— Да, сударыня, или путешествуют с провожатыми.
— Разве в Бергене столько грабителей и жуликов, что даме опасно одной выходить из дома?
— Надо соблюдать приличия, — мрачно сказал хозяин.
Но когда она сообщила, что приехала, чтобы встретить доктора Вениамина Грёнэльва, который едет из Копенгагена с грудным ребенком, хозяин сразу переменился. И сам подал ей кофе.
Грёнэльв? Вы сказали, Грёнэльв? Хозяин хорошо помнил высокую темноволосую Дину Грёнэльв из Рейнснеса.
Если он не ошибается, она осталась вдовой после гибели Иакова Грёнэльва и потом вышла замуж за Андерса из Рейнснеса. Она еще играла на пианино. Это было так необычно! Конечно, он ее помнит. Он еще все гадал, почему она больше не приезжает в Берген.
— Сколько же вам лет, если вы хорошо помните Иакова Грёнэльва? — нанесла ему удар Ханна.
Хозяин замолчал. Его усы смотрели вниз, и на жирном подбородке шевелилась холеная бородка.
— Дина Грёнэльв сейчас живет в Берлине, она играет там на виолончели. Концертирует, — сообщила Ханна.
Весь день слово «концертирует» доставляло ей удовольствие.
Ханна знала, что отправилась в эту поездку не только из-за Вениамина и его ребенка. Когда Андерс попросил ее поехать в Берген, она отнеслась к этому как к долгожданному приключению. Господь благоволил ей! Желание поехать в Берген было больше страха перед неведомым.
Когда она овдовела и на похоронах мужа хотела положить венок на его могилу, как было заведено в Рейнснесе, ей напомнили, что она дочь лопарской девки.
Как только останки бедного Хокона были преданы земле, Ханна написала Андерсу. Она спрашивала, не разрешит ли он ей вернуться в Рейнснес, чтобы помогать в лавке. Андерс ответил ей телеграммой и отправил за ней судно.
Тогда свекровь Ханны сменила гнев на милость и попыталась уговорить ее остаться.
— Я еду не только в Рейнснес, мне еще хочется съездить на пароходе и в Берген, — сказала Ханна, глядя ей в глаза.
Она сама не знала, почему ей пришло в голову так сказать.
После ее отъезда говорили, будто она была такая гордячка, что каждый день раздевалась почти догола и мылась за ширмой. Даже зимой.
Но в Берген она все-таки поехала!
Ханна часто думала о Вениамине. Каким-то он стал? Как выглядит? Узнает ли она его?
Последний раз они виделись, когда она была девчонкой, до которой только-только начало доходить, что, хотя они вместе выросли и учились по одним учебникам, она ему неровня.
Андерс сказал, что Вениамин выучился на доктора. Теперь он умеет лечить все болезни и недуги.
Ханну было нелегко удивить. Но что Вениамин, которого она когда-то знала, сумел выучиться на доктора, ее все-таки поразило.
Ее успехи не шли ни в какое сравнение.
Пять лет назад в Рейнснес приехал молодой рыбак и обратил на нее внимание. Раньше такого не бывало.
Она уехала с ним на Лофотены и жила там среди незнакомых людей. Они обвенчались в ледяной, почти пустой деревянной церкви. Свадебное платье, сшитое ею собственноручно, выглядело здесь таким же чужим, как и она сама.
Даже пастор не получил приглашения разделить с ними после венчания жидкий мясной суп.
С тех пор Ханна всегда чувствовала тошноту при виде мясного супа. Да и тогда она с трудом проглотила лишь несколько ложек.
Однако воспитания, полученного ею в Рейнснесе, у нее не мог отнять никто. Она пользовалась ножом и вилкой так же ловко, как лофотенские женщины заплетали косы. Ведь ей приходилось есть за одним столом с самим пробстом[2] и праздновать Рождество с семьей ленсмана[3] Холма.
Ханну не огорчало, что у семьи ее мужа не было своей лавки или люстры под потолком. Хуже, что она не нашла даже полки, на которую могла бы поставить свои книги.
Она вышла из положения, положив книги в ящик комода и доставая их по мере надобности. Но чтение считалось здесь бесполезной тратой времени.
— Голове тоже нужна работа, не только рукам! — упрямо отвечала Ханна.
Им пришлось согласиться, что работать она умеет.
Случалось, свекровь велела Ханне сделать то, что она уже давно сделала. Ханна молча показывала ей на выполненную работу. Если свекровь не видела ее жеста и, не услышав ответа, повторяла свое приказание, Ханна просто садилась.
