– Унюхал.
Раньше я такого не слышал.
– Что вы унюхали?
– Возбуждение. Они всегда были возбуждены. Такой же она была со мной в саду. Постоянно в возбуждении.
– Кто всегда был в возбуждении?
– Ник и она.
– Ник.
Относительно Ника Стелла была откровенна со мной. Она допустила его в свою постель всего один раз, в отеле. Эдгар теперь смотрел на меня со злорадным отвращением. Наблюдал ли я снова спонтанный пересмотр опыта, проводимый для того, чтобы он совпадал с последующими бредовыми идеями? Не то же ли самое он сотворил с воспоминаниями о Рут Старк, не предположил ли в ней неразборчивость в отношениях с мужчинами, которой не существовало? Мы внимательно смотрели друг на друга.
– Разве не то же самое вы говорили о Рут?
– Рут была проституткой. Стелла готова с кем угодно заниматься этим бесплатно.
Я невольно с беспокойством подумал о Треворе Уильямсе, прикрыл ладонью рот и наблюдал за Эдгаром несколько секунд. Да, он ненавидел Стеллу. Ненавидел, был по-прежнему болен, и мне стало отчаянно жаль его, потому что все его чувства к Стелле и мысли о ней были отвратительно искажены.
Выходя из комнаты, я слышал, как Эдгар что-то негромко напевает без слов. Потом, едва дверь закрылась, он крикнул:
– Клив!
Я вернулся и ждал, держась за ручку двери.
– Да?
Эдгар встал, и мне показалось, что он хочет наброситься на меня. Но его дерзость, злоба исчезли. Теперь он негромко, хрипло попросил, причем вполне благоразумно, с отчаянной искренностью:
– Разрешите мне увидеться с ней.
Я изумился.
– Какой вред это может причинить? Всего на пять минут.
Эдгар почти преуспел в намерении убедить меня, что ненавидит Стеллу, но не смог выдержать своей роли. Я смотрел на это несчастное, больное, раздвоенное существо и ощущал прилив покровительственной нежности к нему. Что бы ни дала ему Стелла, он сейчас был слишком хрупок и не мог обходиться без этого.
– Нет.
В палате начались разговоры о танцах. Стеллу спрашивали, пойдет ли она на них. Первой ее реакцией было отказаться. Она долго старалась поддерживать свой образ, несмотря на унизительную перемену статуса от жены врача к пациентке, и это было нелегко; она часто ощущала завуалированное презрение как пациенток, так и персонала, тем более что явно пользовалась особым благоволением главного врача. В открытую ее не оскорблял никто, это было наградой, думала она, за создание образа скорбящей женщины; но играть скорбящую женщину на больничных танцах ей не хотелось. Она отнюдь не была уверена в своей способности безмятежно держаться в центральном зале; излом ее жизни будет обнажен слишком жестоко. Неизбежным выводом, бросающейся в глаза моралью этой истории будет, что она просто падшая женщина и притом жалкое существо. Этого ей не хотелось.
Но затем возникла знакомая дилемма: негромкий внутренний голос напоминал ей о сложности ее положения. Как это понравится мне? Я все еще был ее психиатром. Осмелится ли она противопоставить себя остальным?. Осмелится ли остаться в стороне? Она не знала, и необходимость думать об этом беспокоила ее. Однако женщина, собирающаяся провести медовый месяц в Италии, не должна страшиться перспективы больничных танцев. И ей пришло в голову, что это, возможно, последнее затруднение в ее краткой жизни пациентки. Ну что ж, она встретит его лицом к лицу, в последний раз сыграет роль скорбящей женщины.
Стелла приготовилась к этому испытанию и стала обдумывать гардероб, косметику, прическу. В ней не увидят падшую женщину, даже если глаза всей больницы будут устремлены на нее.
По моим расчетам, в ту ночь или в следующую она не проглотила таблетки, а спрятала их в глубине тумбочки или за подкладкой лифчика. Идущие на поправку пациенты пользуются доверием; мы не думаем, что они будут прятать таблетки, поэтому им разрешается принимать их без надзора. Мне представляется, что на рассвете она стоит в ночной рубашке, глядя из окна во двор, и наблюдает, как постепенно становятся видимыми окраска и текстура кирпичей. Должно быть, тут Стелле стало ясно, что никогда ничто не изменится; ни лечение, ни время не сотрут того, что она видела на Кледуинской пустоши – поднимающуюся из воды голову и хватающую воздух руку.
Но чью голову? Чью руку?
Во дворе перемещались тени. Солнце всходило.
Я сразу понял – что-то произошло, и забеспокоился. Стеллу, как обычно, привели из женского отделения, и едва дверь за ней закрылась, я уставился на нее.
