Внезапно сверху раздается глухой удар, а затем вопль: потасовка переросла в драку. Элизабет со стоном захлопывает ноутбук и ковыляет к лестнице, чтобы крикнуть: она тут пытается работать! — но едва не сталкивается с Джеком, который взбегает по ступеням. Он не замечает Элизабет, и ей остается просто наблюдать, как он открывает дверь в комнату мальчиков и спокойно спрашивает: «Так, что случилось?»
Вернувшись за компьютер, Элизабет слышит, как мальчики что-то бубнят, а через несколько минут вместе с Джеком спускаются вниз, топая и оживленно разговаривая, — Элизабет понятия не имеет, о чем. Она смотрит на экран ноутбука и надеется снова испытать это волнующее и одновременно пугающее чувство, которое возникает у нее в груди, когда она полностью поглощена разбирательством. Чувство, похожее на первую влюбленность. Все, кто сочувствует им, утверждают, что суд закончится всего через несколько месяцев. Элизабет знает — они просто говорят то, что положено, пытаются поддержать ее. Мысль о возвращении к обычной жизни, в которой не будет судебного разбирательства, вызывает у нее головокружение. Она не может представить себе жизнь после. По правде говоря, и не желает. Элизабет смотрит на стопку юридических книг, которые она взяла в библиотеке, на блокнот, полный идей и вопросов… Еще столько предстоит сделать, успокаивает она себя и с воодушевлением продолжает вглядываться в длинные непонятные слова на экране.
Проснувшись посреди ночи, Элизабет смотрит на светящиеся звездочки у Клемми на потолке. Внезапно тишину прорезает вой сигнализации на другой стороне улицы. Элизабет не нужно выглядывать в окно, чтобы понять — он доносится из дома Брай и Эша. Сирена стонет и завывает, словно от боли. Такое уже случалось пару лет назад, когда Брай и Эш были в отъезде и какие-то малолетки пытались залезть к ним на веранду. Навороченная сигнализация автоматически вызывала полицию, но у Элизабет был ключ и код от сигнализации. Она была возле дома меньше чем через минуту, но хулиганы уже сбежали в лес. Полиция приехала через десять минут. За это время Элизабет отключила сирену, заварила чай и успокоила соседей, что волноваться не о чем.
Она встает, набрасывает халат поверх пижамы, сует ноги в старые кроссовки, хватает телефон и ключи от дома Брай и Эша. Останавливается она, только оказавшись снаружи, когда морозный ноябрьский воздух обжигает легкие. Это больше не ее обязанность. Брай и благополучие ее семьи — больше не забота Элизабет. Ей должно быть все равно. Надо вернуться домой, пусть разбирается полиция. Но тут она замечает, что в спальне Джейн загорелся свет. Если Элизабет не поспешит, сигнализация разбудит всю улицу. К тому же она все равно вышла и мерзнет в темноте. Так почему бы не сходить и не вырубить эту штуку — ради всех остальных? За бездействие ей спасибо не скажут. Джеральд говорил на прошлой неделе, что слышал от Роу, будто бы Брай и Эш сняли дом в нескольких милях от Фарли. Можно запросто вырубить этот отвратительный вой и вернуться домой, раньше чем кто-то из них приедет.
Сирена продолжает надрываться в ночи. Элизабет решается и уже подходит к входной двери дома Эша и Брай, когда вдруг слышит под ногами хруст и чувствует, как что-то острое впивается ей в палец. Она слишком удивлена, чтобы позвать на помощь, — она смотрит вниз и видит, что стоит посреди битого стекла. Мигающий свет окрашивает осколки красным. Один из них прорезал кроссовок и воткнулся в ее большой палец.
— Элизабет, осторожно! — кричит женский голос, едва перекрывая вой сирены.
Растерянная Элизабет оборачивается и видит в нескольких шагах позади себя Розалин, грузную из-за толстого зимнего пальто. Ее кожа кажется красной от аварийного освещения. На ней тяжелые ботинки, в которых она обычно работает. Она подходит к Элизабет по хрустящим осколкам. Ступня Элизабет начинает пульсировать в такт с сиреной. Розалин дотягивается до руки Элизабет, наклоняется так близко, что губы щекочут ухо, и говорит:
— Держитесь за меня.
