— Ты сама сняла трубку?
— Да, телефон стоял возле меня на столике. Я взяла трубку и, услышав незнакомый женский голос, сразу догадалась, что мне должны будут сообщить неприятную новость… По манере говорить или по тону… сама не знаю.
Говорили спокойно, размеренно и очень тихо:
— Мне нужно поговорить с сеньорой.
— А вы не могли бы передать через меня, что вам нужно?
Эсперанса имела обыкновение изменять свой голос, чтобы узнать, кто ей звонит.
— Нет, я должна поговорить с ней.
— От чьего имени?
Голос на том конце провода затих на какую-то долю секунды и тут же зазвучал снова:
— От имени дона Вентуры.
Эсперанса вздрогнула и непроизвольно накинула на плечи, по которым пробежал холодок, легкую розовую шаль.
— Слушаю... Я у телефона. А кто, собственно, со мной говорит?
— Этой ночью умер Вентура. — И, так как Эсперанса ничего не ответила, спросили: — Вы меня слышали?
— Да, — откликнулась она, овладев собой, но тут же вспылила: — И мне звонят, чтобы сообщить о смерти дона Вентуры, не так ли?
Она проговорила это резко, огорченная, еще не осознав как следует своих чувств. Ей хотелось крикнуть: "Так вот почему вы обо мне вспомнили?"
И, сама не понимая что делает, бросила трубку на рычаг.
— ...Потом я позвонила, чтобы узнать адрес, испросила: "От чего он умер?" И все та же женщина ответила мне: "Он умер в результате несчастного случая". Меня все это пугает. .
Фройлан вопросительно вскинул брови. А Эсперанса заключила с глухим торжеством:
— От Вентуры вечно жди всего самого худшего.
Она всегда стремилась любым путем обелить себя в глазах зятя, догадываясь, что в глубине души он оправдывает Вентуру. После свадьбы дочери, когда они на какое-то время поселились у нее в доме, пока подготавливали свое новое жилье, Эсперанса не раз замечала на себе раздраженный, насмешливый взгляд Фройлана. Но она даже не подозревала, что являлась предметом раздоров между дочерью и ее мужем.
— Меня ничуть не удивляет, что твой отец не смог ее вынести.
— Уму непостижимо!.. Скажи лучше, что он тебе больше по душе! Все мужчины одинаковы, когда речь заходит об этом... По-твоему, он правильно поступил, променяв жену и дочь на какую-то потаскушку? А я чем виновата? Ведь он и меня бросил... Слышишь? Он бросил меня!
Фройлан понял, что в разговоре с женой зашел слишком далеко.
— Я хотел сказать совсем не то. Разумеется, он поступил плохо. Но твоя мать чересчур своенравна и эгоистична...
— А какой ей прикажешь быть? Остаться одной в тридцать пять лет! В полном расцвете красоты! Другая на ее месте стала бы еще не такой! Чем она виновата, что муж обманул ее?
"Агата, но ведь он твой отец!" — хотел возразить жене Фройлан. Но Агату с детства воспитывали в жгучей ненависти к своему отцу, и ненависть эта прочно вошла в ее плоть и кровь.
После свадьбы Фройлан не осмелился сказать жене:
— Пригласи к нам отца под каким-нибудь предлогом.
Но, когда у них родились девочки-близнецы, все же решился.
— Скорее они умрут! — крикнула она и расплакалась. — Так расстроить меня. Расстроить в такую минуту!..
Она действительно была еще очень слаба. Ему не следовало говорить ей об этом.
Действительно... Фройлан проявлял самый живой интерес к отцу своей жены. Среди старых знакомых семьи кое-кто еще помнил его по былым временам. Они говорили: Деликатнейший человек, но несколько эксцентричен...
— Очень умен, исключительная личность... В наше время нельзя быть таким, а уж если он был таким, ему не следовало жениться на Эсперансе...
У него было опубликовано несколько книг и брошюра. Фройлан купил их все до одной и украдкой читал у себя в кабинете, опасливо косясь на дверь. Они показались ему скучными и непонятными: взаимосвязь математики и жизни. Соразмерность. Гармония... Слишком уж заумно и нудно. Фройлан спрятал их в ящик письменного стола и запер на ключ.
Он не отважился пойти на факультет, чтобы послушать его лекции или хотя бы просто увидеть. Ему казалось, что Вентура должен был знать, кто он такой. Соразмерность? Гармония? (И при этом он жил с этой — Агата называла ее "этой потаскухой"?)
— И прошу тебя, давай больше никогда не будем говорить о нем. Никогда. Никогда. Для меня он мертв. Мертв и погребен.
И вот теперь он умер. Действительно умер. А может быть, даже и к лучшему, что бедняга умер, развязав таким образом гордиев узел.
