– Томас Олдрич, главный инспектор[192], – представился он. – Вы ведь дочь Тео Бун Хау, верно? Мне передали, что вы покажете нам джапский сад. Вы здесь на отдыхе?
– Я тут живу, – ответила я, будучи в полной уверенности, что перед поездкой Верховного комиссара спецслужба открыла досье на каждого из нас в Маджубе.
Небо было безоблачным, а ясный воздух наводил на свет сияющий глянец. Периодически со дна долины порывом вздымался ветер, скользя по верхушкам деревьев. Верховный комиссар с женой легко шли по изрезанной колеями дороге к домам рабочих. Ограда в десять футов[193] высотой и колючей проволокой поверху окружала селение. Два малайца из «домашней гвардии», обученные Магнусом, встали «смирно» и отдали честь Темплеру. На бельевых веревках трепыхалась линялая постиранная одежда. Курицы бегали по следам желтых пушистых цыплят, прыснувших кто куда при нашем приближении. Сидевшая на корточках возле одного из домов старуха махнула нам рукой, ее жирное тело выпирало меж полотнищами сари. Невидимые руки как будто массировали ее пышное лицо, пока она медленно, в безотчетном ритме жевала свой бетель[194]. То и дело она пускала изо рта прямо перед собой на землю кроваво-красную струю сока плодов ареки.
– Ваш отец был исключительно полезен в переговорах о Мердека, – сказал Олдрич. – По-моему, у Малайи есть хорошая возможность стать независимой в ближайшие несколько лет.
– Вы говорите увлеченно, – заметила я. – А ведь независимость может означать конец вашей работе.
– Вас, китайцев, Мердека страшит больше, чем нас, белых, – криво усмехнулся он.
Сказанное им было правдой, особенно в отношении получивших английское образование проливных китайцев, или «королевских китайцев», как мы сами себя называли. Мы уже видели, как движения за независимость обращались в насилие в Индии, Бирме и Голландской Ост-Индии, было немало страхов, что такого же рода бытовое насилие еще и Малайю разорвет на части. Не будучи уверены в том, как нам будет житься при правлении малайцев, мы предпочитали, чтобы страной управляли британцы, пока Малайя не окажется готовой к независимости. Когда такое произойдет – ни у кого желания гадать не было.
– К-Ты говорят, что они тоже сражаются за независимость, – сказала я.
– Забавно, верно? Если бы Малайе дали Мердека, то вся пропагандистская почва мгновенно была бы выбита из-под их ног. – Олдрич кивнул в сторону Темплера. – Вот потому-то он так жаждет, чтобы Малайя стала независимой как можно скорее. Это будет смертельным ударом для коммунистов. В любом случае, после того как мы бросили всех вас на произвол джапов, имеем ли мы хоть какое-то право на власть?
Магнус на ходу изложил Темплерам очень краткую историю нагорья, поведав, как Уильям Камерон исследовал горы верхом на слонах.
– Как Ганнибал, переходящий через Альпы, – выпалил он, и у Эмили белки глаз закатились, словно пара рыбок, перевернувшихся, чтобы погреть на солнышке свои брюшки.
– Люди считали, что я умом тронулся, когда взялся за плантацию, – Магнус кинул быструю улыбку в мою сторону. – И они были правы. Я с самого начала попал под чары этого великолепного растения. – Он сорвал с куста ярко-зеленый побег, потер его пальцами и передал жене Верховного комиссара. – Эти – выведены из растений, впервые найденных в восточных Гималаях. За век до того, как родился Христос, один китайский император уже знал про них. Он называл это пеной жидкого нефрита.
– Тот император, что открыл чай, после того, как несколько листочков упали в горшок, в котором он кипятил воду? – вмешался Олдрич. – Так ведь это просто миф.
– Что ж, я верю в него, – резко возразил Магнус. – Какой другой напиток пьют в таком многообразии форм такое множество народов вот уже больше двух тысяч лет? Тибетцы, монголы и племена центрально-азиатских степей, сиамцы и бирманцы, китайцы и японцы, индийцы и, наконец, мы, европейцы.
Он умолк, погруженный в свои чайные мечтания.
– Все пьют его: от воров и нищих до писателей и поэтов, от крестьян, солдат и художников до генералов и императоров. Войдите в любой храм, взгляните на подношения на алтаре – и вы поймете, что даже боги пьют чай. – Он поочередно оглядел каждого из нас. – Когда англичане выпили свою первую чашку чая, они обрели решимость выпить за неизбежное падение Китайской империи.
У Темплера зарделось лицо, и его жена легонько тронула его за локоть.
