— Ага, — согласился Илья и махом сорвал крышку. — Я их и сырыми, и всмятку, и всяко люблю!
Затрещало масло в сковородке, запах жареной колбасы наполнил тесноту кубрика. Появился на столе тертый сыр с чесноком и майонезом, желтые шпроты в оливковом масле, тресковая печень, аккуратно намазанная на хлеб, разогретая в кастрюле тушенка. Александра хлопотала у печки с хозяйской любовью и умело. «Во женщина, — думал Ильи, окончательно разогревшись в кубрике, — пилотам дурные не попадают. Не то что моя…»
Он осекся и вздохнул. Лида тоже готовила неплохо, и в доме всегда было что поесть. Это когда теща ушла от них, Лида одна не стала успевать, и часто приходилось варить ребятишкам и себе ужин. Витька и Любашка «помогали», вертелись под ногами, тащили кто кусок сырой картошки, кто рыбу, тоже что‑то жарили в игрушечной посуде и нещадно разливали воду по полу…
Рогожников отряхнулся от воспоминаний и стащил с себя пиджак. Рейс начинался неплохо. В самом деле, чем там кормят? Да известно, баландой. Рулевой, плававший с Ильей до Типсина, бывал в тех местах, рассказывал. Кислая капуста да картошка неразрезанная в кипятке. Вот тебе и борщ. А на второе овсянка или кирзуха…
— Добрая ты, Саша… — сказал он ласково и тихо, — и красивая…
Она стрельнула на него озорными глазами. Лицо раскраснелось, румянец пылал на щеках.
— Я помню, ходил на тебя смотреть, когда ты в универмаге работала, — признался он, — а сам уже женатый был… Так, тянуло поглядеть на красавицу…
— А жена у тебя что, не красивая? — спросила Александра и рассмеялась. — По-моему, ничего она!
— Да так… — махнул рукой Илья. — Злая больно…
Они сели за стол друг против друга, Александра налила спирт в стаканчики, подняла свой.
— Давай, — сказала, — за удачу.
Самоходка в это время резко сбавила ход и гулко кликнула сирена. Илья в два прыжка очутился на палубе. Фарватер был свободен и чист, но сквозь ветровое стекло Типсин махал Рогожникову, призывая к себе. Хватаясь за леера, капитан пошел в рубку.
— Чего?
— Ты это, Илья, ты сиди там, — сказал Василий, отчего-то улыбаясь и подмигивая. — Хошь — спи, хошь — так отдыхай, а я постою за тебя.
— Ну гляди… — проронил Рогожников, в который раз за сегодняшний день удивляясь заботе и чуткости своей команды к себе. — Только за давлением масла следи, чтоб не перегреть нам двигатель.
— Да я что?.. — рулевой стукнул себя в грудь.
Илья возвратился в кубрик и сразу окунулся в тепло, в аппетитные запахи. Александра встретила его настороженным взглядом.
— Порядок! — доложил Рогожников и сел с нею рядом. — Так будем идти — на ночь остановимся выше Фаркова!
Они выпили, и капитан набросился на еду. Пустые тарелки только отлетали. Когда с закусками было покончено, Александра выставила сковороду с колбасой и яйцами и подлила в стаканчики.
— Я думаю, мы с тобой сдружимся, Илья, — вместо тоста серьезно произнесла она. — Мне не хочется оставлять тебя в такое время одного… Я знаю, что такое одиночество…
Чтобы как-то заглушить смущение и растерянность, Илья хватанул стопку залпом и уткнулся носом в рукав. «От женщина… — окончательно тронутый участием Саши, думал он, — конечно, сама настрадалась — дай бог, понимает. Летчика-то ее сколь лет уж нету, а она замуж не выходит. А еще болтали ходили про нее, сволочи!..»
— Ты, Илюша, не унывай! — подбадривала она. — Успеешь еще погоревать и наплакаться. Знаешь, как говорят: хоть день, да мой! Тебе этих дней не очень много осталось, так что живи как тебе захочется!
Рогожников неожиданно обнял ее и прижал ее светлую, маленькую головку к своей груди. Саша безропотно поддалась, однако притихла настороженно и робко.
— Эх, Сашка, Сашка… — пробормотал Илья, глядя стекленеющими глазами в угол кубрика. — Если бы не эта… Если бы… Как мне ребятишек жалко! Витька за мной гоняется, все на самоходку просился. И Любашка тоже…
— Ну-ну… — Она высвободилась и откинула волосы назад. — У тебя свитер насквозь пропотел… Тебе что, переодеться не во что?
— Вещи-то есть, — не сразу сказал он, — да они все… там остались. Не ходить же мне туда переодеваться. Раз пошел, так на меня там поднялись, милицию вызвали… Я подарки детишкам сунул да бежать. Она же выкинула их мне вслед, зараза! — Рогожников грохнул по столу кулаком и скрипнул зубами. — Ну ладно, я тогда сдуру бегал с ружьем-то. Да и не за ней я побежал-то… При чем здесь теперь ребятишки? Я же отец им! Кем бы ни был, а отец! Ну ты скажи, так ведь?