Они ехали по улице Байлен чудесным прохладным майским утром.
— ...Умер безо всякого покаяния, — продолжала теща. — Естественно, ведь произошел несчастный случай... Вряд ли у него оставалось время, чтобы покаяться в своих грехах. Боже, какой конец!
Нет, она не горевала. Казалось, лишение его вечного покоя с помощью этой хитрой уловки было той самой расплатой, которую она требовала от Вентуры за их любовь.
— Никто не знает, может быть, в самую последнюю минуту. . Достаточно одного мгновенья, чтобы раскаяться...
Эсперанса посмотрела на зятя так, словно выбивала у него последний козырь.
— С этой-то женщиной в доме?
(Он погряз с ней в распутстве. Теперь бы он узнал, на что был обречен.)
— Мне не хотелось бы, чтобы ты посвящал в это Агату. Бедняжечка! Увидеть отца снова — и вот так... ведь Агата едва помнит его, ей было тогда всего шесть лет. . Это может потрясти ее, а к чему. .
Эсперанса заметила, как зять нахмурился.
— Теперь она все равно ничем не сможет ему помочь. Поди знай, как они живут. . — И тут же быстро поправилась: — Как жили.
Это настоящее в прошлом, скорректированное столь категорично и вместе с тем почти торжествующе, вдруг оттеснило куда-то вдаль громаду Королевского дворца, застывшие нелепые фигуры королей в парке Сабатини, старые дома улиц Сан-Кинтин и Павия. Все представлялось нереальным, абсурдным в это солнечное утро, благодаря скрытой определенной печали, заключенной в прошедшем времени глагола. Но эта печаль обращала в прошлое лишь окружающие предметы, а не машину в ее движении и не людей, которые находились в ней, словно в барокамере, отделенные от всего мирского.
Машина въехала на площадь Ромалес перед большим домом с выпуклыми округлыми балконами.
— Теперь вправо, — сказала Эсперанса.
Какая тихая, умиротворенная, скромная улица, всего в нескольких метрах от Королевского дворца! Стоило только пройти по ней вверх, и она тут же обрывалась на спуске.
— Я оставлю машину здесь.
Они поднялись по ступеням этой незнакомой улицы, которая резко изгибалась и имела два подхода. Вдоль узкой, выложенной каменными плитами мостовой тянулась канавка, мощенная камнями. Посреди мостовой был желоб для стока воды. В былые времена женщинам приходилось выходить на балконы и кричать:
— Берегись!..
А потом грязная вода, вылитая из домов, стекала по каменному желобу.
На улице царил бесконечный покой. Возможно, причиной тому являлся ранний час или же тишина была свойственна этой улице. А может быть...
После кровопролитного сражения на поле брани всегда воцаряется поразительная тишина.
Что-то произошло на этой улице, и она теперь погрузилась в полное оцепенение. Эсперанса уловила этот последний покой: мертвенно-бледный, предвещавший нечто ужасное.
Дверь была приоткрыта. В иных квартирах двери распахивают настежь, чтобы не чувствовать себя слишком изолированными, обособленными, в заточении.
Эта же квартира, до сих пор ревниво оберегаемая, раскрывает свои двери, позволяя в скорбные для себя часы каждому вторгнуться в свою интимную жизнь, теряя право собственности на мебель, портреты... Тиканье часов звучит фальшиво в доме, где для кого-то уже не существует времени.(Неуемное сердце бьется в такт качающемуся маятнику, отсчитывая минуты жизни. Она сдерживает биение сердца рукой, проходя мимо часов. "Почему не остановили эти часы?" Разве кто-нибудь способен остановить биение своего сердца только из деликатности? Часы взрываются, громко отбивая время. И нам стыдно друг перед другом.)
Каждый, кто приходит, сразу замечает, насколько обезличенными, заброшенными стали вещи. Какая стремительная, враждебная сила! Близкие люди, жившие рядом с тем, кто уже покинул этот мир, подавлены горем, бесцельно бродят по квартире, без устали повторяют, как все произошло... Громко отдают распоряжения, не обращая внимания на посторонних — свидетелей разрушения самого сокровенного, — а кто-то уже протягивает ключи, связки ключей, которыми до вчерашнего дня запирали то, что хотели скрыть или уберечь от постороннего взора.
— Посмотри у него в ящике...
В таких квартирах царят полумрак, спертый воздух, запах увядших цветов и едкий дым горящих или только что погашенных свечей, зажатых в пальцах тех, кто еще способен зажигать...
Кто-то идет по коридору, протягивая руку для пожатия или подставляя щеку для поцелуя тем, кто приходит. Жизнь, жизнь! Она бурлит в жилах множества людей: они говорят, двигаются...