– Все же, – заговорил Олдрич, – вы не можете отрицать, что Китай грандиозно нажился на продаже чая по всему свету.
Почему-то тоненькая острая улыбочка, будто колючей проволокой обвивавшая его слова, вызывала во мне ощущение, что он намеренно подстрекает Магнуса.
– Верно, поначалу так и было, – ответил тот. – Только поток серебра в Китай в обмен на чай стал поводом для тревоги: слишком много денег уходило на радости файф-о-клока. Вот англичане и отыскали способ, как развернуть этот поток в обратную сторону. Знаете, как они это сделали?
– Лао Кун… – предостерегла мужа Эмили. И бросила молящий взгляд на меня: мол, уйми его! Но я только беспомощно пожала плечами.
– Опиум, – ответил Магнус на собственный вопрос. – Опиум с полей Ост-Индской компании в Патне и Бенаресе. Продаваемый в Китай, чтобы уравновесить отток серебра из казначейства Англии. И вот Поднебесное Царство сделалось нацией пристрастившихся к опиуму – из-за тяги англичан к чаю.
– Вы несете чушь, – бросил Олдрич.
– Ой ли? Вы, англичане, вели войны с Китаем дважды… дважды!.. чтоб отстоять свое право продавать опиум. Гляньте в учебники истории: они называются Опиумными войнами – на тот случай, если вы их пропустили.
– Может, продолжим наш осмотр? – обратилась ко всем Эмили, оттеснив Магнуса и встав перед ним. – Вы должны увидеть детские ясли наших рабочих.
Взяв Эмили в переводчицы, Темплеры задержались в яслях, разговорившись с пожилой женщиной, которая приглядывала за младенцами, пока их матери собирали чай. Малыши спали в полотнищах для сари, свисавших на веревках со стропил. То и дело одна из женщин мягко подталкивала эти коконы.
Верховный комиссар оставил женщин и обошел селение, заглядывая в окна хижин рабочих и проверяя состояние строений. Магнус, казалось, попусту не тревожился: он не был исключительно заботливым работодателем, но знал наверняка, что с его рабочими обращаются хорошо. Он был строг с ними, муштровал их и вычитал из зарплаты за любую нерадивость, нарушавшую производительность производства. И, в отличие от некоторых каучуковых плантаций, где я побывала, тут не бегали детишки с подозрительно светлой кожей.
Мы терпеливо ожидали, пока Верховный комиссар поговорит с работавшими на склонах сборщицами чая, горстями отправлявшими листья в свои корзины. Темплер настоятельно пожимал руку каждому рабочему или работнице, которых видел на плантации, и желал выслушать, какие напасти они переживают во время Чрезвычайного положения.
– Ваш брат молодцом держится, мисс Тео, – сообщил Олдрич, когда остальные ушли немного вперед по дороге к фабрике. – На службе ему трудновато пришлось.
– Трудновато? – у меня вырвался язвительный смешок. Кьян Хок был одним из немногих китайцев, служивших инспекторами в малайской полиции, и мой отец использовал все свое влияние, чтобы продвигать сына по карьерной лестнице. То же самое он делал и для меня, пока меня не уволили.
– После того как джапы сдались, те, кого законопатили в Чанги, отказывались иметь дело с теми, кто сбежал, вместо того чтобы оставаться на посту. На вашего братца часто смотрели как на одного из тех, для кого война была легкой и удобной.
– Вы, похоже, более терпимы, – заметила я, – невзирая на то, что сами пережили.
Взгляд его затуманился.
– Странно, правда – как это происходит, что люди вроде нас с вами всегда узнают друг друга. Я год пробыл в Чанги, прежде чем джапы отправили меня на строительство железной дороги.
– Вам повезло, что вы выжили.
– Что касается везения, то вы, несомненно, превзошли всех, кого я знаю. Единственная уцелевшая из всего концлагеря! Местоположение этого лагеря неизвестно до сих пор, – во взгляде его не было ничего от той теплоты, с которой он улыбался. – Должен признаться, что я нашел ваше обращение в РПВСАЗ[195] интригующим… и весьма кратким.
Секунду я не могла сообразить, о чем он говорит. Но тут же вспомнила про обращение, которое направила военному ведомству по реабилитации попавших в плен военнослужащих союзных армий и заключенных концлагерей, когда лежала в госпитале.
– Сообщать мне было особо не о чем.
Я увидела, как ушедший далеко вперед Магнус поглядывает на нас. Олдрич махнул рукой, показывая: мол, идите дальше, не ждите нас.
