Розалин выдыхает сквозь мягко сомкнутые губы, словно воспоминания все еще обжигают ее, и ей нужно их остудить, прежде чем продолжать.
— Я наговорила ей кучу гадостей, сказала, что она ужасная зануда и все такое. Если говорить начистоту, я заставила ее принять наркотики. Неизвестно, где и с кем я провела следующие двенадцать часов. Я почти ничего не помню из того трипа, но, когда я пришла в себя на следующий день, Зара пропала. Ее парень позвонил в полицию, и там ответили, что она в больнице. Какой-то мужчина по дороге на работу нашел ее, полуголую и что-то бормочущую, возле станции метро «Вестминстер». После этого Зара уже никогда не была прежней. Через полгода ее забрали в психушку, два года спустя выписали, а на следующий день она покончила с собой.
Розалин на секунду закрывает глаза и снова долго выдыхает.
— Парень Зары и вся ее семья обвиняли меня. Они говорили, что я, по сути, убила ее. Меня не пустили на похороны, мне писали ужасные письма. Они зря старались: я думала о себе хуже, чем они. Я неделями не вылезала из кровати, меня уволили из галереи, где я работала, я потеряла всех друзей. Потом я начала пить и снова тусить. Я употребляла все подряд, принимала одни наркотики, чтобы вылезти из кровати, а потом другие, чтобы заснуть. Но однажды я зашла слишком далеко, попала в больницу, а затем в реабилитационный центр. Я едва могла вспомнить собственное имя, меня переполняла тоска. Однажды ко мне в палату пришла моя тетя, и у нас состоялся разговор, который я запомнила на всю жизнь.
Глаза Розалин застилает пелена, как будто она видит себя в той палате.
— Что она вам сказала? — шепчет Брай.
Розалин внезапно улыбается и, прежде чем ответить, смотрит в потолок.
— Она не стала разводить демагогию. Она согласилась со мной. Назвала меня идиоткой, сказала, что да, смерть Зары отчасти на моей совести. Но потом добавила, что я рискую повторить это — рискую отравить себя и разрушить свою жизнь. Она сказала, что я обязана Заре и поэтому не могу позволить, чтобы ее смерть разрушила мою жизнь. С того момента я начала меняться.
Долгое время они обе сидят молча. Кружка Брай почти остыла. Наконец Розалин говорит:
— Да, я верю, что вы скорбите, и думаю, у вас есть право горевать. Брай, вы оказались в очень тяжелой ситуации. Я вижу, как вам больно, но не позволяйте боли задушить вас, потому что пострадаете не только вы. Пострадают Альба и Эш, они оба пойдут ко дну вместе с вами.
Все чувства Брай обострились, когда она услышала имя дочери. Она уже два дня не могла общаться с Альбой. Она не доверяла себе с тех пор, когда разговаривая с дочерью по телефону расплакалась, услышав ее голос. Альба перепугалась, тоже заплакала, и стала умолять ее: «Мама, мамочка, пожалуйста, не плачь!».
Эш забрал у Брай телефон и успокоил Альбу, но больше не предлагал Брай позвонить дочери. Она снова слышит эти слова: Альба тоже пострадает. Брай чувствует новую боль, которая сильнее, чем та, которую причиняет ее вина. Она накатывает огромной волной, разбивает сердце и отдается дрожью по всему телу. Брай осознает, что наконец просыпается.
Через час Розалин уходит, а Брай остается на кухне. Она слышит, как к дому подъезжает Эш. Он позвонил, пока возвращался после очередной встречи с Эдом по поводу предстоящего суда. От удивления, что Брай ответила на звонок, Эш говорил более высоким голосом, чем обычно. Едва открыв входную дверь, он замирает на месте — Брай помыла голову, привела себя в порядок и тихо сидит на лестнице прямо перед ним. Его дыхание учащается, он смотрит на Брай, качает головой и поднимает взгляд все выше, словно хочет поблагодарить кого-то там, наверху. Когда Брай раскрывает ему объятия, он начинает плакать.