— Так-так, — согласилась Александра. — Правильно. Для своих детей в любом случае отец. Пусть она здесь не темнит… Ты что же, и в суд так собрался идти?
— Как? — не понял Илья.
— Ну, в этом грязном свитере, — пояснила Саша, — и в болотных сапогах.
— А что? — Рогожников напрягся. — Нельзя? Выгонят?
— Нет-нет, оттуда тебя не выгонят! — рассмеялась она. — Только надо обязательно одеться поприличнее. Хороший костюм, рубашку, галстук. Понимаешь, это много значит, как ты будешь там выглядеть. Увидишь, как твоя Лида оденется! Как королева… Это очень важно, Илья. Если ты как бич припрешься туда — сразу будет ясно, кто что стоит.
Рогожников вспомнил, как он ходил в суд по вызову прокурора. А потом еще раз к своему адвокату ходил. Дворик в суде чистенький, дорожки выметены, травка уже пробивается, березки рядками посажены. Подивился он еще тогда, вроде учреждение такое суровое, а чистота вокруг — окурок выбросить неудобно, словно на игровой площадке в детском саду. И прокурор, и защитник — оба люди аккуратные, чистоплотные. Он же, Рогожников, притащился туда прямо с самоходки, в дождевике, в грязных сапогах, уселся на стул и свою мятую фуражку на колено натянул. Теперь ясно, почему так исподлобья смотрел прокурор, думал Илья, и всё какие-то странные вопросы задавал: целился ли Рогожников, когда в воздух стрелял? А чего целиться-то, если в воздух палишь? Поднял стволы да ахнул… Так и не понял Илья, к чему клонил прокурор, но зато сейчас понял, что разговор с ним мог бы идти и по-другому, оденься он поприличнее.
— Ишь ты! — задумчиво сказал Илья. — А ведь верно! Я как расчет получу по приезде — обязательно в магазин схожу.
— С адвокатом своим разговаривал? — спросила Александра. — Как он защищать тебя будет, не говорил?
— Не-е, он только спрашивал, — вздохнул Рогожников, — да ругался на меня. Я так понял, что бестолковый он… Мать ему соболя носила, хороший кот, давно в сундуке у нее валялся. Тайком от меня понесла, так он не взял. Я думаю, от этого он злой на меня. Мать тоже, чего полезла с этим соболем?.. Без него он все глазами сверкал, а теперь вообще не защищать, а обвинять начнет.
— Не начнет, — заверила Лунева. — Ты вот что. По возвращении сходи-ка к моей сестре. Расскажи ей про все, она адвоката хорошо знает и переговорит с ним. Сестра у меня человек влиятельный и большая умница. Понял? Скажи, я просила.
— Ладно… — неуверенно сказал Илья.
— И не печалься! — подбодрила она. — Я думаю, у тебя будет порядок. Главное — на суде тверди, что она тебе изменяла, что ты устал от сплетен…
— Да знаешь, — перебил ее Рогожников, — Лида-то мне не изменяла. Ее провожал только этот… с работы…
— Вот тебе раз! — воскликнула Саша. — А это что, не измена? Жена гуляет с другим, когда ты на работе, — и не измена? Чудачок! Ну и глупые вы, мужики! Если уж баба пошла вечером с другим, то здесь не пионерская дружба. Они что, дети, поцелуйчиками ограничиваться?.. Эх, Илья…
Резкий скрежещущий удар по корпусу пружиной подбросил капитана. Он вылетел на палубу и лихорадочно осмотрелся.
— Что?! — крикнул он рулевому, метавшемуся по рубке.
— Льдина! — отозвался тот. — Под волнами, хоть убей, не видать!
Капитан вбежал в рубку и выхватил штурвал у Типсина, скомандовал:
— В трюм! Смотри хорошенько!
Рулевой сгорбясь потопал к люку, отодвинул крышку и нырнул в трюм. Илья вглядывался вперед, стараясь определить фарватер, по которому несет отдельные льдины. Они были еще пострашнее, чем топляки. Основной ледоход давно прошел, и теперь могли попадаться лишь «айсберги» — льдины с вмерзшими в них крупными валунами. «Айсберги» от своей тяжести идут, скрываясь в воде либо чуть поднимаясь над ней, но в волнах можно и не заметить. Ахнет такая штука по носу — не только пробоину, а и перевернуть может. Капитан сбавил ход и повел самоходку рядом с пенным следом, который отмечал на воде середину фарватера.
День клонился к вечеру, еще не сумерки, но уже и не дневной свет — самое обманчивое время. Ни прожектора включить, ни в бинокль рассмотреть.
Моторист вернулся спокойный и довольный.
— Все в ажуре, — доложил он. — Ящики, правда, верхние чуть сползли… Я поправил.
— Это не дело, — сказал капитан. — Возьми в якорном отсеке старый бредень и увяжи-ка им груз. А то мы поколотим его еще до Фаркова.
