– Наверное, лучше прижаться к обочине.
Если бы кто-то увидел нас в тот самый момент, он бы рассмеялся, поднял бы нас на смех. Жалкие, смешные, слюнявые гомики. Но никто нас не знал. Эта жуткая тоска по любви была знакома лишь нам, она переплелась с тоской по нашей сущности, по нашей душе. Мы проживали медовый месяц, отложенный на тридцать лет.
– Куда ты везешь меня?
– Отвезу, куда скажешь.
Мы тряслись по дороге, а когда остановились, вылезли, отклячив зад. Я сорвал цветок и вставил его за ухо Костантино, большой пахучий цветок без листьев.
Мы смотрели друг на друга, и все было как в первый раз. Мы снова были невинны, природа погрузилась в тишину. В этой тишине наша невинность что-то нашептывала. Сентябрь только начался.
Мы смотрели виноградники, заглядывали в огрубевшие от солнца лица крестьян, которые выходили навстречу. Костантино наклонялся, давил завязь пальцами, внюхивался, разговаривал на непонятном наречии виноделов. Мы шли вдоль виноградных лоз, высаженных ровнехонько, точно тюремные решетки, заходили в сырые подвалы, где стояли огромные бочки для выдержки вина, пробовали сыры, от которых пахло червями и влажной землей, пахло нами.
Я думал о том, что сегодня мы будем вместе. Я не спешил: знал, впереди целая ночь. Мы не спали вместе тысячу лет. Тысячу лет не засыпали рядом.
Я представил себе мирную жизнь вдвоем. Мы будем держаться за руки, ходить по магазинам, ждать наступления ночи. Мы больше никогда не расстанемся, я этого не допущу. Это просто абсурдно.
– Поедем посмотрим на бронзовых воинов из Риаче, безглазый и бородатый, славная пара…[43]
Наши рубашки – светлые пятна посреди темноты. Костантино расправил руки, точно старый-престарый ангел:
– Я свободен, Гвидо, я чувствую, что свободен.
Мы купили две соломенные шляпы, бросили их на землю – потом подберем. Остановились поужинать в курортном поселке, изуродованном самовольными постройками. Зашли в буфет, где продавали панини и сэндвичи. Там висел огромный выключенный экран, выстроились в ряд игровые автоматы. Мы сыграли несколько раз, проиграли, посмеялись. Снова залезли в машину. Дорога вела вдоль моря, мы скользили по узкому серпантину вдоль огромной блистающей шири. Светила луна, ей не хватало лишь щербинки, лишь глазочка до полного круга. Мы подъехали к дорожному ограждению и остановились. Костантино открыл багажник, разорвал скотч на одной из коробок, чтобы достать вина. Я увидел в багажнике конец веревки, потянул за нее, потрогал руками и похолодел: она заканчивалась петлей.
– Зачем это тебе?
– Уже ни за чем.
Он признался, что готовился повеситься, что думал об этом каждый раз, когда садился в машину и выезжал из дому. Выхватив веревку, он выбросил ее в море, издав дикий циклопий крик.
Мы спустились с утеса и добрались до пляжа, шагая в ночи к темной кромке воды. Потом разделись и кинулись в море. Вода была теплой, она мерцала слабым светом, так что виднелось дно. Мы медленно скользили в темноте, точно огромные рыбы. Костантино скрылся под водой, я испугался. Море было спокойно. Потом он вынырнул из темноты. Огромный Посейдон, он вдруг возник у моих ног. На меня обрушилось море. Мы поцеловались, закружились в воде.
Он вытащил швейцарский нож и открыл штопор, вонзил его в пробку, и вот уже мы прикладывались к стеклянному горлу. Немного похолодало, кожа покрылась мурашками. Он был так хорош: мощные мышцы все еще вырисовывались четким каркасом, небольшой животик нисколько его не портил. Мы столько всего пережили, и пережили так далеко друг от друга.
– Что ты собираешься делать?
– Ничего. Да ты и так знаешь.
Тем вечером мы о многом говорили. Казалось, он действительно решился. Смелость и мужество, которых нам недоставало в юные годы, проснулись: нас не сдвинуть, как море.
Он уже и так не спал с женой.
– Я хочу быть собой, Гвидо. Наконец-то я могу быть собой.
Перед нами, всего в нескольких километрах, была Греция, мимо проплывал кораблик, который вез туристов в Патры. На мгновение мы представили, что находимся на борту, с рюкзаками, что прожитых лет как не бывало. Мы вспомнили ту поездку, ту бухту, заброшенный ресторан на берегу, табличку «Продается». И все показалось так близко, только протяни руку. Море было нашим другом, оно медленно струилось меж прибрежных камней, образуя белые завитки, и казалось, что отныне штормов больше не будет. Костантино коротко и шумно дышал, как заправский курильщик; мой оголившийся лоб блестел в темноте. Мы были уже не молоды, но еще и не стары. Мы совладали со своими эмоциями и наконец-то были рядом. Оставалось придумать, как жить дальше, нужно было все как следует устроить. Другого выхода не было. Ведь мы не животные, мы устали вести себя как случайно спаривающиеся собаки, облизывать друг другу задницы и рычать. Да, гордиться нечем, но и стыдиться тоже. Нужно попросить прощения у родных.