В этот день, да и на следующий, они по-прежнему мало разговаривают. Брай все еще слаба, а у Эша ее внезапное исцеление вызывает благоговейный трепет и в то же время страх. Днем Брай дремлет на диване внизу и съедает все, что Эш ей приносит. Ночью они, обнявшись, лежат в кровати. Эш никогда не думал, что чувство облегчения сродни блаженству. На следующий день они едут за Альбой. Брай смотрит, как за окном проносится мир, и словно в первый раз видит, как рыжеют осенние деревья. Эш поворачивается к ней и говорит:
— Я тут подумал… Неплохо было бы, пока все не закончится, снять дом где-нибудь за городом. Как считаешь? Уехать на несколько месяцев подальше от всего этого.
Брай кивает:
— Да, мне нравится эта идея. Я бы хотела уехать.
И Эш улыбается, глядя на широкую дорогу, расстилающуюся перед ними.
Добираются они быстро. Эш останавливает машину у дома ее родителей. Брай кладет руку ему на колено и чувствует, что он удивлен таким проявлением нежности.
— Я зайду одна, ладно? Хочу перекинуться парой слов с мамой. Скажу, что ты разговариваешь по телефону. Дай мне двадцать минут, а потом заходи.
Эш смотрит на нее. Перемена, произошедшая с ней за последние два дня, так поразительна, что он еще не вполне доверяет ей. Но он кивает:
— Конечно.
Брай целует его и идет в дом, из которого так долго мечтала вырваться.
В доме на удивление тихо, но как только она открывает дверь, Сара выходит из кухни. Она делает вид, что совсем не ждала дочь, хотя Брай знает, что это не так. Брай чувствует, как мама ощупывает ее взглядом, оценивая степень ее душевного благополучия, прежде чем произносит:
— Ах ты мой птенчик, мы так беспокоились о тебе!
Она так крепко обнимает похудевшую Брай, будто хочет поделиться с дочерью своими силами.
Брай осторожно разжимает руки Сары и говорит:
— Спасибо, что присмотрела за ней, мам, ты чудесная.
Она смотрит наверх, где находится ее прежняя комната, которая стала комнатой Альбы, когда та гостит у бабушки и дедушки.
Ей не терпится подняться и увидеть дочь, но Сара уже возвращается в кухню и зовет Брай за собой:
— Альба с дедушкой собирают вещи. Проходи и рассказывай, как у вас дела? А то они скоро спустятся, и она будет так рада тебя видеть, что мы уже не сможем поболтать.
Брай есть что сказать, и Саре, определенно, тоже. Она ставит чайник. Окно в сад открыто, и Брай слышит тихий перезвон висящих там китайских колокольчиков.
— Я беспокоилась о тебе, Брай, — повторяет Сара.
Брай сильнее сжимает руки, лежащие на коленях.
— Я знаю, мне жаль.
— Не извиняйся, дорогая. Знаю, тебе тяжело — ты не привыкла к вниманию, к чужим мнениям.
Сара разливает кипяток в две кружки и ставит перед Брай травяной чай, который едва уловимо пахнет фермой.
— Как вы тут? Как вела себя Альба? — интересуется Брай, но Сара предпочитает ответить на другой вопрос.
— Надеюсь, ты знаешь, что люди из нашего сообщества полностью тебя поддерживают, можно даже сказать, превозносят тебя. Эша тоже, — добавляет она, слегка приподняв бровь. — Я тебе перешлю кое-что из того, что они пишут в интернете.
Она делает паузу, прежде чем сказать самое главное:
— Однако, Брай, я думаю, пора воспользоваться замечательной возможностью, которая тебе выпала.
— Возможностью? — повторяет Брай; в ее устах это слово звучит непривычно, неуклюже.
Сара поднимает глаза от чая, на который она дула, и хмурится, видя замешательство Брай.
— Да, милая, бесценная возможность привлечь внимание всей страны к вреду, который наносят вакцины.
Брай прячет лицо в ладонях, прежде чем посмотреть на Сару и ответить ей:
— Мам, моя крестница ослепла. Ей семь лет, и она слепая.
— Знаю, милая! — Сара нетерпеливо взмахивает руками. — Это очень печально. Но я могу прямо сейчас назвать тебе сотню детей, которые из-за вакцин потеряли гораздо больше, чем зрение…
— Я не буду этого делать, мама.
Сара умолкает и смотрит на Брай со странной смесью раздражения и любопытства.
— Чего ты не будешь делать, Брай?
— Я не стану иллюстрацией твоих идей.
Костяшки пальцев на руке, которой Сара держит кружку, становятся белыми.