Элизабет, сбитая с толку болью, шумом и светом, хватается за Розалин, и вдвоем они ковыляют в сторону от входной двери, подальше от стекла. Там Розалин отпускает Элизабет, вцепившуюся в ее пальто, снова наклоняется к ней и говорит:
— Пойду вырублю эту штуку.
Она открывает дверь своим ключом и отключает сигнализацию. Голову Элизабет заполняет тишина, на миг ставшая такой же громкой, как сирена. Элизабет ставит ногу так, чтобы опираться на пятку. Внутри обуви не мокро — значит, порез не такой уж глубокий.
Розалин включает наружное освещение, и Элизабет видит, что одна из длинных стеклянных панелей, которые она помогала Эшу выбирать для входной двери, разбита. В домах через дорогу на верхних этажах зажегся свет. Элизабет узнает взволнованное лицо Криса, выглядывающего из-за шторы в спальне.
Она поворачивается к Розалин, которая с хрустом идет назад по стеклу и качает головой:
— Какой-то придурок швырнул в дверь кирпичом, — в ее голосе слышны злость и удивление.
Ее телефон начинает звонить. «Здравствуйте, Эш», — говорит Розалин, и Элизабет кажется, словно она снова порезалась. Она слышит доносящийся из телефона голос Эша, но не разбирает слов. Наверное, охранная фирма позвонила ему сразу после звонка в полицию.
«Нет-нет, все хорошо. Мы в порядке, точно, — говорит Розалин в трубку, глядя на Элизабет, чтобы убедиться, что та в порядке. — Да. Элизабет здесь, но она поранила ногу, к сожалению… Порезалась о стекло. Какой-то урод разбил стеклянную панель в двери кирпичом… Да. Думаю, она в норме. Хотите поговорить с ней?»
Элизабет мотает головой и яростно машет руками. Она что, совсем не соображает? Нет, она не собирается говорить с Эшем. Розалин протягивает Элизабет телефон, но та не берет его.
«Она не хочет говорить. Послушайте, Эш, скоро приедет полиция — вы можете взять их на себя? А я отведу Элизабет к себе и осмотрю ее ногу».
Розалин заканчивает разговор и, глядя на осколки, красиво блестящие на земле, говорит:
— Слава богу, их не было дома. Альба жутко перепугалась бы.
Элизабет тоже радуется, но в следующую секунду одергивает себя: ей больше нет дела до Альбы.
Она говорит:
— Мало ли что случается. Она бы это пережила.
Розалин хмурится, и Элизабет отводит взгляд.
— Это не просто случилось, Элизабет. Кто-то кинул им в окно кирпич — вероятно, из-за того вранья, что о них пишут. Мы обе это прекрасно понимаем.
Элизабет пристально смотрит на Розалин.
— Хотите сказать, это моя вина?
Розалин выдыхает большое облако пара.
— Слушайте, мы обе перенервничали. Пойдемте ко мне, я посмотрю…
— Нет уж, раз вы начали этот разговор, так будьте любезны ответить. Вы считаете, это моя вина, что кто-то разбил им окно?
Розалин говорит:
— Я не думаю, что это ваша вина, но считаю, что — косвенно — вы несете за это ответственность. Хотя, честно говоря, неважно, что я думаю.
Элизабет не знает, смеяться или плакать.
— Просто уму непостижимо, — говорит она.
— Элизабет, вы знали, что если не откажетесь от иска, то журналисты смешают Брай и Эша с грязью. И рано или поздно какой-нибудь псих сделает что-нибудь в этом роде. Вы знали, что такое может случиться, но приняли решение, — не знаю, верное или нет, — продолжать судиться.
Не обращая внимания на боль, Элизабет, прихрамывая, подходит к Розалин.
— Я знаю, что вы пытаетесь сделать. Но вы не можете сравнивать тот вред, который они причинили Клемми, с этим. Это разные вещи. Совершенно разные.
Розалин кивает и говорит так мягко, насколько это возможно:
— То, что произошло с вами, намного хуже, несомненно, но я думаю, что принцип тут один и тот же. У любого нашего решения есть последствия. У всего, что мы делаем.
Элизабет сверлит ее взглядом, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить охватившую ее ярость.
— Послушайте, Элизабет… Прошу, простите меня, я не должна была всего этого говорить. Давайте я вам помогу.
