиндевелой бородой, дирижируя в иные минуты всем котлованом, всей стройкой. Махал бы руками машинисту крана «вира!», «майна!», «стоп!», «двигай!» — а под ним, в синей мгле солнечного дня, синей, как кожица спелой сливы, копошился бы муравейник людей и машин, дергались, как красные конские хвосты, струи электросварки, бежали крохотные белые и желтые фары машин, а надо всем восходили хребты с белыми и лиловыми макушками, в серых чешуйках сосен и кедров, а еще выше посвистывало бы ослепительное небо с яростным холодным крохотным солнцем… Левка бы орал, срывая бас, бегал по доскам блока, хохотал, курил, прикуривал, не чувствуя мороза, как Климов… но увы, Хрустов заменить его не сможет — во всяком случае пока что — ни в воде, ни на земле…
Хрустов лег отоспаться, и не смог уснуть — его трясло. А к ночи он и вовсе расхворался… лежал, завернувшись в два одеяла, и ему было холодно… Серега, Леха, Борис и Валера ушли на работу, Левка остался один. «Вот один и умру! Как Иван Петрович!..» — говорил он себе. Ему захотелось и вправду умереть. Интересно, будет ли на похоронах Татьяна? И станет ли она плакать, когда под заунывые вопли духового оркестра рабочие друзья опустят тело Хрустова в его последнюю постель?
(Уважаемые луняне и сириусане! Маленькое отступление. Может быть, я специально здесь безжалостен к юному Хрустову. Да, в этой исповеди я пробиваюсь к правде, к истине, через самоуничижение, чтобы показать — сегодня у меня глаза чисты, и даже себя не вижу в розовом, лживом свете! К сожалению, в последнее время в нашей стране мы стали рисовать прошлое чрезмерно красивыми красками. А что еще будет, если жизнь долго не наладится?.. — Л.Х. Более поздняя приписка: Да уж! — Р.С.)
Лёвка рывком сел на койке, полез под кровать Сереги, вытащил климовский чемоданчик. Он искал знаменитый черный кожаный мешочек, про который Иван Петрович говаривал: «На все случаи жизни». Там, Хрустов помнил, есть лекарства.
Вот он, этот сморщенный мешок, под толстым томиком «Наследника из Калькутты», написанного, как всем известно, заключенным по фамилии Штильмарк в Норильском лагере. Эту книгу вся бригада прочитала, хорошая книга. Лева растянул устье мещочка, заглянул. Тошнотворно пахнуло медициной. «Надо что-нибудь от простуды… стрептоцид какой-нибудь… Что это за пакетик? Фу, презерватив… А это — левомитицин. Недавно кто-то его принимал… кажется, Валера Туровский…»
Сжевав и запив водой две таблетки, и добавив на всякий случай еще таблетку дибазола (вдруг поможет?), Лева положил мешочек на место и затолкнул чемоданчик под кровать. Не хотелось болеть, особенно когда ты один…
Но озноб не прекращался.
Под утро вернулись друзья, Леха-пропеллер сбегал к девчонкам в общежитие, принес градусник. Температура у Хрустова оказалась 39 градусов.
— Ой-ой-ой!.. — завопил Серега, топчась перед Левкой.
— Когда тепература, организм борется, — мужественно прохрипел Хрустов. — Зато у меня сейчас необыкновенная ясность в голове. Я заново вижу свою жизнь, — почему-то с надрывом произнес он. — И если мне суждено еще пожить, я уже буду иным… Потомок Иосифов… Илиев… Маффатов…
— Что с тобой? — испугался обычно спокойный Борис. — Ты бредишь?
— Нет… вспоминаю родословную Христа… сын Маттафиев… Амосов… Наумов… Ианнаев… Иосифов… нуте-с… забыл… Симмеонов… Иудин… там много их! Серухов… Рагавов… Кайнанов… Сифов… Адамов… Божий… Приблизительно так. Дайте закурить! — Хрустов страдальчески потянулся к друзьям.
— Тебе нельзя! — Леха замахал руками, словно отгонял осу. — Ты нам нужен живой!
Хрустов лежал мокрый, словно в постели с медведем боролся. Лицо покраснело, бородка слиплась. Борис достал из рюкзака головку чеснока:
— Вот что тебе надо есть!..
Хрустов застонал. А если девушки забегут справиться об его здоровье? Но странно, уже разгорелся ясный день за окнами, а никто не шел. Ни Таня, ну это понятно, ни даже Нина…
Парни заварили чаю, Левка попил и, наконец, под тремя или четырьмя одеялами забылся…
Очнулся к вечеру — над головой, на стене, в черном репродукторе кто-то гулко выступает. Ага, это толстяк Титов, главный инженер стройки.
— Впереди два месяца времени, образно говоря, шиш да маленько. Но это очень много для истинных сибиряков! За такой срок мы, бывало, горы срывали, русла рек меняли… помните? — Хрустов услышал аплодисменты. Где-то шло собрание. (Вписано красным фломастером поверху: Читайте, читайте! Так было! — Л.Х.) Титов перекрыл шум зычным голосом. — Мы готовимся к схватке со стихией, и этот день не окажется труднее других дней, но запомнится как день нашей победы над нашими страхами, день нашей славы, образно говоря. А летом… мы еще посидим на травке, со своими детьми и женами… Что? С чужими тоже? — в зале смеялись. — Только чтобы я не видел, и сами не смотрите, с кем я буду!
Хрустов слушал главного инженера и думал: «Наверно, рядом Валеваха сидит, пузо выставил, баран бараном… а нашу бригаду не пригласили… Ну, я — понятно, болею. А парни смолчали, чтобы не огорчить». Хрустов выдернул вилку радио из розетки и сел в столу, кутаясь в одеяла, допивать холодный чай. Тело будто из разных слоев состоит, болело кусками.
В дверь постучали.
— Да? — глубоким басом ответил Хрустов, не оборачиваясь.
В комнату вошли. Ясно, что с мороза — холод по ногам. Наверно, Леха или Серега, не Борис — шаги легкие. Скрипнула деревянная самодельная вешалка — что-то повесили, наверное, полушубок. Хрустов мрачно и затейливо, как Климов, выругался — сзади рассмеялись. Левка с трудом оглянулся и покраснел, это пришла Нина.
В великом смущении Хрустов поднялся.
— Нет, нет, — нахмурилась Нина. — Ложись на место, я тебя лечить буду. Я горчичники принесла. Сейчас мы тебя облепим. Смотри какие новенькие!
— Я уже здоров! — отшатнулся Хрустов. — Завтра на работу. Не трать свое время черт знает на кого.