– Что случилось? – спросил я, взяв Стеллу за руку и подводя к креслу. Сел рядом с ней.
Стелле не хотелось, чтобы я что-то заподозрил.
– Ничего. Что могло случиться?
Ей удалось вложить в эти слова немного юмора, она словно говорила – мы оба знаем, как богата событиями жизнь в женском отделении. Однако я все же нахмурился. Теперь я был ее врачом.
– Твой вид мне не нравится. Опять видела сон?
Несколько дней назад Стелла сообщила, что сны стали менее яркими и гораздо более редкими.
– Я рано проснулась и заснуть больше не смогла.
– Увеличивать количество лекарств я не хочу, – сказал я. – Да и ты сама этого, наверное, не хочешь, так ведь? Не хочешь весь день находиться в ступоре.
– Лекарств вполне достаточно, Питер, право же. Летом я всегда просыпаюсь рано. Из министерства внутренних дел, очевидно, ничего нет?
Я порылся в бумагах на столе. От моего внимания не ускользнуло, что Стелла пытается перевести разговор на другую тему.
– Видимо, получим что-нибудь к концу недели. – Я поднял голову. – Это очень волнует тебя, дорогая?
– Невольно возникает беспокойство.
– Пожалуйста, не волнуйся. Возникни какая-то проблема, мне бы сообщили. Думаешь о своей новой жизни?
– Конечно.
Я посмотрел на эту печальную красивую женщину и подумал о Максе, сломленном Максе, торжественно говорящем о вероломстве, лживости. Нет, это было нелепо, и я постарался забыть о его словах.
Стелла никогда не доставляла беспокойства ночным дежурным. Не смела – любое беспокойство дало бы им понять, что она не приняла таблеток. Спящее тело никогда не предавало ее. Санитарки ни разу ее не будили, поэтому она полагала, что выглядит крепко спящей. Днем скорбящая женщина, ночью – спящая без сновидений. В последние дни перед танцами она все время играла роль; у нее не было возможности снять маску и сбросить маскарадный костюм.
Окружающие женщины с каждым днем волновались все больше. Для пациенток эти танцы очень важны. Какая поднималась суматоха! Стелла пошучивала по этому поводу. Разумеется, я присутствовал на этих танцах столько раз, что и счет потерял, и улыбался при мысли о приливе подавляемой истерии, которая охватывала женский корпус перед этим великим событием.
– К тому же сейчас полнолуние, – напомнил я.
– О, дорогой, – отозвалась Стелла, – это очень плохо.
– Да нет, плохо бывает наутро после танцев. Такой спад напряжения. Многие женщины на другой день выглядят очень подавленно.
– Придется быть начеку.
– Ну, за тебя я не беспокоюсь. Собственно, если не хочешь, можешь не ходить. Я прекрасно тебя пойму.
– И слышать об этом не желаю, – с вызовом проговорила Стелла. – Не пойти на танцы? Это очень антиобщественно.
– О тебе пойдут толки. Ты ведь это понимаешь?
– Да, понимаю, – кивнула Стелла.
Когда ее вели мимо террас обратно в палату, она, видимо, поняла, что ее беспокойство излишне. Но, решив по дипломатическим соображениям пойти на танцы, она начала, как ни странно, дожидаться их. Думаю, она решила дозволить тому, что там произойдет, определить ее судьбу.
Пациентки уже рассыпались по всему центральному залу, когда привели мужчин. Последние несколько часов атмосфера в отделении все накалялась, пока не дошла до такой степени предвкушения, которая могла окончиться только разочарованием. Неистовые женщины в разной степени раздетости ходили по коридорам в поисках заколок, духов, косметики. Пререкания из-за дешевой брошки грозили перерасти в потасовку, если бы не вмешалась санитарка. Были вопли, слезы, было много глупой болтовни молодых пациенток о любовниках и романах. Более зрелые женщины пытались оставаться спокойными, однако трудно было не поддаться охватившему палату настроению, и они к семи часам тоже начали взвинчиваться.
Стелла оставалась в своей комнате, старательно одевалась, выбрав для такого события вечернее платье, Привезенное из Уэльса. Теперь оно стало ей тесноватым; в нем она выглядела не совсем скорбящей женщиной, оно наводило на мысль о грехе, хотя как женщина может быть скорбящей, если грех ей неведом? Она вновь сосчитала таблетки и успокоилась, подумала, что их вполне достаточно.
Когда Стелла, выйдя из комнаты присоединилась к остальным, ее вид произвел потрясающее впечатление. Женщины сразу поняли, что красотой она намного превосходит всех. Они гордились ею, готовились находиться в отблеске ее сияния, когда вошли в зал, вернее, когда появились мужчины. Вышли из палаты женщины тихо, прекратив какофонию. Потрясающее величие этого вечера дошло до каждой.