Таким образом домашние обратили внимание на то, что Ханна почти никогда не сидит.
В Стурвогаре не привыкли, чтобы женщина, стоя у окна, читала книгу, когда она месит тесто. В хорошую погоду Ханна ходила в лавку с раскрытой книгой в одной руке и с корзинкой в другой. Но это вовсе не означало, что ей не о чем было говорить с людьми. Напротив, в Рейнснесе она научилась также и поддерживать беседу. Когда у Ханны было хорошее настроение, слова сыпались из нее как горох, и она всегда знала то, о чем говорит. Например, как положено украшать лодку и наряжаться самой, если предстоит ехать в церковь. Особенно тому, кто родился в Рейнснесе. Или как следует варить рыбу.
В Стурвогаре и слыхом не слыхивали, что вяленую треску следует варить каким-то особенным образом.
Свекровь Ханны варила в одном котле и рыбу, и икру, и печень. Так в ее семье варили из поколения в поколение. Это позволяло экономить топливо.
Ханна же варила все по отдельности и до подачи к столу заворачивала рыбу с икрой в белую холщовую ткань. Но тогда после обычного обеда оставалась еще и стирка. Это было расточительно.
Ей сделали замечание, но она дерзко отвечала, что именно так подавали рыбу ленсману Холму. У них была отдельная кастрюля, в которой для него варили тресковую печень с рубленым луком. А Андерсу из Рейнснеса подавали отдельную тарелку для икры, потому что он не любил, когда на икру попадал рыбный бульон. Икру следовало подавать сухой и горячей. К ней полагались масло и лепешки.
В первую весну Ханна спросила у свекрови, где у них на огороде грядки для пряностей. Ей хотелось посеять семена, которые ей дала Стине. Свекровь презрительно фыркнула, но Ханна надела сапоги, взяла лопату и начала копать. Муж счел, что ей надо помочь, отобрал у нее лопату и даже поставил ограду, чтобы овцы не попортили грядки.
Летом вокруг дома благоухали травы Стине. Скалы, птичий помет и прибрежные водоросли получили серьезного конкурента.
Свекровь сдалась, но ничего не сказала. А в женском собрании, где она могла поговорить с разумными, людьми, называла это Ханниной травой.
Как ни странно, но уже на другую весну еще две женщины вскопали скудную почву между кустами красной смородины и хлевом и выпросили у Ханны семян. Летом они сравнивали свои грядки и смеялись.
Они были согласны, что пользы в том мало. Но ведь и от герани на окнах ее было не больше.
Ханна быстро освоилась в Бергене и сумела выполнить все, что значилось в ее списке. Она побывала даже у деловых партнеров Андерса и попросила, чтобы вместо одного счета за поставленные канаты и инструменты Андерсу были посланы три отдельных счета в течение трех месяцев.
Поскольку она не подозревала, что подобная просьба равносильна признанию поражения, она исполнила свою роль с такой убедительностью, что получила согласие.
Было у нее и еще одно, пожалуй, самое важное дело. Они со Стине накопили денег на швейную машину, и теперь ее следовало приобрести.
Приказчик разрешил ей испробовать несколько машин. Он даже сам умел на них шить, хотя это было не мужское занятие. Но, видно, в Бергене так было принято. Он горячо расхваливал преимущества той или другой машины, заставить его замолчать было невозможно. В конце концов они сошлись на том, что двухниточный «Гамильтон» с патентной системой подходит Ханне лучше всего.
Она предупредила, что ящик для машины должен быть особенно прочный, и объяснила, какое путешествие ждет ее покупку. На постоялый двор машину должен доставить работник.
Это пустяки, ведь она оплатит покупку наличными?
Сперва Ханна не могла понять, почему швейную машину, за которую заплачено наличными, легче доставить, чем машину, купленную в кредит. Но это, очевидно, относилось к тем правилам, которые здесь сильно отличались от тех, что были приняты там, откуда она приехала.
Ханна видела, что в Бергене швейные машины продавались и в других местах. Важный приказчик смущал ее. Однако она вскинула голову и сказала, что заплатит наличными, если получит пятипроцентную скидку и он доставит машину на пароход в тот день, когда она будет уезжать.
Приказчик закатил глаза, словно пытался остановить хлынувший у него в черепе дождь. Потом милостиво кивнул Ханне.
Ее порадовало, что вид у него был не слишком довольный.
В дверях показалась невысокая женщина в черном. Она шла, словно танцуя. Темные миндалевидные глаза смотрели прямо на Вениамина.