Палатки у нас не было, мы встали и пошли искать укрытия в скалах, возвышавшихся за нашими спинами.
Нашли спокойный, тихий грот. Он-то и стал нашим брачным ложем – брачным ложем двух греческих воинов на пороге смерти. Пусть мы мужчины, и что с того? Кому там, наверху, под зависшим над землей синим куполом, есть дело до двух ничтожных особей, копошащихся в адской пропасти среди других себе подобных? Я гладил его по спине. Мы занимались любовью точно впервые, удивляясь друг другу и бросая вызов происходящему. С насилием было покончено. Воцарилась тишина. Мой любимый – словно беременная дева.
Само собой, я ничего не запомнил. Помнил только, что его объятия казались самым надежным и спокойным местом на земле.
Только потом я кое-что уточнил, попытался собрать вместе кусочки мозаики. Это были те самые парни из закусочной. Они стояли недалеко от игровых автоматов и видели, как мы вошли, как устроились за дальним столиком рядом с помойным ведром, как держались за руки под столом, как Костантино слегка крутил задом, пока нес к нашему столику коктейли. В стаканах красовались декоративные зонтики и кусочки ананаса. Псевдотропический коктейль, а совсем рядом билось о камни псевдотропическое море, но мы были рады тому, что есть. Для нас этот короткий медовый месяц стал настоящим кругосветным путешествием, а гадкая дешевая забегаловка превратилась в мишленовский ресторан. Костантино сиял и казался прекрасным, потому что мы понимали друг друга, переглядывались, понимая, что больше не хотим прятаться.
Итак, вы смотрите друг на друга и забываете обо всем и потому не замечаете парней, прильнувших к игровому автомату «Покер». Может быть, это были они. Вы устроили для них настоящий спектакль и сами того не заметили. Но театр любви – разве это спектакль? Вы же двое мужиков, к тому же не первой свежести, вы слабы и запуганы, так что зрители могли бы и поаплодировать. Когда, сидя за грязным столом, ты вытащил простую веревочку-браслет, Костантино выглядел растроганным. Ты купил его у чернокожего парня, который остановил вас, чтобы поговорить. Парень скинул с плеч вьючные мешки, носки, пляжные полотенца, вы немного поговорили и перекинулись парой шуток. «Друг, дай-ка посмотреть. Почем твои штуки? Удачи тебе, дружище…»
Впервые за долгие годы ты подумал о том, что Костантино стал самим собой, что он выглядит счастливым. Ты протянул руку, чтобы смахнуть слезинку с его ресниц, и вдруг застыл, глядя в его прекрасные глаза. Только ты сознавал, до чего же они красивы, ты один знал, что означает умереть и родиться заново. Только ты знал о том, что он довольствуется малым, но заслуживает гораздо большего. Ты понимал, что вы уже не молоды, но еще и не списаны вконец, тебе хотелось подарить ему весь мир. Но как сказать об этом? Ты завязал браслетик со словами: «За этим грязным металлическим столиком поселилась Любовь, она есть и в спокойном море, покорившемся судьбе, совсем как мы с тобой. И все это свет – свет нашей любви!»
Наверно, те парни с блестящими глазами проследили за нами, решили дождаться темноты и махнуть за геями.
Где мы остановились в тот вечер? Между Апулией и Калабрией. Название той деревни будет преследовать меня до конца моих дней. И вот вы лежите в далеком гроте между скалами, раскинув руки. Шум моря заглушает страх. Шум моря не позволяет расслышать крик. Страшно. Но этот страх родом из прошлого: страх потерять друг друга, извечный, непреходящий.
Костантино завис надо мной, поэтому его ударили первым. Я почувствовал во рту его кровь. Он попробовал встать. Мы закричали, пытаясь прикрыться руками. Нас вытащили из грота.
Я очнулся в луже крови. Подполз к нему. Он лежал неподвижно, но грудь слегка вздымалась. Я попробовал встать, но рухнул на песок. Потом я долго полз по берегу до дороги, на одной руке, а другая безвольно волочилась по песку. В голове пустота и только одна мысль: Костантино вот-вот умрет, может, уже умер. Мне удалось остановить машину. В салоне сидела пожилая пара – наверное, крестьяне, которые ехали в поля. Вставало солнце. Мужчина вышел из машины и потрогал меня палкой, как трогают раздавленных змей, опасаясь, что те вдруг набросятся и ужалят. Он что-то сказал на местном диалекте. Я приподнял голову. Они уехали. Но возможно, именно они и вызвали полицию.
